Петька - Книжник Генрих Соломонович. Страница 26

Петька был готов, а Борьки всё не было. Серый уже давно подпрыгивал и заглядывал Петьке в глаза. Наконец Петька не выдержал.

— Борька! — закричал он, повернувшись к забору. — Скорей давай.

Над забором показалось хмурое Борькино лицо.

— Не могу я. Бабка вдруг в гости засобиралась, с Нюськой надо сидеть, прививки у неё. Куксится.

— Ты скажи бабке, чтобы завтра пошла. Или сегодня, но после обеда.

— Сказал ей, а она: «Неча шляться. С сестрой посиди, роднее будет».

— А удочка как же? Отец ведь велел.

— И про удочку сказал, а она говорит, что она отцу мать, потому и приказ его для неё — бессильный.

— Убеги, Борька, а? Ну что она тебе сделает?

Борька тоскливо поглядел вдаль, где стояли леса, лежали озёра и была воля, хоть и тревожная, опасная, но воля.

— Не могу, отец и мать сердиться будут. Одно дело — работу не сделать, другое — бабку из дому не пустить.

И понял Петька, что не пойдут они сейчас тайной тропой по лесу, с верным псом на поводке, не будет дразнящей весёлой тревоги в груди, захватывающего чувства настоящей опасности, не придётся им перебрасываться отрывистыми фразами на ходу, когда понимаешь друг друга с полунамёка и не нужно ничего объяснять. Не будет встречи с Витькой и победы над ним. И всё из-за того, что Борька боится бабки.

— Выдумал ты всё про бабку, просто тебе страшно стало. Трус ты, Борька, — сказал Петька неожиданно для себя самого и вздрогнул. Первый раз в жизни он говорил кому-то — трус.

Борькино загорелое лицо стало темнеть. Медленно повернул он голову к Петьке:

— А пошёл ты, сопля толстая. Сам-то ты кто? Без меня со двора шагу не ступишь. Я вон с Витькой сколько живу и хожу без тебя, где хочу. А ты, как Витьку увидишь, орёшь, будто резаный. Ишь ты, трусом обзывается. Храбрый какой нашёлся. Давай неси удочку, чтоб сегодня была! — И Борька спрыгнул с забора.

От обиды у Петьки перехватило горло. Он только открыл рот, но ничего не мог сказать. Наконец голос у него прорвался.

— Что?! — взвизгнул он так, что в горле запершило и всё, что он хотел сказать Борьке, вышло кашлем. И про то, как он укусил Витьку, и как потребовал у бабки выпустить Борьку из чулана, и вообще… А он смеет требовать, чтобы Петька в одиночку шёл в дальний опасный рейд за какой-то паршивой удочкой по незнакомой дороге в непривычной ему, горожанину, деревенской местности. Никуда он не пойдёт, пусть Борька сам достаёт свою удочку, если он такой. Даже папа не посчитал бы Петьку трусом в такой ситуации, а из всего их класса ни один бы не осмелился пойти…

От возмущения Петьку просто трясло. Но что-то холодное, лёгкое уже клубилось где-то повыше живота, пониже груди. Как газированная вода без сиропа в жару. Лицу стало горячо, уши вспыхнули.

— Я один пойду, раз ты такой, — сказал он, глядя в забор. — А ты сиди дома.

— Иди, иди! — донеслось из-за забора. — Ори только потише, когда Витьку встретишь, и от страха не помри.

Петька не ответил. Он постоял немного, вздохнул и с сильно бьющимся сердцем толкнул калитку. Серый выскочил на улицу и потянул его за собой. Петька затаил дыхание и высунул голову. Улица была пуста. Солнечная неподвижная тишина стояла здесь. В мягкой пыли посреди дороги лежали две курицы, подрагивая головами. Чуть шевелилась трава у заборов, у лужицы, набравшейся возле колодца, прыгали воробьи. Петька шагнул, калитка захлопнулась за его спиной. Он вздрогнул, мотнул головой и пошёл. Серый бежал впереди.

Они дошли до угла, и вдруг пёс остановился и зарычал глухо и злобно. «Кошка, что ли?» — только и успел подумать Петька, как Серый сильно рванул поводок, и Петька невольно скакнул вперёд.

— Ты куда?! — сердито крикнул он псу. — К ноге! — И тут увидел Витьку. Всё было как всегда: и кепка, и руки в карманах, и нога за ногу. Не было только ухмылки, а были широко раскрытые глаза. — Стой! — дико завизжал Петька. — Стой, собака!

