Приемыш черной Туанетты - Джемисон Сесилия Витс. Страница 5

Говоря это, мальчик поднял на художника глаза, и в их голубой глубине сиял такой мягкий свет, что сердце художника дрогнуло от какого-то смутного нежного воспоминания.

«Как он похож на него, — подумал он, — тот же взгляд, та же улыбка и почти тот же возраст! Я уверен, что и Лауре это бросится в глаза… Надо показать ей его!»

На мгновение он забыл, где находится; воспоминание детства слилось с недавним горем. Босоногий мальчик, срывавший в обмелевшем пруду водяные лилии; мальчик, стоявший возле него и следивший любящим взором за каждым движением его кисти, и мальчик, находившийся сейчас перед ним, — казались ему одним и тем же лицом. Сильное волнение стерло все из памяти художника, и он застыл в безмолвии, устремив глаза на Филиппа. Очнувшись, словно от сна, он заговорил, и в голосе его дрожали новые нежные нотки:

— Какой ты добрый мальчуган! Счастье, что у нее такой друг. Как тебя зовут, голубчик? Я хочу поближе познакомиться с тобой.

Мальчик покраснел от удовольствия и быстро ответил:

— Меня зовут Филиппом, сударь!

— Филипп, — повторил, как эхо, художник. — Не странно ли!.. А как твоя фамилия?

— О, меня все зовут «Филиппом Туанетты», я никогда не интересовался своей фамилией. Я спрошу сегодня мамочку, есть ли у меня фамилия.

— Туанетта — твоя мать?

— Нет, сударь, она моя няня. Она темнолицая, а я, как видите, белый.

— Ты всегда жил с Туанеттой?

— Всегда, сколько себя помню.

— Стало быть, у тебя нет родителей?

— Родителей? Нет. Не знаю… Я спрошу мамочку!

— Где вы живете?

— Я живу на улице Урсулин, за городом. Мамочка там развела сад и продает цветы. У нас чудный сад! Не придете ли вы посмотреть? Мамочка гордится своим садом и любит показывать его иностранцам!

— Спасибо, обязательно приду, — ответил художник. — Я очень люблю цветы, а еще люблю картины. А ты их тоже любишь?.. — я говорю о картинах… Я думаю, ты мало их видел!

— О, множество! Я их очень люблю. Я видел их в церкви, в витринах и… пробовал рисовать сам, — прибавил Филипп, понизив голос и слегка покраснев.

— Отлично, мой мальчик; я художник. Я рисую картины. Хочешь взглянуть на мои работы?

— Очень, сударь, — если только мамочка позволит… Я отпрошусь у нее и приду завтра же!

— Мне хотелось бы, чтоб ты пришел со своей подругой. Я хочу написать с нее картину. — И художник опять внимательно посмотрел на взволнованное личико девочки, нетерпеливо глядевшей на деньги, мелькавшие у него в руках.

— Пойдешь со мной, Деа? — спросил Филипп.

— Я не могу: я должна еще продать «Эсмеральду», — ответила девочка.

Художник с улыбкой посмотрел на детей.

— Итак, у тебя есть еще «Эсмеральда», а тебя зовут Деа? Где же Гомо, волк?

— Гомо спит; но он не волк, а только волкодав…

В это мгновение Гомо, услыхав свое имя, вышел из-под стола и стал обнюхивать незнакомца, который ласково погладил его по голове. И старый пес, одобрительно помахивая хвостом, вернулся на свое место возле Лилибеля.

«Право, — думал художник с удивлением, — это прелюбопытно! И дитя и собака словно только что сошли со страниц Виктора Гюго!»

В это время Селина за спиной Деи жестами показывала, что скульптор по воску немного помешан на великом французском писателе, и художник понял: бедный, больной человек, — болен и душевно, — с ребенком на руках, который для него и подруга и товарищ.

Поразмыслив, художник ласково сказал:

— Дитя мое, если ты согласишься ходить ко мне в мастерскую, то будешь получать за это плату, а статуэтки твои я буду покупать и впредь. Я не долго задержу тебя, и это будет лучше, чем простаивать целые дни на улице.

— Да, сокровище мое, ты так и сделаешь! — вмешалась Селина. — Ты поняла? Господин художник будет платить тебе, и у тебя будет вдоволь денег для твоего бедного папы!

Деа подумала и нерешительно отвечала:

— Боюсь, что папа? это не понравится. Я спрошу его, но сейчас я должна идти домой; мне непременно нужно бежать скорей к папа?.

