Чтоб не распалось время - Лайвли Пенелопа. Страница 15

Она открыла глаза.

Посреди поля толклись люди, а поодаль на лошади сидел всадник и натягивал поводья; у столба между двумя веревками стояла другая лошадь. Еще она увидела Мартина. И его мать, бегущую с того конца поля. И Джеймса — он держал кого-то за руку и с удивлением глядел на всю эту суету.

Лишь несколько часов спустя, когда они возвращались домой после многих восклицаний, обвинений, прощений, переигрывания заключительной схватки и вручения победителю (по очкам, так как никто никого не сбил и не свалился сам) права выступать в финальных соревнованиях рыцарей, то, что произошло, вернее, то, что не произошло, навалилось на Марию всей тяжестью.

Ей показалось, будто все не по правде. Будто они не возвращаются домой после приятного дня и не думают о том, что бы съесть на ужин и что сегодня вечером по телеку. Все было почти ужасно. Но так как на самом деле ничего не случилось, больше и не думаешь о том, что они могли бы сейчас делать вместо того, чтобы возвращаться домой, стиснутые в машине, как сельди в бочке, и галдеть в один голос.

Она посмотрела на Джеймса — он спокойно глядел в окно, его лицо было измазано розовыми замороженными фруктами, пухлый животик вылезал из пояса джинсов — и на Мартина, поглощенного спором с сестрой; прямо как во сне. Этот день мог закончиться совсем по-другому.

Вечером, одурманенная, сонная, Мария не смогла объяснить родителям свои ощущения.

— Раз с малышом ничего не случилось — значит, ничего плохого и не было, — отмела все сомнения миссис Фостер. — Наверное, его успели перехватить или лошади взяли вбок.

— Но ведь все висело на волоске, все могло кончиться совсем по-другому.

— Нельзя такому маленькому разрешать разгуливать одному, — добавила миссис Фостер, и в ее голосе прозвучали критические нотки.

— Почему случается так, а не иначе?

Мистер и миссис Фостер относились к людям, которые полагают, что на любой вопрос нужно дать обстоятельный ответ. Особенно мистер Фостер. Он всегда отвечал длинно и нудно, так что к концу Мария иногда забывала, о чем и спрашивала. Она многое знала о Парламенте, о различиях между лейбористами и консерваторами и зачем нужно ходить в школу.

— Видишь ли… — сказал отец.

Он посмотрел на Марию через кухонный стол, потом в окно и снова на Марию.

— Верующие считают, — начал он.

И затем:

— Это сложный вопрос…

И потом:

— Это нелегко объяснить…

И наконец:

— Я не знаю.

Он взял газету и скрылся за ней.

— Тебе не пора в постель? — спросила миссис Фостер.

День, который мог быть совсем другим, подходил к концу, и Мария поднялась к себе. Хотя то же самое можно сказать о любом дне, который еще не кончился, подумала она. Она залезла в кровать, и призрачный промежуток времени между сном и явью заполнился плывущими в голове образами: мраморная леди плачет над мраморным мальчиком, пушистые семена чертополоха, окаменелости, скачущая черная собачонка. И настойчивее всех — девочка по имени Хэриет, которая засыпала в этом доме давними августовскими вечерами и слушала шум моря за окном.

6. ХЭРИЕТ

— Сколько живут деревья? — спросила Мария. — Дольше, чем люди? Или нет?

— Ну, это зависит… — ответил Мартин.

Она давно заметила: он всегда так отвечал, если точно не знал. Прямо как ее отец. Она задумчиво посмотрела на Мартина, прибавив ему два фута роста и одев его в темный конторский костюм и белую, похожую на отцову рубашку.

— Чего уставилась?

— Интересно, в кого ты вырастешь? — сказала Мария.

— В человека, естественно.

— Да, но в какого человека?

— В такого же, как сейчас, только большого.

— Нет, все не так просто, — сказала Мария.

Однажды она наткнулась на фотографию отца — ему там было лет шесть, он сидел на корточках у скальной выемки, держа в руках бредень для ловли креветок; эта фигурка из далеких времен не сильно напоминала человека, которого теперь знала Мария. Не говоря о том, что он больше не интересовался ловлей креветок.

— А здорово было бы переродиться, — воодушевился Мартин. — Stomechinus'ы-то стали потом морскими ежами.

