Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки - Бианки Виталий Валентинович. Страница 26

И вот уж я долез до самого верха: вниз глянуть страшно. И вот передо мной камень; прямо не знаю, как влезть.

Я уцепился руками, поддал ногами и выскочил животом на камень.

Вот бы передохнуть!

Какое тут передохнуть! В десяти шагах от меня стоит большой, рогатый зверь, весь лохматый, шерсть до полу и на ногах острые копыта. И прямо на меня глядит.

Поглядел немного и пошёл на меня.

Я подумал: «Назад надо!».

Да куда там назад: если мне с этого камня под кручу прыгать, так я покачусь вниз, как камешек, и останутся от меня одни «дребезги». Туда вниз посмотреть — и то голова кружится.

А спереди — этот рогатый. Сейчас как боднёт!..

У меня душа в пятки ушла. Закрыл я глаза со страху: будь что будет!

И вот с закрытыми глазами слышу: зверь ко мне подходит. Вот совсем подошёл.

Слышу, как жарко дышит.

Я не выдержал, один глаз приоткрыл, а мы с ним — нос к носу!

Он воздух ноздрёй потянул, фыркнул в бок. Повернулся и… потихоньку пошёл назад.

Я дух перевёл: не хочет, значит, меня бодать! Раздумал.

Я встал на ноги. И вот что я увидел: целое стадо таких зверей, штук двадцать, паслось тут на горе. Каждый из них, если б захотел, мог меня забодать и растоптать. Но, видно, никто из них не собирался на меня нападать.

Я вдруг вспомнил, что видел таких на картинке, даже вспомнил, как назывались. Называется этот зверь — овцебык.

Я огляделся — и там, за быками, увидел море.

Подумал: «Ничего, пока они меня не трогают, я, может быть, угляжу спуск и пойду вокруг горы».

Спуска я никакого не нашёл и тут услышал гудок нашего парохода. Это значит: хватились меня, зовут. А меня-то нет, и никто не знает, что я на этой горе. Людей тут нет. Пропаду!

Мне оставалось одно — идти прямо на быков. Эх, была не была! Распугаю.

А самому — во как страшно!

Я заорал не своим голосом. Завертел руками, как мельница, и ногами затопал.

Быки все на меня оглянулись, своих телят и маток затолкали в середину, сами вокруг стали и рога вперёд выставили.

Я сразу присмирел и даже на землю сел. А быки постояли, постояли, — видят, что я ничего не делаю, и опять взялись траву щипать.

А пароход гудит, гудит!

Я чуть не заплакал. Я снял фуражку и стал быкам говорить — никого не было, так что не стыдно.

Я сказал:

— Вы знаете, честное слово, мне просто на пароход надо! Я никому ничего не сделаю. Только, пожалуйста, пожалуйста, не бодайте меня, не кусайте меня!.. Я только пройду, честное слово!

Быки посмотрели, как я говорю, и ничего.

Я пошёл. Прямо на стадо. Всё приговаривал сначала:

— Миленькие, я, честное слово, только так… Я на пароход. Одного даже слегка погладил.

Потом пришлось протолкнуться между двумя. Тут уж я посмелей:

— Дорогу-то дайте же, в самом деле! А то стали — ни пройти, ни проехать!

Дальше смотрю: один лёг как раз у меня на пути. Я уж крикнул:

— А ну, вставай!

Лежит, проклятый, и ухом не ведёт.

— Да вставай ты!

Я вплотную подошёл и ткнул ему под брюхо ногой.

Ух, шерсть какая на них большая: сапог так и ушёл, как в сено!

А бык ничего: только мыкнул, не спеша встал на колени, как домашняя корова, поднялся и отошёл нехотя вбок. Я его ещё ладошкой подтолкнул.

Я прошёл через стадо. Спустился с горы и побежал по долинке — скорей к морю! Пароход уже гудел тревожно.

Я бежал со всех ног. Всё думал, какие это быки на вид только страшные, мохнатые. А если их выстричь, как овцу, окажется лёгкая зверюшка, вроде козы. Понятно, что они на такие кручи царапаются: копытца-то у них острые.

Вдруг смотрю: что такое? Две собаки.

Нет, какие там собаки, — волки! Чистейшие полярные волки. Этих-то я уж знаю. Не раз с парохода видел.

И бегут прямо на меня. Нюхают землю, меня не видят.

Ветер дул от них, и моего человеческого духа на них не несло. Они меня не чуяли и бежали, глядя в землю.

