Чтоб не распалось время - Лайвли Пенелопа. Страница 26

— Люкасы едят руками.

— Возможно.

Вот бы снова очутиться сейчас на кухне и разговаривать с мамой, подумала она.

Когда они подошли к тропе, несколько детей уже успело потеряться. Пришлось сделать большую остановку, чтобы всех собрать. Мистер Фостер сел у лаза через изгородь и молча уставился на море. Наконец, когда все были в сборе, они снова пустились в путь; лесная тропа была такая узкая, что идти можно было только гуськом. Дети Люкасов, толкаясь, понеслись галопом — каждый хотел быть первым. Мистер Фостер, отказавшись от лидерства, шел теперь последним, наверное, чтобы подбирать потерявшихся и поранившихся. Вскоре все разделились на группки, но не отрывались друг от друга слишком далеко — из-за деревьев доносились их голоса. Мария, отстав от детей, слышала, как они продвигаются вперед — то лесной голубь сорвется с ветки, то вдруг пронзительно вскрикнет сойка.

Они все шли и шли. Вот уже миновали то место, с которого Фостеры поворотили назад однажды субботним полднем, когда гуляли с тетей Рут и дядей Дэвидом. Идти было тяжело; Мария хорошо понимала мамины опасения, и по ней прошла волна сочувствия. Но тут же ее снова поглотили собственные мысли и переживания. Теперь они зашли в лес, где росли деревья невероятных размеров, они так высоко возвышались над Марией, что казалось, вытесняли собой все небо, когда она, запрокинув голову и напрягая шею, глядела на их кроны. Она почувствовала себя еще меньше и изо всех сил вытянула вверх руку вдоль ствола огромной березы, но даже вместе с рукой ее рост покрывал лишь малую часть дерева, а там, в вышине безразлично дрожали и шуршали листья. Эти деревья, наверное, очень древние. Наверное, им сотни лет. А вдруг Хэриет тоже бродила здесь, и чувствовала себя такой же маленькой и незначительной, и у нее кружилась голова, когда она смотрела вверх на качающиеся ветки, и ей хотелось оказаться в более открытом месте, не таком безмолвном и гнетущем?

Хотя тишину в какой-то мере создавала она сама, углубившись в свои мысли, потому что, когда тропа завернула и Мария сразу нагнала детей, она услышала, как они яростно спорят, оглашая криками всю округу.

— Вот он, этот спуск.

— Нет, не этот. Ты вообще ничего не знаешь. Это там, дальше.

— Нет здесь. Я помню это дерево.

— Там была какая-то тропа…

— Заткнитесь все, — властно скомандовал Мартин. — Это там. Нужно дождаться остальных. — Мама!..

Постепенно все собрались. Мария с удивлением увидела, что ее отец несет маленького ребенка (она никак не могла запомнить всех имен). Вид у него был изможденный, волосы сбились набок, на ту сторону, откуда на ремнях свисал ребенок.

— Что, здесь вниз? — в страхе спросил он.

В этом месте тропа шла по уступу. Справа возносился утес, и сквозь деревья просматривался последний скальный золотисто-коричневый пик, покрытый, как шапкой, дерном и кустами, а слева — обрыв, конца-края не видать — лишь издалека доносился шум прибоя, катающего гальку.

Все так заросло кустами и деревьями, что казалось скорее наклонным лесом, чем скалами. И только поглядев вниз, на узкую тропку, бегущую между кустами, ясно становилось, какая это крутизна.

— А может лучше… — начала было миссис Фостер.

Но никто не обратил на ее слова ни малейшего внимания. Там внизу — отличный пляж, где не ступала нога человека, наперебой объясняли дети Люкасов, мы там будем совсем одни. («Представляю», — сухо отозвался мистер Фостер.) Это не так круто, как кажется, заверили они и один за другим ринулись вниз по обрывистой тропе (которую едва ли и тропой назовешь); за ними послышались крики мам: «Осторожно! Не так быстро!» А где-то далеко внизу равнодушное море катало гальку — вперед-назад.

