Зона действия - Блинов Геннадий Яковлевич. Страница 12

Антошка сел на табуретку и огляделся. Стены были увешаны фотокарточками, и он догадался, что это самые удачные Яшкины работы. В основном тот снимал школьников — и в лабораториях, и в классе, и за сбором металлолома и макулатуры.

— А ты мастер, — похвалил он. — Люди, как живые.

Изображая из себя великого скромника, Яшка сказал:

— Первые робкие шаги, как говорит наш физкультурник.

Он выключил свет и начал с катушки, которую отдал ему Жора, перематывать пленку на спираль бачка.

— Антон, ты поговори с Марфушкой — зря она на меня надулась, — тихо, без обычной рисовки сказал Яшка. — Ну, ляпнул.

— Вот и скажи ей сам. Без посредника обойдешься, — ответил тот и подумал, что хорошо было бы, если сейчас рядом с ними сидела Марфуша.

— Вот так оно и бывает. Правильно говорят: слово — не воробей…

Минут через десять он промыл пленку в холодной воде и окунул ее в ванночку с закрепителем.

— Посмотрим, что Жора запечатлел для истории.

Зажатая с одного конца прищепкой для сушки белья, сырая пленка под тяжестью спирали расправилась. Яшка бегло скользнул взглядом по негативу и недоуменно дернул плечами, склонился к пленке и начал внимательно рассматривать заинтересовавшие его кадры.

— Какая-то ерунда на постном масле, — растерянно сказал он и осторожно потрогал кончиком пальца пленку — эмульсия прилипала.

— Что исторического запечатлел Айропетян? — спросил Антошка.

Яшка невидяще смотрел на приятеля.

— Сколько раз говорил — не бери чужое, — глухо сказал он сам себе, неловко сел на табуретку и обхватил голову ладонями.

— Что все-таки случилось? — снова спросил Антошка.

В глазах у Яшки застыли растерянность и боль. Антошка где-то читал, что у человека, оказавшегося в неожиданно сложной ситуации, лицо становится меловым. Сейчас он видел перед собой именно такое мертвое лицо.

Яшка попробовал было улыбнуться, но улыбка получилась кислой. Он вставил пленку в увеличитель и щелкнул выключателем. По белой бумаге один за другим поползли кадры. Вот за столом, уставленным бутылками, сидит компания; вот возвышается куча перепутанного ростками картофеля. Наконец под линзой увеличителя застыла грузная женщина, в руке она держала объемистую сумку.

— Мама, — кивнул Яшка на негативное изображение. — Конечно, мама. Кто ж еще. Получай, дорогой сыночек, подарок…

Яшка иронизировал, но Антошка чувствовал, что приятелю плохо.

— Не переживай, все на свои места встанет, — заученно сказал он словами, не раз слышанными от взрослых.

— Ты меня не успокаивай, — вскипел Яшка. — Видал я таких успокоителей. Ты поставь себя на мое место и попробуй теперь людям в глаза смотреть.

Яшка поднялся и вышел из фотолаборатории.

Вся обжитая обстановка — и ковры, и лакированная мебель, и это изящное пианино — все это богатство в глазах Антошки померкло. Он подумал, что квартира едва ли обставлена на кровные денежки. Яшка будто уловил мысли приятеля и с ненавистью бросил:

— Облить бы все это барахло керосином…

Антошка подумал о том, что Яшка не мог не знать, что его мать таскает из столовой продукты, такого в семье не скроешь. Прав комсорг Коржецкий — столовские тянут по домам лучшие куски, а строители жалуются на жидкие чаи и постные гарниры.

— Яшка, как же ты мог терпеть, — с укором сказал он. — Ты же видел.

— «Терпеть», «видел», — повторил с болью Яшка. — А ты бы пожил в этом доме. Только и разговоров, как бы где урвать.

— Снимки будем печатать? — примиряюще спросил Антошка. — В штабе ждут.

