Друзья - Юмото Кадзуми. Страница 1

Кадзуми Юмото

1

Начался июнь, и сразу зарядили дожди. Вот и сегодня — дождь. Как же он надоел! Открытие бассейна отложили до завтра. Я сижу и смотрю на Кустоборотень за окном. Его огромные листья-ладони размером чуть ли не с тыкву дотянулись уже до второго этажа и заглядывают в окно нашего класса. Когда идет дождь, эта штука растет ужасно быстро. За зиму, правда, высыхает под корень, но весной снова оживает как ни в чем не бывало, а ближе к лету начинает вытягиваться и растет прямо на глазах, как взаправдашний оборотень.

Я называю его Кустоборотень — про себя, конечно, — еще со второго класса. Во втором классе я еще не выделялся ростом, и меня никто не дразнил «жердью», как сейчас, да и молочные передние зубы у меня еще не поменялись на нынешние большущие. В общем, тогда я был «славным малышом». Я искренне страдал от того, что школьный обед ужасно невкусный, и боготворил шестиклассников [1], играющих на уроке физкультуры в бейсбол. Они казались мне прекрасными: сильными, огромными, страшными…

Ну вот, короче, я, такой весь из себя симпатичный второклашка, обнаружил это странное растение и просто помешался на нем. Тогда мы занимались в классной комнате, расположенной этажом ниже, как раз под этой. Каждое утро, зайдя в класс, я первым делом бежал проверять свой Кустоборотень. Я представлял себе, как ночью, пока никто не видит, он растет и растет, и в темноте светятся его пустые, как у хэллоуинской тыквы, глаза, при дневном свете совершенно незаметные. «А вдруг, когда он дорастет до второго этажа, случится что-то ужасное?» — думал я и, задрав голову, смотрел на окна той самой комнаты, в которой сижу теперь. Я и сам теперь — шестиклассник, правда, совсем не такой сильный и страшный, какими я представлял себе шестиклассников еще три-четыре года назад.

Мне надоело пялиться на Кустоборотень, и я переключился на более интересные мысли. Толстый Ямашта, по прозвищу Пончик, не появляется в школе уже третий день. И на дополнительных занятиях в воскресенье его не было. Выходит, мы не виделись целых четыре дня. В субботу, когда я видел его в последний раз, он не показался мне больным. Интересно, что с ним случилось?

Парта Пончика — впереди меня и наискосок. С моего места отлично видно, что в парте лежит комикс. Если учитель его заметит, то заберет и никогда не отдаст. С Ямаштой всегда так. Он удивительно бестолковый.

— Ну, Кияма!

Приехали. Меня вызывают. Я как мог медленнее поднялся с места.

— Отвечай.

— М-м…

— Как следует отвечай, не мямли.

Кавабэ, который сидел за мной, пихнул меня пониже спины.

— Круглый, — прошептал он.

— Круглый, — повторил я.

— Ты продолжай, продолжай.

— Без углов, — снова подсказал Кавабэ.

— Без углов.

— Отлично. Круглый, без углов. Прямо вылитый я… Ну, что еще скажешь? — учитель смотрел на меня не отрываясь. А что тут можно было сказать? Мне явно не везло.

— Как ты думаешь, о ком речь?

И верно, о ком? Кавабэ молчит. Дело плохо. Кто это может быть круглый, без углов?

— Токугава Иэясу, великий полководец семнадцатого века.

Класс дружно грохнул.

— Умник! Ты вообще знаешь, какой сейчас урок?!

— Какой?

— Мы говорим о гальке! О круглой гальке и о геологических пластах. Давай, спускайся с небес на землю.

Вот свинство. Он специально меня подловил.

Под насмешливыми взглядами хихикающих одноклассников я тихонько сел. Нет, все-таки этот Ямашта совсем безголовый. Я вытянул ноги и сдвинул пустой стул передо мной немного в сторону, так, чтобы, комикс не сразу бросался в глаза. Кавабэ сзади пихнул меня в спину.

— Чего тебе?

— Знаешь, почему Ямашта в школу не ходит?

— Почему?

— У него бабушка умерла. В деревне.

— Что?

Я даже и не знал, что у Пончика есть бабушка. Понятно, что у любого человека может быть бабушка, но Ямашта о своей ничего никогда не рассказывал. И про деревню молчал.

