Дорога стального цвета - Столповский Петр Митрофанович. Страница 37

Наконец он умолк. Порылся в кошелке, стоящей на коленях, достал широкую как лепеха шаньгу с творогом и принялся жевать, вертя головой в разные стороны.

В животе у Зуба что-то тяжело заворочалось. Проклятый мотоциклист. Без его шаньги желудок вел себя смирно, будто и есть не хотелось. А теперь — пожалуйста.

Зуб глотал жидкую пресную слюну и косился не кошелку, подумывая, не перейти ли по крыше на другой вагон, чтоб не мучиться вот так! Зря он решил не есть сегодня. Надо было хоть пончик какой-нибудь купить.

Оттого что рядом сидел человек (да и не совсем еще человек), в гнусности которого не приходилось сомневаться, Зуб решил с ним не церемониться. Придав голосу как можно большее безразличие и отведя глаза, он сказал:

— Дай-ка чего-нибудь пожевать.

Зуб потом может поклясться, что говорил не он. Говорил его изголодавшийся, одуревший от постоянных мучений и начинающий враждовать с головой желудок. Желудок определенно потерял всякую совесть.

— Ты чего, голодный, что ли? — повернулось к нему недовольное пучеглазое лицо.

Зуб промолчал. А паренек не спешил раскрывать кошелку. Сунул в рот остаток шаньги, вздохнул и промямлил:

— Ты извини, но бабка и так заподозрит. Я на базаре все помидоры толкнул, что мать положила.

Зуб начал густо краснеть. Как он мог у этого скряги!.. Говорят же, что язык — враг. А желудок вообще предатель.

— Чего раньше-то не сказал, я б тебе половину шаньги отломил, — извиняющимся тоном продолжал паренек. — Сидел, молчал...

Стыд уступил место злости. Она с такой силой закипела в груди, что натруженные Зубовы руки начали подрагивать. Он уже не ругал свой язык. С языком все в порядке. Это с экономом с этим не все в порядке! Взять бы его сейчас за шкирку!..

Эта мысль острой спицей вонзилась в мозг: взять бы его... А дальше?

Зуб смотрел перед собой расширенными глазами. Дыхание стало прерывистым. Он в эту минуту боялся сам себя — злого, напружиненного.

А паренек ничего этого не замечал. Он ковырялся в кошелке, оценивая ее содержимое.

— Точно, заподозрит бабенция, — повторил он и, подражая бабкиному голосу, сказал: —Ты, сизокрылышек, не растерял чего-нибудь по дороге?.. Матери еще брякнет когда-нибудь. Так что извини.

...За шкирку, и!.. Нет, это невозможно. Он на это не способен. Бред собачий. Это брюхо бредит, не голова. Он что, судья этому гнусу? Попробуй-ка сам сигануть с крыши, каково будет.

Зуб как-то обмяк. И сразу задрожал всем телом. Должно, от холода — солнце совсем скрылось Или потому, что отделался от страшной мысли, не дал ей перейти в руки.

«Надо уйти от греха, — подумал Зуб и поднялся. — А то он начнет рассказывать, как бабку свою грабит».

Он хотел сказать на прощанье, что не очень-то, мол, нужны ему какие-то там шаньги, что он просто решил проверить жлобскую натуру. Но злость нахлынула новой волной. Она не дала ему притворяться и врать.

Хищно оскалившись, Зуб дико вдруг заорал, не помня себя:

— Лезь вниз, гад! Вниз!

Жлоб встрепенулся. В выпученных его глазах захолодел страх. Он скорее подсознательно почуял, что надо беспрекословно подчиниться. С этим фэзэушником что-то неладно.

— Сейчас, — шевельнул побледневшими губами паренек. — Сейчас...

Не спуская глаз с Зуба, он залапал трясущейся рукой по крыше, нащупывая скобу.

Зуб выхватил из другой его руки увесистую кошелку и швырнул ее далеко в сторону.

— А! А-а! — прерывисто застонал сизокрылышек.

— Сброшу гада! — хрипел Зуб, чувствуя, как холодные мурашки стягивают кожу на затылке.

— А-а! Не надо!..

Обладатель копилки, грабитель собственного отца и родной бабушки, будущий владелец автомашины долго будет гадать, каким чудом оказался в тамбуре вагона и как не свалился под откос следом за своей кошелкой. И черт его знает, о чем он еще будет думать, вспоминая этот загадочный для него случай. Может, после, вытирая мягкой тряпкой капот «Волги», станет рассказывать ротозеям, что однажды был свидетелем, как человек сходил с ума. Сидел, сидел, и вдруг — бах! И готовенький.

