Образование Маленького Дерева - Картер Форрест. Страница 39

Мистер Дженкинс плохо видел. Мы с дедушкой работали почти что час, показывая ему птиц; и в конце концов он их увидел. Я так понимаю, мы с мистером Вайном, скорее всего, стояли где-то внизу. Под птицами.

Бабушка не согласилась, чтобы ее фотографировали. Она не сказала, почему, но отнеслась к коробке с подозрением и не захотела даже ее касаться.

Когда мы получили фотографии, они очаровали бабушку. Она много их разглядывала и даже поставила на камин, чтобы все время можно было смотреть. Пожалуй, теперь она согласилась бы сфотографироваться, но Кодака у нас уже не было, потому что мистеру Вайну пришлось доставить его заказчикам.

Мистер Вайн сказал, что достанет другой Кодак, — но не достал, потому что это было его последнее лето.

Лето готовилось умереть и баюкало оставшиеся до конца дни. Солнце мало-помалу превращалось из белого жара жизни в золотую дымку, размывая полуденные очертания и помогая лету умереть — готовясь, как говорила бабушка, к большому сну.

Мистер Вайн совершил свое последнее путешествие. Мы этого тогда не знали, хотя нам с дедушкой пришлось помочь ему перейти ручей по бревну и подняться по ступенькам веранды. Может быть, он знал.

Когда он расстегнул свою сумку — у нас дома, на полу, — он вынул желтую куртку. Он поднял ее, и в свете лампы она засияла, как золотая. Бабушка сказала, что она ей напоминает диких канареек. Это была самая красивая куртка, какую мы видели в жизни. Мистер Вайн поворачивал ее так и этак в свете лампы, и мы все на нее смотрели. Бабушка ее потрогала, но я не решился.

Мистер Вайн сказал, что совсем не может собраться с мыслями и все время что-то забывает, — что было верно. Он сказал, что сшил эту куртку для одного из своих правнуков, который живет по ту сторону большой воды. Но он сделал ее такого размера, какого этот правнук был много лет назад. Уже после того, как куртка была сшита, он вспомнил, что она вышла совсем не по размеру, и теперь уже нет никого, кто мог бы ее носить.

Мистер Вайн сказал, что грех выбрасывать что-то такое, что может приносить кому-то пользу. Он сказал, он так тревожится, что не спит по ночам, потому что он совсем состарился и не может принять на свою совесть ни одного лишнего греха. Он сказал, что если не найдется никого, кто окажет ему услугу и согласится носить эту куртку, скорее всего, с ним все будет кончено. Мы все некоторое время обдумывали услышанное.

Мистер Вайн понурил голову и выглядел так, будто с ним уже все кончено. Я ему сказал, что готов попытаться носить куртку.

Мистер Вайн поднял глаза, и у него на лице — между бакенбардами — показалась улыбка. Он сказал, что он такой забывчивый, что совсем забыл попросить меня оказать ему эту услугу. Он поднялся на ноги и сплясал джигу, а потом сказал, что я полностью снял с него грех и тяжкий груз. Что было верно.

Тут все стали одевать на меня куртку. Я стоял посреди комнаты, пока бабушка натягивала рукава, мистер Вайн расправлял спину, а дедушка одергивал полы. Размер пришелся в самый раз; я оказался точь-в-точь такого роста, как правнук мистера Вайна, каким он его запомнил.

Я поворачивался так и этак на свету, чтобы бабушка могла увидеть куртку со всех сторон. Я вытянул руки, чтобы дедушка мог посмотреть рукава, и мы все ее трогали. На ощупь она была мягкая и гладкая. Мистер Вайн был так рад, что даже заплакал.

Я не снял желтую куртку и в ней поужинал, изо всех сил стараясь есть над тарелкой и ничего не пролить. Я бы лег в ней спать, но бабушка сказала, что если в ней спать, она помнется. Она ее повесила в изголовье моей кровати, чтобы я мог на нее смотреть. В лунном свете, падавшем в мое окно, она сияла еще ярче.

Лежа в постели и глядя на куртку, я тут же решил, что буду надевать ее в церковь и в поселок. Может быть, даже в магазин на перекрестке, когда мы пойдем доставлять продукт. Было ясно, что чем больше я ее буду носить, тем больше греха это снимет с мистера Вайна.

