Дайте кошке слово - Романова Наталья Игоревна. Страница 14

Но мне ничего не помогает. Рачки продолжают говорить. Они обещают мне открыть тайну. Я не хочу никаких тайн. Я хочу, чтобы они дали мне спокойно защитить диплом. Таким, какой он есть. Но рачки продолжают говорить. Они уверяют меня, что эту тайну знают только они одни, и больше никто.

«Мы очень особенные, — говорят рачки, — мы одинаковые и в то же время разные. Эту разницу можно выразить математически. И тогда тебе откроется тайна, гораздо важнее той, которую не удалось открыть. Тайна формообразования».

Рачки гипнотизируют меня, и я за три дня пишу новую главу.

Как возникает форма? Форма живого тела. Что ее определяет? Почему она такая, а не иная? И как из одной формы образуется другая форма?

Можно рассчитать корабль. А можно рассчитать рачка? У корабля задан объем, задан материал, из которого делается корабль, а у рачка задан сам рачок, скажем, рачок, который живет в соленой воде, и этот рачок, предположим, попадает в пресную воду. Из одной формы должна родиться другая.

Какая разница должна быть в строении органов движения у рачков в соленой воде и пресной? Можно это рассчитать и сравнить с тем, что есть на самом деле. И тогда, может быть, удалось бы установить, почему ножка такая, а не другая; почему соотношение развивающихся органов в пресной воде одно, а в соленой другое; почему хвост у соленоводного рачка маленький, с десятью щетинками, а у пресноводного огромный, со ста щетинками.

…Рачки продолжают гипнотизировать меня, и, перепечатав новую главу, я пишу письмо Николаю Ивановичу.

Я прошу его понять меня и помочь на год отложить защиту. Отложить для того, чтобы я могла сделать работу, которая была бы действительно по-настоящему ценной, — работу о формообразовании…

Я тороплюсь дописать письмо. За дипломом Сева должен заехать сегодня.

В комнату кто-то входит. Оборачиваюсь. В дверях — Алеша! Я не слышала звонка. Почему мама не сказала, что меня нет? Продолжаю писать. Алеша останавливается за моей спиной. Продолжаю писать.

— Может быть, ты прервешь свой труд? Мы все-таки не виделись довольно долго.

Алеша нагибается над моим альбомом. Алешины волосы касаются моего лица.

— Алеша, отойди.

Алеша садится в кресло и опускает голову на руки. Его лица больше не видно, а волосы падают на пальцы, которыми он подпирает лоб.

— Моя мама меня извела. Требует, чтобы я женился. На какой-нибудь интеллигентной девочке. Как ты смотришь на то, чтобы помочь осуществить мечту моей мамы?

Встаю, подхожу к двери, открываю ее:

— Я тебя очень прошу — уйди.

Сейчас он уйдет, и эта комедия кончится.

— Ты меня не любишь!

Каким тоном он это сказал! Словно сделал открытие. Он не в состоянии себе даже представить, что это возможно!

— Да, Алеша, я тебя не люблю.

— Я понимаю, Ирочка, ты сердишься… Но в тот день я поссорился со своей мамой. Моя мама, как ты знаешь, очень хорошая, но она любит торопить события. И когда она начинает обсуждать со мной мои личные дела, мне сразу хочется сделать все наоборот.

Я смотрю на Алешу. Так вот, оказывается, в чем дело!

— Значит, в тот вечер ты со мной так разговаривал… назло своей маме. А теперь не можешь успокоиться, как это я без тебя не умерла, не заболела — сижу занимаюсь. Только поэтому ты и пришел.

— Это неправда, Ира, я тебе много раз звонил — ты бросала трубку. И я просто не решался прийти. А вот сегодня почему-то решился…

— Уходи.

Алеша молчит. Потом встает, идет к двери.

Я не провожаю его.

Входная дверь хлопнула.

…Звонок. Неужели вернулся?

В дверях Сева.

— Я пришел раньше, потому что хочу засветло приехать в Звенигород.

Молча я пропускаю Севу в комнату. Случайно ловлю его взгляд. Взгляд тревожный и одобрительный. Наверное, Сева встретил Алешу и по его виду понял, что мы не помирились.

Сева открывает портфель и кладет туда мой диплом.

— Сева, сегодня утром я решила: я не буду защищаться в этом году. Человек не должен идти на компромиссы ни в чем.

