Саммерленд, или Летомир - Чабон Майкл. Страница 33

— Когда Койот захочет тебя видеть, он сам к тебе придет, хе-хе.

И тут, словно слова Мягколапа послужили сигналом, мотор их саней заурчал чуть потише, и машина замедлила ход. Вся колонна тоже начала притормаживать, и двуногие волки побросали свои постромки. Погонщики слезли с нарт и откинули меховые капюшоны, открыв ухмыляющиеся чернобородые лица.

— Гоблины-каюры, — сказал Мягколап. — Волки только их и слушаются.

Каюры стали развязывать тяжелые мешки и высыпать их содержимое на лед. Большие куски мороженого красного мяса разлетались во все стороны. Волки со звуками, жутко напоминающими человеческий смех, накинулись на корм, а каюры, щелкая длинными кнутами, затянули что-то тягучее. Мясо исчезло в мгновение ока, и волки принялись кататься по льду, прыгать, играть и кусаться. Откуда-то появился древний футбольный мяч, и началась свалка.

Грозовые буйволы догнали колонну, и тень от них упала на лед. На том пространстве, где она лежала, лед вдруг зашевелился, как живой. В следующий момент мистер Фельд понял, что движется не сам лед, а мыши, миллионы белых мышей.

Мягколапа явно потрясло это зрелище.

— Они думают, что это ночь пришла! Бедные белые мышки Огнельда, они никогда раньше не видели тени!

Волки прервали игру и кинулись на мышей, хватая их и пожирая, как соленые орешки.

Мысль, которая давно пробивала себе дорогу через мозг мистера Фельда, наконец дошла до его языка.

— Где мы? — спросил он.

— На перекрестке. Называется он Костяной Ямой Бетти. Твое счастье, хе-хе! Мистер К. любит перекрестки, приятель, а этот числится среди самых его любимых. — Было видно, что Мягколап волнуется, предвкушая скорую встречу со своим боссом.

Мистер Фельд заморгал, глядя в свои желтые очки: раньше он не сознавал, что они едут по какой-то дороге. Дорога была гигантская — по ней могло бы двигаться в ряд население целого человеческого города. На солнце она сверкала, как алмазная, в тени грозовых туч светилась, как жемчуг. Впереди от места, где остановились головные сани, расходились шесть других дорог, одни столь же широкие, другие поуже. Весь перекресток напоминал грубую семиконечную звезду. На нем, как и на всех перекрестках Зимомира, не было никакой вехи, и смертных путешественников ожидали здесь всяческие злоключения. В середине звезды находилась яма, наполненная, чего не мог не видеть мистер Фельд с крыши саней, костями. Костями всех видов, серыми и выветренными. Черепа виднелись тоже, с оленьими рогами и острыми хищными зубами. При одном взгляде на эту яму почему-то чувствовалось, что она очень, очень глубокая. Кто-то или что-то съело здесь за долгое время очень много животных.

— У Злюки Бетти аппетит отменный, — сказал Мягколап. — Она чуть не слопала моего папашу, хе-хе, когда он еще мальцом был.

Паровые сани одни за другими останавливались, и их двигатели, взревев напоследок, затихали. Из люков в облаках серого пара вылезали маленькие серые механики, Все они бежали к перекрестку, смешивались с каюрами и другими мелкими, юркими созданиями, которые выскакивали из-под меховых шкур, покрывавших нарты. Одни несли с собой волынки и тамбурины, другие колотили маленькими черными мечами по железным щитам. Старые радиаторы отопления в филадельфийском доме, где вырос мистер Фельд, издавали примерно такие же звуки. Ночью он часто просыпался с бьющимся сердцем и слышал, как они, в количестве девяти штук, гудят и дребезжат по всему дому. Он вспомнил о них, слушая устраиваемый Ратью концерт.

— Чему они так радуются? — спросил мистер Фельд, но Мягколап ему не ответил. Лохматый демон (а кем еще он мог быть?) соскочил с платформы и поскакал к перекрестку, расталкивая на ходу серых грызунов, каюров и бог весть кого еще. Бежал он на четвереньках, и это зрелище нервировало мистера Фельда. — Мягколап! — крикнул он. — Куда ты? Что происходит?

— Это перекресток, — проскрипел кто-то у его локтя.

Мистер Фельд обернулся. На поручнях, встопорщив перья, сидел ворон, черный, с серым клювом и красными, цвета ржавчины, когтистыми лапами. Вид у него, как у всех воронов, был хитрый и невозмутимый, как будто он старался скрыть свои мысли.