Зуб медленно приходил в себя. Колени, когда он сел на выступ, ходили ходуном. Не удержался. Стоило ли из-за этой мрази...

Вспышка бешенства была похожа на электрический разряд. Он, должно, начал накапливаться и зреть с того момента, как стало ясно, что Салкин сбежал. Но Зуб не старался разобраться во всех этих зарядах-разрядах. Он был вне себя, и все тут.

Однако чувство самосохранения, обострившееся за последнее время до предела, заставило его подняться и долго бежать по крышам вагонов, перепрыгивая гармошки. Остановился он совсем близко от тепловоза. Если у эконома и хватит ума поднять шум, то изловить Зуба будет очень даже непросто.

41

По земле растекались сумерки. Проплывающие вдали перелески потемнели, погрустнели. Краешки крыльев исчезнувшего за горизонтом солнца сделались грозными, багровыми, предвещая завтрашнюю стынь.

Зуб собрался было в вагон, потому что вконец задрог, но впереди замелькали редкие нестройные огни. Должно быть, это та станция, куда едет малолетний жлоб. Придется еще подрожать — в тамбурах наверняка уже столпились выходящие пассажиры.

Собираясь спускаться вниз, чтобы спрыгнуть на ходу, Зуб различил в сумерках вывеску на торце вокзальчика — Абдулино.

Спрыгнув, он отбежал в сторону и присел на каком-то бугорке, подальше от рельсов. Поезд протянуло так, что он снова оказался напротив последнего вагона. Остановка была минутная. Поезд тронулся. Зуб пошел через пути, рассчитывая сесть на последний вагон. Там, как он знал, не заперта дверь.

На освободившемся от поезда перроне он приметил парнишку в кургузом пиджачке. И тот увидел Зуба, потому что постоянно озирался. В первое мгновение обладатель копилки струхнул и даже сделал движение, собираясь драпануть. Но быстро сообразил, что фэзэушнику сейчас не до него, и начал кривляться, крутить пальцем у виска. А когда тот скрылся за вагоном, заорал:

— Эй, псих! Куда без билета лезешь? Тетя, вон парень цепляется! Зайцем едет!

Кричал он, конечно, проводнице. Придется сесть на другой вагон. Зуб припустил что было сил и начал обгонять набирающий скорость состав.

— С той стороны! — долетел до него голос жлоба.- — Сейчас в вагон полезет!

Зубу удалось обогнать два вагона. Тяжело дыша, он ухватился за поручни. И уже по привычке попробовал дверь. Эта тоже была не заперта. Хорошо все-таки, когда проводницы рассеянные. Он заглянул в тамбур через давно немытое стекло. Кроме проводницы, в нем не было никого. Зуб перебрался на торец вагона и ухватился за скобы.

Надо немного подождать. Проводница уйдет, и он спокойно заберется в топку.

Через несколько минут Зуб снова заглянул в тамбур. Никого. Он смело повернул ручку, но дверь не подавалась. Заперто. Должно, все проводницы из ближних вагонов слышали, как верещал этот пучеглазый, и проверили двери.

Он снова бежал по крышам, и бежать в этот раз было страшно: в темноте можно запросто запнуться ногой за трубу вентилятора или за выступ и сыграть вниз, где бешено грохочут колеса.

Зуб все же нашел незапертую дверь. В тамбуре, куда он ввалился, гармошка топки подалась легко. В полной темноте он затворил за собой хитроумные створки и с облегчением вздохнул.

42

Зуб спал. Спать было очень неудобно и ко всему еще больно — голова то и дело безвольно грохалась о железо. Расслабившись в какую-то минуту, он соскользнул с выступа, на котором примостился, и в кровь расшиб колено.

Спать было мучительно, а не спать Зуб не мог. После бешеного дня, после пяти платформ с гравием он, кажется, заснул бы и вниз головой. Глухой ночью, желая поудобнее устроиться, стал спросонок ощупывать свою добровольную мышеловку. Где-то над головой нечаянно повернул податливый кран, и на него хлынула студеная вода. Пока он снова нащупывал этот предательский вентиль, пока заворачивал его, гимнастерка совсем вымокла.