Я смотрю на Севу. Никогда его таким не видела.

— Я тебя очень люблю, Ира. Понимаешь — очень.

Я опускаю глаза и смотрю в пол. Обычно Сева так смотрит, а сейчас я. На полу в щели лежит иголка.

…Поднимаю глаза — Севы нет. И портфеля его нет. Он ушел, а альбом остался на столе. И письмо Николаю Ивановичу я не успела дописать. Выбегаю на лестницу, кричу: «Сева!» Ответа нет! Бегу на улицу. Машины с нашим оборудованием нигде не видно. Может, Сева оставил ее за углом?.. И за углом ее нет.

Теперь Николай Иванович уже совсем ничего не поймет из моей работы. Только, может быть, он не станет ее читать? Увидит в тексте ссылки на рисунки, а рисунков нет.

Без рисунков в моей работе разобраться очень трудно. Даже, наверное, невозможно.

Таня сидит на кровати вся зареванная. Она ходила к Витьке. Я ей вчера сказала по телефону, что у меня был Алеша, и она вдруг решила сама пойти к Витьке и наконец выяснить с ним отношения. А теперь ревет.

— Ты, оказывается, еще зимой разговаривала с Витькой обо мне? — спрашивает Таня.

— Пыталась.

— Почему же ты мне ничего не сказала?

— Потому что он плел всякую ерунду. Посоветовал сначала поцеловаться с кем-нибудь, а потом вести такие разговоры.

— Кретин какой! Ты не обижайся, — вдруг начала меня утешать Танька. — Ладно, давай заниматься дипломом.

Танька достает схемы, текст, но сосредоточиться на своем дипломе она, конечно, сейчас не в состоянии. И вот она уже требует от меня точно разработанный план поведения по отношению к Витьке. Требует, чтобы я сказала ей, что надо делать завтра, послезавтра, через месяц. И чтобы сказала, чем все кончится! Я не удивляюсь ее требованиям. Я сама ее к этому приучила. Что ей сказать: что я стала дурой и перестала что-либо понимать? Или наоборот, наконец поумнела и поэтому больше не могу давать советов? А может быть, рассказать ей продолжение сказки про хорошего зайца, которое вчера придумала?

…Один хороший заяц стоял в очереди за счастьем. Зайцев было много-много, очередь была длинная-длинная, а счастья было мало. И не всем оно могло достаться. Для очень хороших зайцев очередь сокращалась: она была ведь волшебная очередь, а для плохих — она раздваивалась. И тогда заяц попадал не в ту очередь и получал счастье, которое оказывалось ненастоящим…

Вероятно, мы с Танькой просто плохие зайцы и попали не в ту очередь. Вот и все…

— Ладно, Танька, давай лучше действительно заниматься твоим дипломом.

Таня слушается. У Тани просто рефлекс слушаться: с детства, с пятого класса, я толкаю Таню в бок и требую: не спи, учи, повторяй за мной.

Я читаю Танин диплом, делаю замечания. Мы редактируем текст.

— Почему ты не Витька? — вдруг говорит мне Таня и целует меня в локоть. — Мне с тобой так хорошо.

Я иду от Тани домой. Начинается дождь. Но за зонтом возвращаться не хочется. И так поздно. Весь день мы с Таней просидели над ее дипломом. У Тани диплом хороший. Иногда лучше поставить перед собой маленькую задачу и решить ее, чем большую, и…

Меня, конечно, лишний год никто в университете держать не будет. Ну и что? Ведь можно пойти работать, а диплом делать по вечерам… Я хотела об этом посоветоваться с Севой, а он…

Я всегда чувствовала, что нравлюсь Севе, хотя он мне никогда прямо этого не говорил. А в этот раз… Может быть, потому, что он теперь уезжает совсем. Добился — его посылают на Белое море.

Должно быть, ему сейчас очень больно. Ведь я ему ничего не ответила. А что я могла сказать? Объяснить ему, что лучше дружбы ничего на свете не бывает?.. Теперь я это поняла.

Кроме Таньки, только Сева был мне настоящим другом. Мне всегда хотелось ему все рассказать. Его откровенность я тоже очень ценила. Как-то он мне сказал уныло: «Я все еще выгляжу как школьник». Я тогда, помню, начала его убеждать, что люди развиваются по-разному. И в пример почему-то привела превращение головастика в лягушку. Самое смешное, что именно пример с лягушкой его и убедил.