— Именно на перекрестке всегда можно встретить Койота, — пояснил он.

— Так он здесь? — Мистер Фельд взглянул на Мягколапа, скачущего по зеркальному льду, и решил, что не станет нервничать из-за того, что беседует с птицей. Он протер заиндевевшие очки, стараясь разглядеть что-то сквозь толпу серошкуров, гоблинов и прочих тварей. — Нельзя ли мне поговорить с ним? — Ворон, сунув голову под крыло, рылся в своих перьях. — Ты не знаешь, где он?

— Как не знать. Все вороны знают, где в этот самый миг находится Койот. Такой уж у нас дар. Им нас наделил сам Койот, когда принялся переделывать мир.

— Скажи, он сейчас здесь? Мне просто необходимо поговорить с ним.

— Расслабься, — сказал ворон. — Он сам захочет поговорить с тобой. Он о тебе слышал.

Серошкуры, весело вопя, катались по льду на задах.

— Мне кажется… его интересует материал для аэростатов, который я изобрел.

Ворон хмыкнул как-то совсем не по-птичьи. Мистер Фельд взглянул на него и увидел такое, что чуть не кувыркнулся через перила. Там, где только что сидел ворон, теперь стоял человек — стройный, хрупкого сложения, на пару дюймов ниже мистера Фельда. Одет он был в короткий, алый с золотом камзол, отороченный черным мехом внизу, на вороте и на рукавах. Откинутый капюшон показывал буйную гриву огненно-рыжих волос. Лицо под рыжей шевелюрой, как повелось с давних пор, плохо поддавалось описанию. Красивое, но с излишне острыми скулами, носом и подбородком; молодое, но с глубокими складками и морщинами; веселое, но с холодными, недобрыми глазами; умное, но пухлые красные губы сложены в жестокую глупую усмешку. Лицо того, кто с одинаковой охотой ищет удовольствий и напрашивается на неприятности. Лицо того, кто испокон веку сеял смуту и творил всякие пакости, но удовольствия давным-давно не испытывал.

— Аэростаты мне ни к чему, мистер Фельд, а вот та чудесная ткань, из которой вы их делаете, очень даже нужна.

Но тут мистер Фельд, который, конечно, уже догадывался, кто такой его таинственный собеседник, отвлекся. Чей-то тонкий голосок изрыгал такую ругань, какой инженер в жизни еще не слыхивал. Толпа на перекрестке теперь отплясывала под вой волынок неистовую джигу вокруг костяной ямы. Серошкуры, выстроившись в ряд от ямы до головных саней, перекидывали друг другу какой-то мохнатый шар. Снаряд, сверкающий яркой рыжиной на фоне бесцветных льдов, как раз и служил источником леденящих кровь проклятий.

Языка, на котором шар изъяснялся, мистер Фельд не знал (это был один из диалектов Западной Рейнардии [13]), но эта речь звучала так выразительно, что смысл ее был ясен каждому. Предки серошкуров сравнивались с различными отвратительными животными, растениями и бактериями, после чего следовал перечень физически невозможных действий, которые серошкуры якобы проделывали друг с другом. Серошкуров все это, видимо, очень забавляло. Шар по пути к яме (теперь мистер Фельд разглядел, что у шара имеется пушистый рыжий хвост) сулил им, а также их потомкам до девятого колена самые страшные болезни и бедствия, если они сейчас, сию же минуту, не отпустят его. Поминались язвы, болячки, увечья и дефекты внутренних органов, но серошкуров это не пугало. Хвостатый шар долетел до последнего перед ямой серошкура, и тот, размахнувшись, под общее «Хо!» снова подкинул его в воздух. Шар, дрыгая черными лапами, хлопнулся в яму, ударился головой о твердую кость и улегся неподвижно — бедное маленькое создание, чем-то знакомое мистеру Фельду: лиса не лиса, обезьяна не обезьяна…

— Бушменчик! — сказал мистер Фельд.

— Вообще-то это волшебный лис, — вежливо заметил рыжий. — Бушменчики, как мне кажется, намного меньше.

Мистер Фельд преисполнился жалости к лису, а заодно (с запозданием) пожалел и Этана, чей отец всегда отказывался верить в невозможное — и был, как выяснилось, в корне не прав. Ему хотелось заступиться за лиса, которого уже однажды спас на Клэм-Айленде его маленький Этан, заставив отца резко затормозить. Мистер Фельд уже начал было свою защитительную речь, но обнаружил, что мысли у него путаются. Койот, казалось, излучал какой-то невидимый свет, воспринимаемый самыми глубокими, животными слоями мозга.