Удивительная история одной феи - Голдберг Вупи. Страница 2

— Вот здесь мы с тетей Джеки играли после школы. А тут жила моя подруга Роберта…

Я слушаю вполуха, а сама думаю о своей Джорджии. Наш дом стоял на тихой улице, вокруг росли высокие деревья, и было много травы. Дальше по улице жила моя лучшая подруга Кейша. А самое замечательное — городской каток всего в двух кварталах от нас. Прошлым летом мы с Кейшей ходили туда после обеда почти каждый день.

Однажды мама пришла на каток, чтобы забрать меня домой.

— А у меня сюрприз, — сказала она, когда мы шли через лужайку посреди Леланд-парка. — Мы с тобой переезжаем в Гарлем, — и она широко улыбнулась, так, словно в мире не могло быть ничего прекраснее.

Я остановилась. Мне стало холодно, по спине побежали мурашки, и защипало так, будто на меня вылили большой стакан кока-колы.

— Зачем? — спросила я. Но в глубине души я уже все понимала. В мамином магазине свадебных платьев всегда было много покупателей. Мама показывала им свои лучшие дизайны: кимоно в японском духе, а за ним — шлейф из искусственных цветов вишни; фиолетовое прямое платье с прямым корсажем и прямой шляпкой, больше всего походившей на коробку из-под овсяных хлопьев; платье «Огонь и вода» — языки пламени из красного и оранжевого бисера лижут подол, а на плечи накинута голубая, словно вода, шаль. Но невесты все равно хотели обычные белые свадебные платья с обычной белой фатой.

Мама села на землю, взяла меня за руку и заставила сесть рядом. Прохладная трава щекотала мне ноги.

— Детка, если я сошью еще одно свадебное платье, похожее на сто других, я сойду с ума. Я всегда мечтала о том, чтобы открыть свою фирму и создавать одежду, но здесь, в глуши, это не удастся. Я хочу как лучше — и для меня, и для тебя.

Ну, мне-то никакого «лучше» не хотелось. У нас был хороший дом. И машина-фургон. Еще у меня были коньки. И ничего мне больше не было нужно. Я попробовала сказать об этом маме, но она все говорила и говорила.

— Я так скучаю по Нью-Йорку! Я переехала сюда ради твоего отца, но ты же знаешь, его уже давно нет на свете.

Мой папа умер, когда мне было два года. Это, наверное, неправильно, но я по нему не скучаю. Просто не помню его.

Мама еще сказала, что в Нью-Йорке у нее будет масса возможностей, потому что на Бродвее куча театров. И еще сказала, что будет здорово жить рядом с тетей Джеки — у нее своя парикмахерская, и я смогу делать себе всякие красивые прически.

Я скрестила руки на груди.

— А катки там есть?

— Ну, конечно! Один даже очень известный, — ответила мама. — И потом, там культура. Тебе наверняка понравится. Нам обеим нужно встряхнуться, — она встала и потянула меня за руку. — Так, ладно, а как насчет тройной порции шоколадного мороженого? Не отвертишься, и не мечтай!

Я и глазом моргнуть не успела, как мама продала наш фургон — по ее словам, в Нью-Йорке никто не держит машину. (А откуда тогда там столько автомобилей?) Прошло всего три недели, и мы переехали в тесную квартирку на третьем этаже дома, который называется «особняк». Здесь даже лифта нет — только лестница, да такая скрипучая, что ей самое место в доме с привидениями. (Я взбегаю наверх быстро-пребыстро — на всякий случай, вдруг привидения тут все-таки водятся.)

Ну вот, а теперь я шагаю по шумной гарлемской улице и чувствую, как по спине у меня текут струйки пота. Скажу честно, маме в Нью-Йорке куда лучше, чем дома. Кое-кто поглядывает на ее золотоискательское платье, но люди смотрят с восхищением, а не с недоумением, как в Эппл-Крик.

А я бы лучше вернулась домой. Сейчас я как раз бежала бы на каток с Кейшей.

— А где здесь тот самый знаменитый каток? — спрашиваю я.

— Там, дальше, в Рокфеллер-центре, — отвечает мама. — Можно будет туда сходить, когда похолодает.

Откуда-то вылетает пожарная машина, вся в мигалках, с орущей сиреной. Я зажимаю уши и жду, пока она проедет.

— Мама, ну как я могу занять на олимпиаде первое место по бегу на коньках, если буду дожидаться холодов, чтобы покататься? Мне же надо все время тренироваться!