Но Серый уже мчался к Витьке, громко лая, а Петька, привязанный к нему прочным кожаным ремешком, бежал за ним. Несказанное удивление появилось на Витькином лице, руки выскочили из карманов, и весь он подался вперёд, как будто хотел разглядеть, что же это такое происходит. Пёс захрипел и прибавил ходу. Петька несся за ним скачками.

— Стой-ой-ой! — выкрикивал он на каждом скачке, размахивая палкой, чтобы удержать равновесие. — Уб-уб-убью!!!

И Витька не выдержал. Он попятился, повернулся и бросился прочь по улице. Серый мчался за ним, таща за собой Петьку.

Время остановилось для Петьки. Он несся, ничего не видя вокруг. Перед глазами был только туго натянутый ремень, рычащий, скачущий серый ком с прижатыми ушами и мелькающие синие Витькины кеды. Каждый шаг вытягивался в длинный прыжок. Задержаться, притормозить не было никакой возможности. Оставалось только одно: переставлять ноги, чтобы не грянуться со всего маха об землю и больше уже не встать. Щёки прыгали, в животе что-то бухало, воздух весь пропал куда-то, ноги стали как чужие и сами подлетали вверх, падали на землю, взбивая клубы пыли, и снова подлетали. Вдруг Витька оглянулся, дико оскалился и метнулся в сторону. Серый кинулся за ним, но Петька мог бежать только вперёд. Поводок рванул Петьку в сторону, он крутнулся в воздухе, грохнулся на землю, проехал за собакой ещё метр-полтора и замер. Пыль, как от взрыва, заклубилась вокруг. Пёс гавкнул раз-другой Витьке вслед, подошёл к Петьке и сел рядом с ним.

Петька лежал на спине, глядя в небо, и не видел его. Сердце билось где-то в самом горле, в глазах метались красные точки, уши будто заткнули горячей ватой. Во рту был металлический привкус, как от игрушечного бильярдного шарика, который Петька любил катать во рту в детстве, ему каждый раз влетало за это. Ног и рук Петька не чувствовал, как будто они лежали приставленные, но ещё не подключённые к его телу. Грудь ломило. Наконец появился откуда-то воздух, в ушах зазвенело, точки в глазах замедлились и поблёкли. Заныли левое колено и локоть. Над потным лицом закружились мухи, но отогнать их у Петьки не было сил.

«За что мне все эти несчастья? — думал Петька, глядя на птицу, парящую высоко-высоко, под самыми облаками. — Не выживу я здесь, погибну. — И слёзы сами потекли из глаз, сползая за уши и щекоча шею. — Всё скажу дядьке и тётке. Не могу больше. Лучше в пионерский лагерь поеду, с Митькой Волковым в хоккей буду играть, но здесь не останусь. И Борька бросил меня в трудную минуту… Правда, трусом я его зря назвал, но всё равно он должен был отнестись ко мне с большей чуткостью…» — И Петька всхлипнул.

Пёс завилял хвостом, и на Петьку легла тень. Он скосил глаза и увидел Борьку, сидящего с мрачным лицом на корточках возле его головы. Петька всхлипнул ещё раз и отвернулся.

— Ты живой, Петька? — услышал он. — Встать-то можешь?

— Уйди, — прохрипел Петька и сам удивился своему голосу.

— Не сердись, зря я тебя… Как ты на Витьку-то кинулся, когда его увидел. Палкой махаешь, «Стой, собака, убью!» кричишь. Вы с псом его прямо как зайца травили. И бегаешь ты ничего, когда разъяришься. Не упал бы ты, может, и догнал бы Витьку. Ревёшь-то чего? Убился сильно, что ли?

«Ух ты, — насторожился Петька, — он думает, что я нарочно за Витькой погнался и кричал «Стой!» и «Убью!». И ведь испугался Витька, ужасно испугался, я видел…»

Внутри разливалась огромная, горячая радость: он, Петька Тёткин, жиртрест и трус, гнал грозного и беспощадного, внушающего ужас Витьку, гнал, как зайца, как малыша какого-нибудь, не отставал от него и, может быть, даже догнал бы, если бы не упал. И даже не упал бы, если бы Витька хитро и подло, как ему и положено, не метнулся в сторону. И Петька гордо вытянулся в пыли. Слёзы высохли.

— Вставай, Петька, — сказал Борька и потянул его за руку. — Палку-то брось, не вернётся Витька, здорово ты его напугал.