Образование Маленького Дерева - Картер Форрест. Страница 35
Джон Ива надел куртку и вошел в церковь. Проповедник призвал всех собравшихся преклонить головы. Было так тихо, что можно было расслышать, как вокруг дышат люди. Проповедник начал:
— Господь…
И тут лягушка-бык сказала:
— Лл-а-рррррр-ап!
Все подскочили на месте, а один человек бросился вон из церкви. Кто-то завопил: «Помилуй нас!» — а одна женщина крикнула: «Слава тебе, Господи!»
Джон Ива тоже подскочил. Он сунул руку в карман, но лягушку не вынул. Он посмотрел поверх голов на меня, и в его глазах снова появилось мерцание, на этот раз не такое далекое. Потом он улыбнулся! У него на лице появилась улыбка, стала шире, еще шире — и он засмеялся! Низким, раскатистым хохотом, так что все к нему обернулись. Он ни на кого не обращал ни капли внимания. Я был перепуган, но тоже засмеялся. Слезы выступили у него на глазах и побежали по складкам и морщинам его лица. Джон Ива плакал.
Все притихли. Проповедник стоял и смотрел, разинув рот. Джон Ива ни на кого не обращал внимания. Он не издавал ни звука, но его грудь вздымалась, и плечи дрожали, и он плакал долго. Люди старались смотреть в сторону, но Джон Ива, дедушка и бабушка смотрели прямо перед собой.
Проповеднику было очень трудно начать заново. Он ни словом не помянул о лягушке. Как-то однажды он уже пытался прочитать проповедь касательно Джона Ивы, но Джон Ива все равно не обращал на него ни капли внимания. Он всегда смотрел прямо перед собой, будто проповедник был не проповедник, а пустое место. В той проповеди говорилось, что следует воздавать должное уважение дому Господа. Джон Ива не преклонял головы во время молитв и не снимал шляпы.
Дедушка никогда этого не комментировал. И я раздумывал об этом в последующие годы. Как я понимаю, для Джона Ивы это был способ высказать все, что было у него на душе. Его народ был рассеян и разбросан, изгнан из этих гор — из его дома и родины, — и теперь в его горах жили проповедник и все остальные в церкви. Джон Ива не мог сражаться — и поэтому никогда не снимал шляпы.
Может быть, когда проповедник сказал: «Господь…», — и лягушка сказала свое «Лл-а-рррррр-ап!», она ответила за Джона Иву. И поэтому он заплакал. Немного горечи оттаяло. После этого глаза Джона Ивы всегда мерцали, и в них показывались маленькие черные огоньки, когда он смотрел на меня.
В тот момент я пожалел, что подарил Джону Иве лягушку, но позднее был этому рад.
Каждое воскресенье после церкви мы сходили с поляны в лес и накрывали обед. Джон Ива всегда приносил в мешке дичь. Это был перепел, или оленина, или рыба. Бабушка приносила кукурузный хлеб и блюда из овощей. Там, в тени высоких вязов, мы ели и разговаривали.
Джон Ива говорил, что олень уходит все выше в горы. Дедушка рассказывал, какой улов дали рыбные корзины. Бабушка просила Джона Иву принести ей одежду, которая нуждается в починке.
Когда солнце склонялось и день туманился дымкой, мы готовились идти. Дедушка и бабушка по очереди обнимали Джона Иву, и он застенчиво касался рукой моего плеча.
И мы шли по поляне к нашей короткой тропе. Я оборачивался, чтобы посмотреть на Джона Иву. Он никогда не оглядывался. При ходьбе его руки не двигались, но висели прямо по бокам, и он шел широким, подпрыгивающим, неловким шагом. Не глядя по сторонам; словно не на своем месте — едва касаясь края цивилизации белого человека. Он исчезал среди деревьев, не следуя никакой видимой глазу тропе, и я спешил, чтобы догнать дедушку и бабушку. Это было одиноко — возвращаться домой по короткой тропе в сумерках воскресных вечеров, — и мы не разговаривали.
В церкви
Дедушка говорил, что проповедники такого высокого о себе мнения, что можно подумать, будто они лично держат жемчужные врата за дверную ручку, и без их одобрения в них не войдет никто; и насколько он, дедушка, понимает, сам Господь Бог, по мнению проповедников, в этом вопросе ничего не решает.
Он говорил, что проповеднику совсем бы не повредило поработать и на собственном опыте узнать, как трудно достается доллар, и тогда он не станет разбрасывать деньги, будто их завтра отменят. Дедушка говорил, что старая добрая работа, будь то в деле виски или каком другом, пошла бы проповеднику только впрок. Что звучит разумно.
Так как наша местность была мало населена, людей было недостаточно, чтобы содержать больше одной церкви. Это приводило к некоторым осложнениям, потому что религиозных направлений было слишком много. Люди верили в целую уйму разных вещей, так что не обходилось без раздоров.
Были ортодоксальные баптисты, которые считали, что чему быть, того не миновать, то есть, говоря коротко, ничего изменить нельзя. Были шотландские пресвитериане, на которых это понятие действовало, как красная тряпка на быка. Те и другие выдвигали в пользу своей точки зрения неопровержимые доказательства, опираясь на Библию. Что здорово сбивало меня с толку, и было довольно трудно понять, что же говорится в той самой Библии.
Примитивные баптисты верили в необходимость «даров любви», то есть денежной платы проповеднику, а ортодоксы не соглашались, что проповеднику нужно платить. В этом вопросе дедушка склонялся к мнению ортодоксов.
Баптисты всех направлений считали, что в обряде крещения нужно целиком погружаться в воды — то есть с головой окунаться в ручей. Они говорили, без этого не спасешься. Методисты говорили, что это неверно; а весь фокус в том, чтобы побрызгать водой на макушку головы. Те и другие выхватывали Библии наголо во дворе церкви и, потрясая ими, приводили подтверждения себе в пользу.
Казалось, Библия говорит то одно, то другое; но всякий раз, как она что-нибудь говорит, она предупреждает, что никак по-другому лучше не поступать, а не то отправишься прямо в ад. Или, по крайней мере, так выходило по их словам.
Был еще один из Церкви Христа, который говорил, что если называть проповедника «преподобием», попадешь в ад, и это точно. Он говорил, что проповедника можно называть «мистером» или «братом», но ни в коем случае не «преподобием». У него тоже была заготовлена в доказательство цитата из Библии; но целая толпа других доказывала, также по Библии, что проповедника только и надо называть, что «преподобием», а не то — надо ли говорить — точно попадешь прямо в ад.