— Мама говорит, что он на похороны поехал.

— Да?

— А ты был когда-нибудь на похоронах?

— Не был.

— И я не был. Недавно в нашем доме кто-то умер, так мама ходила на это… ночное бдение.

— А что, тебе очень на похороны хочется?

— Я же не говорю, что хочется… Ай, больно!

— Кавабэ! Кияма! — раздается грозный голос. Кавабэ поправляет съехавшие на кончик носа очки и трет лоб там, куда угодил кусочек мела, метко запущенный учителем.

— Ну-ка, встаньте! Будете стоять так до конца урока, болтуны!

На следующий день Ямашта вернулся в школу. Я увидел его утром, когда он заходил в школьные ворота.

— Эй, По-ончик! — крикнул я и тут же пожалел. Ямашта обернулся, и вид у него, как и следовало ожидать, был неважнецкий. Он безрадостно поглядел на меня своими маленькими глазками и ничего не ответил на мой возглас, даже шага в мою сторону не сделал. Мне стало стыдно: Пончик только-только приехал с похорон, а я тут разорался…

Я догнал его, и мы молча зашагали по школьному двору. Наверное, я должен сказать ему что-то утешительное, но что?

— Э-эй! Пончик! У тебя бабушка умерла, да?

Это Кавабэ. Вот дурной!

Кавабэ высунулся из окна на втором этаже так, что, казалось, еще чуть-чуть — и он просто вывалится. Он вообще думает хоть немного?! Что он несет?

В первое мгновение Ямашта, похоже, испугался, но потом вдруг крикнул в ответ:

— Ага, умерла!

Радостно так крикнул.

Я этого вообще не понимаю. Ну ладно, Кавабэ тупой, что с него взять. Но Ямашта-то! Это ведь его бабушка умерла, между прочим. А он тут стоит и орет: «Ага, умерла». Совсем уже.

С другой стороны, нормально, что я не понимаю. Может, все так и должно быть. Я ведь на похоронах ни разу не был. Мой дедушка умер еще до того, как я родился. Откуда мне знать, что чувствует человек, у которого кто-то умер?

Между прочим, из-за того, что Кавабэ высунулся из окна слишком далеко, его драгоценные очки — дороже которых только его собственная жизнь — свалились у него с носа, упали на землю и разбились. А без очков он даже ходить не может. Сугита и Мацушта, видя, как Кавабэ тыкается из угла в угол, пытаясь найти выход из класса, начали его дразнить и довели беднягу до того, что он не выдержал и разревелся.

Еще до конца урока за Кавабэ приехала мама и забрала его домой. А я решил пока что не говорить с Ямаштой про похороны. Во-первых, я не знал, с чего начать, да и вообще плохо себе представлял, как об этом разговаривать. Ямашта, надо сказать, не сильно отличался от себя обычного — на уроке физкультуры не смог прокрутить на турнике солнышко, на уроке японского не знал, как читаются иероглифы из упражнения, на уроке естествознания разбил предметное стекло. Вот только временами на него находил какой-то столбняк — он вдруг замирал и сидел неподвижно, глядя в одну точку. А за обедом не попросил добавки, хотя давали его любимую жареную лапшу — якисобу.

Вечером того же дня мы с Кавабэ и Ямаштой возвращались домой с дополнительных занятий [2]. По дороге мы, как обычно, зашли в закусочную, купили по бутылке жидкого йогурта, а потом потягивали его через трубочку, сидя в темноте на скамейке и поджидая автобуса. Вообще-то я думал, что Кавабэ на занятия не придет, но он пришел — во временных очках, которые ему дал доктор, пока не будут готовы новые. Это были очки с круглыми толстенными линзами в серебряной оправе. Кавабэ выглядел в них страшно. Как безглазый инопланетянин.

— Слушай, ну и как это, похороны? — спросил он у Ямашты.

Я знал, что Кавабэ это спросит. Более того, я думаю, что он только для этого и на занятия притащился, чтобы спросить.

— Что значит «как»?

— Ну, тебе было интересно?

— Чего интересного может быть на похоронах? — сказал я и добавил: — Мне так кажется. Хотя я не знаю.