Приемыш черной Туанетты - Джемисон Сесилия Витс. Страница 28

— Куда вы идете, малыши? — спросил один из рабочих.

— Мы идем в Вашингтон, — ответил, не задумавшись, Филипп.

— В Вашингтон? Как же вы туда проберетесь?

— Мы идем туда пешком, — бесстрашно отвечал Филипп.

— Когда же вы думаете быть там?

— Я не знаю; может быть, завтра.

— Ха-ха-ха! Ну, ладно, идите сюда к нам, вы поедете! Пешком вы доберетесь туда через месяц и вконец истреплете обувь!

Филипп и Лилибель, в восторге от такой удачи, весело вскарабкались в вагон. Рабочие отвели им скамью в углу, где они могли отлично выспаться.

Утром мальчики были в Вашингтоне, к немалому своему восторгу.

— Послушай, Лилибель, — обратился Филипп к своему попутчику, — теперь мы недалеко от Нью-Йорка, и нам нечего так торопиться. У меня есть немного денег, останемся здесь и сделаем передышку.

— А ведь можно заработать кучу денег, если показывать мышей! — предложил Лилибель, весело оскалив зубы. — Я уже говорил вам об этом. Тогда, я уверен, нам не придется больше идти пешком.

Филипп тоже был полон надежд, нельзя было не согласиться с Лилибелем; пока все шло очень гладко. В конце концов, не так уж трудно попасть в Новый Орлеан!

И они пошли осматривать город с веселостью и беззаботностью двух молодых миллионеров, гуляющих в праздничный день.

Глава 30

Мадам Эйнсворт получает пакет с бумагами

Прошел месяц с начала путешествия Филиппа. Миссис Эйнсворт изнывала в тревоге и чувствовала себя глубоко несчастной; она сделала все, что возможно, для поиска мальчика. Не одно письмо получила она от агента и отправила ему, но все было безрезультатно. Агент, зная, как Лилибель приехал в Нью-Йорк, предполагал, что негритенок, исчезнувший одновременно с Филиппом, уговорил его воспользоваться пароходом дальнего плавания, и что они уже в Новом Орлеане. Но ответы, которые поступили на запросы агента от капитанов пароходов и полиции в Новом Орлеане, убедили его в том, что дети не поехали морем и что в Новом Орлеане их нет.

Мадам Эйнсворт была убеждена, что беглецы и не покидали Нью-Йорка, и втайне боялась, что Филипп вернется, а главное, — что будет прощен и принят обратно. Но по мере того, как шла неделя за неделей, она успокаивалась и все больше негодовала на невестку, поднявшую тревогу и шум из-за того, что она, мадам Эйнсворт, считала неожиданным счастьем. Они избавились от приемыша не по своей вине, они его не выгоняли! Он сам захотел уйти, и они нисколько не в ответе за это. Поэтому совсем ни к чему разыскивать и желать его возвращения! Если им удастся найти его, — он, чего доброго, опять удерет, и вновь появятся те же хлопоты и расходы. Без сомнения, у мальчика цыганская натура, он подрос — вот в нем и прорвался дух своеволия.

Но иногда, несмотря на свою суровость и равнодушие, она чувствовала угрызение совести. То вставало перед ней милое личико мальчика, то вспоминала она его заразительный смех, изящные манеры. Даже воспоминания о его маленьких шалостях заставляли мадам Эйнсворт иногда и теперь улыбаться и одновременно — вздыхать. Вспоминался день, когда он так убедительно защищал «детей» отца Жозефа, и трогательные нотки в его голосе, которые и ее взволновали тогда, воскресив в памяти прошедшее горе. А как раз в последнее время, перед бегством, он имел болезненный вид, порою она замечала, что щеки его пылают и глаза неестественно блестят. Может быть, он не перенес холода и лишений и теперь его тельце сиротливо лежит где-нибудь в безвестной могиле! Такие мысли и воспоминания с каждым днем появлялись все чаще.

Однажды утром, сидя у стола и разбирая только что полученные письма, мадам Эйнсворт обратила внимание на большой странный пакет, подписанный незнакомой рукой.

Руки ее дрожали, когда она вскрывала конверт с огромной печатью. Первым, что выпало из конверта и бросилось ей в глаза, было письмо, обращенное к ней, написанное знакомым ей почерком — почерком ее сына, ее Филиппа, который десять лет не подавал о себе вести! Это был как бы голос из могилы. С изменившимся лицом она вскрыла письмо и прочла сообщение сына о его женитьбе и страстную, нежную мольбу к матери о жене и ребенке.