— Детка, у конькобежцев такие скучные старые костюмы…

—  Не костюмы, а комбинезоны, — поправляю я.

— Ну, ладно, скучные старые комбинезоны. Они эстетически непривлекательны. И потом, все конькобежцы выглядят одинаково — ну, как те маленькие человечки в фильме про шоколадную фабрику.

—  Умпа-лумпы? — говорю я. — Умпа-лумпы все крошечные и оранжевые. А ты хоть раз видела крошечного оранжевого конькобежца?

Мама продолжает говорить, не обращая на мои слова никакого внимания.

— А балерины носят красивые наряды.

— Ну, мама…

Старик с магазинной тележкой чуть не переезжает мне ногу. Мама выдергивает меня из-под колес.

— Будь внимательнее, Александрина, — говорит она. — Мы уже не в Эппл-Крик. Здесь Гарлем, так что смотри в оба.

И тут мимо нас проносится девочка на скейтборде. Похоже, ей столько же лет, что и мне. Она задевает мамину сумку.

— Извините! — кричит девочка. Она со скрежетом тормозит перед высоким зданием и роняет кепку с головы. Потом подхватывает кепку, поддает скейтборд ногой, хватает его на лету и бежит вверх по ступеням.

Когда дверь за ней захлопнулась, я увидела сверкающую табличку над входом. Там золотыми буквами написано: «Школа балета "Щелкунчик"». И чуть ниже, буквами помельче: «Мы делаем из маленьких девочек маленьких леди».

Мама фыркает.

— Если и так, с этойдевочкой им придется повозиться, — говорит она.

Я смотрю на табличку, а мама уже тянет меня вверх по ступенькам. Что ж, она может заставить меня заниматься балетом. Она может заставить меня носить пачку блестках. Но никто на светене заставит меня стать маленькой леди.

Глава 3

Мама толкает дверь, и мы входим. Школа «Щелкунчик» — самая странная балетная школа, какую я только видела. Правда, я никогда не бывала в настоящей балетной школе. Когда я ходила на балет в своем старом городе, мы занимались в здании воскресной школы. Там был длинный коридор и классы по бокам. Мы занимались в самой большой комнате, в трапезной, а туалет находился в самом конце коридора, под большой табличкой, так что найти его можно было без лишних вопросов.

Школа «Щелкунчик» похожа на обычный дом, только огромный. Впереди и справа — небольшой кабинет и еще раздевалка, где сидят девочки и ждут начала занятий. Когда мы проходим мимо, кое-кто смотрит на нас. Все девочки одеты так же, как одевались и мои одноклассницы — в обычные балетные трико. А я-то надеялась, что в Нью-Йорке все родители не заморачиваются с соблюдением правил. Зря.

На деревянной двери справа висит табличка «Идут занятия». Я думаю: неужели у них всего один класс, но тут вижу лестницу, ведущую на второй этаж. Сверху слышатся звуки фортепиано и глухой стук — наверное, там отрабатывают жете (это балетное слово означает «прыжок»). Висящая над лестницей люстра позвякивает от каждого удара, а потолок трещит так, словно вот-вот рухнет.

И туалета что-то не видно. Может, в Нью-Йорке принято терпеть до дома?

По лестнице спускается высокий симпатичный мужчина, смуглый, с небольшой бородкой. Он видит нас и улыбается. На нем яркая белая футболка и эластичные брюки, а пахнет от него сосной.

Он протягивает руку.

— Я мистер Лестер. А вы, видимо, миссис Джонсон?

Мама пожимает ему руку.

— Мисс Джонсон. Я не замужем, — и она ослепительно улыбается. Я закатываю глаза.

— А ты Александрина, да? — Он поворачивается ко мне. — Ну, а я учитель.

Я стараюсь не выдать удивления. У нас в Эппл-Крик мужчины балет не преподавали.

— Не хочешь снять куртку? — спрашивает он.

Я в ужасе мотаю головой.

Мама строго на меня смотрит. И я медленно начинаю расстегивать куртку, в надежде, что она хоть чуть-чуть обмяла пачку. Ничего подобного — проклятая пачка тут же растопыривается во все стороны, как монстр из фильма ужасов, когда все думают, что он мертвый, а он вдруг вскакивает и на кого-нибудь набрасывается. Кое-кто из девочек в раздевалке замолкает и рассматривает меня.