Я встал как вкопанный: авось не заметят, пробегут мимо.

А они всё ближе да ближе.

И тут, понимаете, что случилось: мушка, паршивенькая маленькая мушка села мне на нос.

Я рукой боюсь шевельнуть: где тут до мухи, когда волки сейчас съедят! А она, дрянь, на свободе расхаживает да мне в нос.

И вот что тут случилось.

Защекотало, защекотало у меня в носу, я как чихну — ап-чхи! Во весь дух.

Волки стали. На миг глянули на меня… Да как бросятся наутёк. Только я их и видел.

Я припустил вперёд и скоро прибежал к морю. В лодке уж меня ждали и пароход ругался — гудками, конечно.

На пароходе я спросил капитана:

— Какая это земля?..

— Восточный берег Гренландии, — ответил капитан.

— Ну, ладно, — сказал я. — Но что же это за страна такая? Ведь здесь всё шиворот-навыворот: зайцы сами тебе чуть за пазуху не скачут, диких быков — хоть поленом гоняй, а волки от человеческого чиху, как от пушки, врассыпную!

И про себя подумал: «Совсем как мне маленькому хотелось, чтобы соль на хвост сыпать».

Капитан улыбнулся.

— А это, — сказал он, — это вот почему. Людей тут нет. И не было. Зайцы и овцебыки совсем с человеком не знакомы. И поэтому не боятся его.

— А волки почему же боятся? — спросил я.

— А волки пришли сюда недавно. По льду перешли из Америки. И они отлично помнят, что такое человек. И что за инструмент у него — ружьё. Им и неохота связываться с человеком.

Вот что сказал мне капитан. И я думаю, что это правда.

МАКС

Собака-математик сидит на парте и решает задачи на сложение и вычитание, умножение и деление. Собака-охотник с ружьём и сумкой идёт на задних ножках, ведёт на поводке крошечную собачку — охотничью собаку. Собаки мчатся верхом на маленькой лохматой лошадке.

Кошка разыгрывает смешную сценку с крысами и не трогает их.

Весёлые, гладкие морские львы играют друг с другом в мяч.

Исполинский кенгуру дерётся боксом с человеком.

Что это: сказка, сон?

Ни то, ни другое.

Это цирк — представление Владимира Григорьевича Дурова-младшего с его четвероногими артистами.

Владимир Григорьевич со своими зверями говорит добрым, спокойным голосом. И все звери — от крошечной, карманной собачки до громадного, неповоротливого Макса — охотно и весело исполняют его приказания.

Макс — это слон. По-настоящему он не слон, а слониха. Дуров назвал её Макси. Но все видят — слон; раз слон, — значит, не она, а он — Макс. Так и пошло: Макс да Макс.

Дуров получил Макса совсем диким, необразованным девятилетним слонёнком.

Теперь Макс почти совсем взрослый. Он умеет сидеть на тумбе, как на стуле. Он играет на губной гармошке и сам приплясывает под свою музыку. Под звуки оркестра он танцует вальс. Он замечательный артист и разыгрывает целую сценку с громадной бритвой в хоботе: бреет, совсем как настоящий парикмахер. Затем ему надевают на голову красную фуражку, на бок — кобуру револьвера, на шею — свисток, и Макс выходит на сцену милиционером.

Он уводит домой непокорную маленькую лошадку — пони.

Но самый красивый номер Макса в конце представления. Слон выходит на арену и, будто какой-нибудь рыцарь, преклоняет колено перед своим повелителем. Весь в серебре и блёстках подходит к нему хозяин. Могучий зверь нежно обхватывает его хоботом, встаёт, высоко в воздух поднимает блестящую фигуру человека и торжественно уносит его с арены под восторженные рукоплескания публики.

И всему этому выучил Макса Дуров, ни разу при этом не ударив слона.

Самый любимый друг Макса — красивый верблюд Екатерина. На арену друзья выходят вместе. Из-под купола несутся плавные звуки оркестра. Слон подхватывает хоботом тоненький хвостик верблюдицы, и неуклюжая пара начинает медленно и важно кружиться в вальсе.

Но вот музыка смолкла, танец кончился. Макс и Екатерина подходят к барьеру, подгибают задние ноги и усаживаются отдыхать.

Со скуки

Макс терпеть не может разлучаться с Екатериной, и, когда Дуров переезжает из города в город, слон и верблюд всегда идут рядом.