Мистер Вайн спал на стеганом ватном одеяле. Он стелил его на полу в гостиной, отделенной собачьей дорожкой от наших спален. Я ему сказал, что он может спать в моей кровати, потому что я люблю спать на одеяле, но он не согласился.

Той ночью, лежа в постели, в конце концов я подумал, что, хотя я и оказываю мистеру Вайну услугу, мне все же следовало бы поблагодарить его за желтую куртку. Я встал, на цыпочках перешел собачью дорожку и осторожно открыл дверь. Мистер Вайн стоял на одеяле на коленях, со склоненной головой. Я догадался, что он молится.

Он воздавал благодарность за маленького мальчика, который принес ему столько счастья. Это, как я сообразил, был его праправнук, живший по ту сторону большой воды. На кухонном столе у него была зажжена свеча. Я стоял тихо, потому что бабушка научила меня не шуметь, когда люди молятся.

Минуту спустя мистер Вайн поднял голову и увидел меня. Он пригласил меня войти. Я спросил его, почему он зажег свечу, ведь у нас есть лампа.

Мистер Вайн сказал, что все его родные живут по ту сторону большой воды. Он сказал, что остается только один способ быть с ними вместе. Он сказал, что зажигает свечу только в определенное время, и они зажигают свечу в то же самое время, и, пока горят свечи, они вместе, потому что вместе их мысли. Что звучит разумно.

Я ему сказал, что все наши родные тоже далеко от нас и друг от друга, в Нациях, но мы не придумали такого способа быть с ними вместе. Я рассказал ему о Джоне Иве.

Я сказал, что расскажу Джону Иве о свече. Мистер Вайн сказал, что Джон Ива поймет. Так я и забыл поблагодарить мистера Вайна за желтую куртку.

На следующее утро он ушел. Мы помогли ему перейти ручей по бревну. Дедушка вырезал из орешника гикори палку, чтобы мистер Вайн на нее опирался.

Он стал спускаться в ущелье, медленно и неуверенно, опираясь на палку из гикори, согнувшись под тяжестью сумки. Он уже скрылся из виду, когда я вспомнил, что забыл. Я бросился бежать по тропе, но он, как ни медленно продвигался, был уже далеко внизу. Я закричал:

— Спасибо за желтую куртку, мистер Вайн!

Он не обернулся, а значит, не услышал меня. Мистер Вайн страдал не только забывчивостью; он еще плохо слышал. Возвращаясь по тропе, я решил, раз он сам всегда все забывает, то, скорее всего, поймет, что и я тоже забыл.

Впрочем, это ведь я оказал ему услугу — согласившись носить желтую куртку.

Вниз с горы

В тот год осень пришла в горы рано. Сначала у кромки вершин, высоко в небе, дрожали под резкими порывами ветра красные и желтые листья. Их тронул мороз. Солнце стало янтарным, и теперь сквозь кроны деревьев в ущелье падали косые лучи.

Каждое утро мороз спускался по горе дальше и дальше. Робко: не убивая, но давая знать, что продлить лето так же невозможно, как удержать на месте время; предупреждая, что приближается зимняя смерть.

Осень — это отсрочка природы; время, чтобы привести в порядок дела и подготовиться к смерти. Тогда, наводя порядок, разбираешься во всем, что нужно сделать… и что осталось несделанным. Это время для воспоминаний… время, чтобы пожалеть о том, чего не сделал… или не сказал.

Я жалел, что не поблагодарил мистера Вайна за желтую куртку. В этом месяце он не пришел. Поздними вечерами мы сидели на веранде, смотрели в ущелье и прислушивались; но он все не приходил. Мы с дедушкой решили, что сходим в поселок и навестим его.

Мороз коснулся ущелья: легким, едва уловимым напоминанием. Он подрумянил хурму и обвел желтыми каемками листья тополей и кленов. Теперь все существа, которые должны были зимовать, изо всех сил готовили запасы, чтобы пережить зиму.

Голубые сойки длинными вереницами сновали в небе, летая к высоким дубам и обратно, собирая в гнезда желуди. Теперь они не играли и не пели.