— Деа не может решиться сейчас, — вставил, словно извиняясь за нее, Филипп, — но завтра она, пожалуй, придет. Я постараюсь привести ее, сударь!

— Спасибо. Я живу вон в том большом доме, напротив. Спроси сапожника во дворе, и он покажет тебе дорогу в мастерскую Эйнсворта. — Художник, продолжая разговаривать с Филиппом, протянул пятидолларовую монету Дее.

— О, сударь, я так рада! Я постараюсь прийти; когда папа? узнает, как вы добры, может быть, он позволит мне пойти. Можно принести и «Эсмеральду»? Вы ее купите?

— Да, я куплю «Эсмеральду», — ответил художник с улыбкой, — Ты найдешь во мне хорошего покупателя, если будешь носить свои статуэтки в мою мастерскую.

— Я приду завтра, приду! — воскликнула девочка решительно. — Теперь, Селина, дайте мне мою корзину. Я побегу скорей к папа?.

— Не волнуйся так, сокровище мое, не волнуйся, — успокаивала ее Селина, протягивая корзину, — и не беги, не то у тебя заболит голова и ты не сможешь приготовить обед для твоего папы.

— Я должна, должна бежать, Селина! — воскликнула Деа. — До свидания, сударь! До свидания, Филипп! — И со счастливой улыбкой она выскочила из-за стойки и побежала по Королевской улице в сопровождении Гомо. Казалось, умная собака понимала состояние своей маленькой хозяйки, потому что была теперь так же резва и подвижна, как раньше — безжизненна и вяла.

— О, сударь, какое вы сделали доброе дело, купив эту фигурку! — благодарила художника Селина, глядя вслед Дее. — Бедное дитя, она так обрадовалась, что не могла устоять на месте и, как видите, побежала к отцу: он еще не завтракал нынче.

— И вчера не ужинал, — добавил Филипп. — Деа очень скрытна, — но я всегда знаю, когда им нечего есть.

— Как? Возможно ли это? Нечего есть! Неужели они так бедны? — воскликнул художник. — И никого нет, кто бы о них позаботился?

— У них нет никого, — ответил Филипп. — Они приехали сюда из Франции, когда Деа была еще малюткой; мать ее вскоре умерла, а отец болен с той самой поры.

— И этой бедной крошке приходится заботиться о нем! — вздохнула Селина. — О, сударь, покупайте почаще у этой маленькой сиротки!

— Непременно, непременно! Я подумаю, не удастся ли мне прийти к ним на помощь, — задушевно промолвил художник. — Я поговорю с моими друзьями. Приведи ее ко мне, Филипп, и я соображу, что можно сделать. — И, попрощавшись, он ушел, осторожно прижимая к себе фигурку Квазимодо.

Филипп провожал художника восхищенным взглядом, пока его высокая фигура не скрылась во дворе ближайшего дома. Затем Филипп повернулся к Селине и сказал серьезно:

— Никогда бы я не подумал, что художник, рисующий картины, станет разговаривать с нами! Я ни капельки не боялся его! Знаете что? Я непременно пойду к нему и попрошу научить меня рисовать!

— Он так богат! Он часто будет покупать статуэтки! — повторила Селина с нескрываемым восторгом.

Глава 6

Туанетта

Много лет назад, когда красивые здания еще были большой редкостью во французском квартале Нового Орлеана, креолы Урсулинской улицы очень гордились домом Детрава. Это был большой белый дом, с расписными колоннами и большими прохладными верандами, совершенно скрытыми от улицы. Вокруг дома тянулись лужайки и аллеи из роз; от любопытных взоров соседей их укрывал высокий кирпичный забор с розовой штукатуркой. По обе стороны больших железных ворот возвышались массивные колонны, поддерживавшие фигуры отдыхающих львов. В лапах каждого льва красовалось по заржавленному пушечному ядру, которые привез с поля битвы при Чалметте генерал Детрава; он и построил этот красивый дом, где поселился, закончив службу.

Многие годы двери дома Детрава были гостеприимно раскрыты, и не одна пожилая дама вспоминала свой первый бал у Детрава, как самое замечательное событие своей жизни. Одно поколение сменялось другим, и мало-помалу обитатели дома Детрава уходили из жизни; остался последний представитель этого рода, Шарль Детрава, богатый владелец сахарных плантаций, который предпочитал жить в деревне.