— А я стану скаковой лошадью. Нет, лучше ягуаром.

— Stomechinus'ам понадобились миллионы лет. И даже тогда они почти не изменились.

— Но мы-то умнее. Мы-то придумаем, как все ускорить.

Они возвращались с пляжа, одни, после неудачных поисков окаменелостей. У них появились конкуренты: по пляжу начало разноситься эхо — осторожные постукивания, видно, еще какие-то одержимые покушались на голубой лейас. Среди них оказались явные профессионалы с маленькими рюкзачками и геологическими инструментами, — они собирали окаменелости в промышленном масштабе: Мария с Мартином их ненавидели и с возмущением выслеживали.

— Вообще-то ничего не выйдет, — сказал Мартин. — Ведь почему ягуары стали ягуарами? Им просто пришлось быстрее всех бегать за добычей.

— А может, и с людьми происходит то же самое?

— Что именно?

— Может, они становятся такими из-за того, что с ними случается?

Звучит немного путано, но я знаю, что хочу сказать: вот я — стеснительная и разговариваю сама с собой, потому что живу в такой семье, как моя, а Мартин такой, потому что у него другая семья.

— Не пойму я тебя, — сказал Мартин. — Знаешь что? — добавил он. — Ты иногда бываешь какая-то странная. Вчера ты разговаривала с деревом. Я слышал. Ты сидела на нем и вдруг сказала: «Ox, Quercus ilex…» Мария сделалась пунцовой.

— Ну ладно, мне все равно, — добродушно сказал он. — А почему ты спросила, сколько живут деревья?

— Просто интересно. Интересно, сколько лет моему дереву — нашему дереву. Каменному дубу.

Выйдя на дорогу, ведущую к дому, они зашли в магазинчик на углу — купить конфет. Они уже стали здесь завсегдатаями. Это был очень удобный магазинчик: в нем продавалось все — от рыболовных удочек и панам до печенья и коричневых конвертов. Когда продавец ссыпал с лопатки на весы грушевое монпансье, Мария впервые заметила открытки с видом города; такие ей еще не попадались — не фотографии, а черно-белые картинки с людьми в старинной одежде, гуляющими по «Чайке». На одной из них группа людей смотрела в сторону берега, на город — такой же, как и сейчас, только меньше: передний план почти не изменился, а вот скалы еще не успели покрыться домами. В зеркальной воде, словно бабочки, парили парусные лодки. Мария попыталась хоть примерно определить место их дома, но там были сплошные поля.

— Пятнадцать пенсов, — сказал продавец. — Хочешь открытку, малышка?

Тут Мария увидела, что можно купить целый набор этих открыток, переплетенных в календарь. Сорок пять пенсов. Денег у нее не было, но она вспомнила — послезавтра к ним приезжает дядя Дэвид, а он всегда давал ей пятьдесят пенсов.

— Лучше я скоплю на календарь, — ответила она.

На августе вверху изображались рыбаки, странно одетые, с сетями, а сентября не было видно.

— Старинные гравюры, — объяснил продавец. — XIX век. Теперь это в моде. Хотя лично мне они как-то не очень. Хорошо отдыхается?

— Отлично, — ответил Мартин.

— Время летит. Пятнадцатое число. Не успеешь оглянуться, уже сентябрь.

Они снова вышли на улицу, посасывая монпансье. Подходило обеденное время, и им навстречу стекались обитатели гостиниц, пансионов и летних домов, нагруженные пляжными принадлежностями, складными стульями и корзинами. И посреди течений, словно скала, бросившая вызов неспокойным водам пролива, возвышалась миссис Шэнд, одетая во все темное и слегка опираясь на палку, а рядом на тротуаре стояла ее корзина с фруктами.

— Наша хозяйка, — с тревогой сказала Мария.

Миссис Шэнд устремленно глядела на дорогу в сторону Марии, но как будто не узнавала. Марию это нисколько не удивило, она уже давно поняла — люди ее быстро забывают. Чтобы тебя запомнили, нужно быть шумным или ярким или еще как-то выделяться, а она ничем таким не отличалась. Поравнявшись с миссис Шэнд, она уже хотела проскользнуть между ней и садовой изгородью, но в это время голова миссис Шэнд резко повернулась, и старуха уставилась прямо на нее.