Почему это письмо скрывали от нее столько лет? Кто осмелился сделать это? И чувство негодования соединилось в ее душе с горем и изумлением. Одну за другой развертывала она страницы и читала нежные письма сына к его любимой девушке, объяснительное письмо отца Жозефа и, наконец, трогательную исповедь Туанетты.

Вот она вся перед ней, история двух молодых жизней, их радости и печали, надежды и упования, закончившиеся ужасной трагедией, которая теперь, через столько лет, казалась почти невероятной и несуществовавшей! Без ведома мадам Эйнсворт сын ее женился более, чем за год до своей смерти! Воспоминание о том дне, когда ей сообщили о гибели сына, опять пронзило ее сердце нестерпимой болью. Он погиб в расцвете молодости и любви, и его молодая жена последовала за ним, но ребенок, где же он? Они пишут о ребенке Филиппа, о ее внуке, о старшем Эйнсворте. Почему они скрывали его от нее все эти годы? Кто сделал это? Где он? Почему эти письма отправлены ей только теперь?

Рассудок ее терял ясность. Снова внимательно и не торопясь перечитала она письма Туанетты и отца Жозефа, и вдруг ее озарила новая мысль. Истина предстала перед ней. Филипп Туанетты — мальчик, которого усыновил ее сын, маленький приемыш, бродяга, презираемый и отвергнутый ею, — дитя ее сына, ее внук! В его жилах текла ее кровь, он был ей родным, а она, не зная этого, прогнала его на погибель и смерть!

Это был ужасный момент. Гордость и самообладание покинули мадам Эйнсворт, она была беспомощна и слаба перед своим открытием. С криком отчаяния, на который в ее комнату вошла невестка, она упала в кресло и разразилась рыданиями.

— Что такое, что случилось? — спрашивала в ужасе миссис Эйнсворт.

Ей никогда не приходилось видеть в слезах гордую старую леди, видеть ее слезы было нестерпимо жутко.

— Лаура, Лаура, я никогда не прощу себе этого! — воскликнула мадам Эйнсворт, увидев склонившееся над ней бледное, полное сострадания лицо невестки. — Что делать? Как разыскать его? Этот мальчик, это дитя, которое я выжила из дому, — сын Филиппа, сын моего бедного Филиппа!..

— Что? Кто? — прервала ее невестка в страхе.

Ей почудилось, что свекровь лишилась рассудка.

Но мадам Эйнсворт не заметила ни восклицания невестки, ни ее испуга.

— О, как я жестоко наказана! — продолжала она в исступлении. — Вот документы, вот письма! Взгляните на них, прочтите. Они все объясняют, теперь ясно как день! Я не слушала голос своего сердца. Меня ведь влекло к этому ребенку! Я внутренне боролась с любовью к нему! Старые, нелепые предрассудки, — я должна была быть справедливой к нему! О, я чувствовала это даже тогда, когда была жестока с ним, когда он так жалобно молил за своих маленьких любимцев. Это был тот же голос, то же выражение лица и глаз, что и у моего Филиппа, когда я наказывала его за шалости!

Между тем миссис Эйнсворт знакомилась с письмами и бумагами.

— Да, — вымолвила она, наконец, — это, должно быть, правда. Филипп, вероятно, сын капитана Эйнсворта. Эдуард почувствовал это сразу, как увидел его. Сходство с братом и вызвало его любовь к мальчику — он мне сказал об этом в самом начале; кроме того, он так похож на нашего мальчика. Я всегда удивлялась, как это вы не замечали сходства между ними. — И миссис Эйнсворт вытерла слезы, застилавшие глаза. — Но что же нам делать? Как найти его? — И она беспомощно взглянула на свекровь, которая с усилием пыталась овладеть собой.

— Я немедленно вызову Эдуарда, пусть бросает дела и немедленно возвращается, — ответила, наконец, мадам Эйнсворт решительно. — Можно ли думать о делах, когда сын Филиппа скитается по белу свету в нужде и лишениях? Лаура, пока я напишу Эдуарду, пошли за сыщиком. Надо побольше ему заплатить, надо употребить все усилия. Ребенок может и должен быть найден! Пока я не увижу его вновь, я не буду знать ни минуты покоя!