Они спускались друг за другом, стараясь не упасть, а мамы волновались еще и за детей — как и положено по материнской доле, — но они и тревожились по-разному: мамы Люкасов реагировали шумно, хотя по правде не сильно переживали; а миссис Фостер шла молча, но была уже на грани помешательства. Мария двигалась медленно, внимательно ставя вперед одну ногу, потом другую и держась, где могла, за молодые деревца и скальные выступы. Один раз она поскользнулась на ненадежном сланце — подошвы подвели — и тяжело села, посадив синяк. Могло быть хуже. Снизу, где уже не было видно, раздавались крики детей, такие, что шевелились волосы и в воображении всплывали картины одна страшней другой. Мистер Фостер, все еще с ребенком на руках, спускался с подчеркнутым тщанием и неторопливостью, а что ему оставалось делать? Только надеяться на лучшее.

Наконец все спустились и увидели обещанный пляж. С первого взгляда он мало чем отличался от любого другого пляжа, разве что своей безлюдностью, как опять-таки было обещано. А так — стоило ли и совершать столь долгий и трудный путь из-за ничтожной перемены пейзажа, прочитала Мария на лице миссис Фостер.

Сразу же возникла масса дел. Насобирать для костра прибитых к берегу бревен, соорудить очаг из камней с щитом от ветра, развести и поддерживать огонь, начать готовить. У Люкасов на это ушла масса времени и споров. Миссис Фостер, привыкшая обедать ровно в час, с досадой смотрела, как стрелки ее часов ползут к трем. Мария бродила вокруг, собирая все, что горит, — от водорослей до мусора, катающегося по гальке. Остальные пререкались — правда, не громче обычного, — кому что делать и есть. Мамы решали, что готовить, и готовили. Мистер Фостер стоял у костра и пытался не подпускать детей к огню. Мария почувствовала себя очень отстраненно: вот уже несколько часов она ни с кем не разговаривала, но никто, кажется, по ней и не скучал, кроме Мартина, который один раз нежно спросил: «Тебе что, плохо?» Она помотала головой и сделала вид, что сосредоточенно разбивает прогнивший деревянный ящик.

Она и правда чувствовала себя как-то странно. Не больной, но как на иголках. У нее дрожали коленки (хотя такое бывает после долгого крутого спуска). Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое и не приставали со своей помощью, пока она разламывает ящик. Она села спиной к морю — подернувшаяся рябью серая поверхность наводила на нее еще большую тревогу — и посмотрела на утес, по которому они только что спустились. Но утес, поросший раскачивающимися деревьями, был так же изменчив, как и море. Он казался прочным лишь там, где проглядывала голая скала или земля, не покрытая кустами и деревьями. А деревья там были очень старые, древние. Теперь она это знала. Громадные деревья. Корни, ползущие из земли, как змеи. Папоротники. Заросли трав. И все растет, растет, подумала она, везде, все время, листья, стебли, цветы, семена… Может случиться что угодно — люди рождаются, умирают, счастливы, несчастны, а им хоть бы что, они знай себе растут. Так она размышляла, и вдруг в ее воображении раздался оглушительный треск лопающихся стручков, потопивший все реальные звуки (крики детей, тарахтение моторной лодки где-то далеко в море, хныканье младшей сестренки Мартина). Пляж, море и утес сделались безвременными — скалы, травы, деревья и вечно голодные чайки. Так могло быть в любом веке — тысячи лет назад или вчера. Или в 1865 году.

— Мария! Хочешь перекусить?

Она подсела к костру, но чисто внешне. Ела сосиску — руками, слышала, как они разговаривают, и смотрела на горячий коварный круг черной золы. Над огнем на два фута в высоту струился и мерцал жар от костра, гладкий как вода, и все по ту сторону костра слегка исказилось: круглое розовое лицо Шарлотты, блаженно жующей отбивную котлету, дрожало и расплывалось. И вот это уже не Шарлотта, а Хэриет. Мария удивленно разглядывала ее, размышляла и все дальше и дальше уносилась от пикника.

Когда она наконец очнулась, уже убирали посуду. Мистер Фостер сидел поодаль и глядел на море. Дети затеяли сложную игру из камешков и кучи водорослей. Только Мартина не было.

— А где Мартин? — спросила она вдруг.

Сначала никто не обратил внимания, потом миссис Люкас рассеянно произнесла:

— В самом деле? Куда он подевался?

— Пошел куда-то один. У него было плохое настроение, — ответила Шарлотта.