— Ждут, — согласился Яшка. — Только не могу я делать фотообвинение на родную мать. Можешь назвать меня кем угодно — не могу.

Антошка не знал, как бы поступил он сам в подобном случае. Каждый читал о подвиге Павлика Морозова. Пионер пошел против своего отца, потому что отец враг Советской власти. Здесь все понятно. А ведь Яшкина мать никакой не враг. Просто она воровка. С другой стороны, и жулики, и тунеядцы, и прочая нечисть мешают нам жить, значит мешают людям, мешают Советской власти. Разве они не такие же враги?

— Решай сам, Яшка, — сказал Антон. — Пойду я, пожалуй…

Яшка не стал удерживать.

Глава седьмая. Что может рассказать автобусная остановка. У Коржецкого уезжает жена. В гостях

Антошка без дела слонялся по поселку. Ему хотелось увидеть Марфушу, но она на улице не появлялась, а идти к ней домой он постеснялся. Настроение у Антошки было поганое.

Плохо человеку, когда он остается без друзей.

Одним из людных мест в поселке считалась автобусная остановка. Здесь можно было услышать последние новости, увидеть людей, сияющих от счастья и поникших от горя. Антошка любил бывать на остановке. Из приходящих автобусов чаще всего вываливались демобилизованные солдаты, кто с чемоданом, а кто и с рюкзаком. Они приезжали группами, смотрели на поднимающиеся ввысь дома поселка и удивлялись: оказывается, здесь совсем не медвежий угол. Солдаты заигрывали с оказавшимися на остановке девчатами, острословили, и слушать их было весело.

Уезжающих в отпуск провожали толпами, с баянами и аккордеонами. Компании пели песни, чаще комсомольские, в шутку наказывали отпускникам привезти в Сибирь южного солнца и лаврового листа — плести венки победителям соревнования.

Но был еще и другой тип отъезжающих. Они тащились к остановке по одиночке, воровски. Таких отъезжающих на стройке звали с презрением дезертирами. В своем большинстве это были люди, погнавшиеся за длинным рублем, но в скором времени понявшие — здесь нет золотых гор. И чемоданишки у любителей легкого заработка были истертые и полупустые — те самые, с которыми их недавно встречал поселок.

Но среди дезертиров, как уже знал Антошка, попадались люди слабые, не сумевшие устоять на этой трудной земле, требующей твердого характера и закалки. «Слабаков» можно было отличить от нахальных любителей длинного рубля — они держали себя робко, при встрече со знакомыми прятали глаза. Их не очень осуждали, потому что понимали — не смогли рассчитать своих силенок, не под силу оказалась новостройка.

На автобусной остановке жизнь сортировала людей. И наблюдать за ними, слушать их было интересно.

Антошка сел на краешек скамейки, стоящей внутри павильона. Народу было мало — автобус только что ушел, а следующего надо ждать не меньше часа.

— Светлана, вернемся домой. Еще раз взвесишь все, — услышал он знакомый, не раз слышанный голос. — Видишь, и на автобус опоздали — к счастью, верная примета.

Антошка посмотрел в сторону говорившего. Это был комсорг стройки. В руке он держал чемодан. Глеб был одет в модный костюм, при галстуке. Рядом с ним стояла черноволосая красивая женщина. «Жена Коржецкого», — догадался Антошка, вспомнив, что видел их вместе на танцах.

— Верующим стал, Коржецкий, — насмешливо сказала женщина. — Только ведь из твоей приметы непонятно, какой вывод делать: ехать или не ехать. Быть или не быть? — вот в чем вечный вопрос. Я твердо решила, Коржецкий, — нам надо расстаться, пока нас по рукам и ногам не связали дети.

Коржецкий убито смотрел в землю.

— Но ведь я тебя люблю, Светлана, — безнадежно выдохнул он. — Люблю, понимаешь.

— Будь мужчиной — тебе есть у кого поучиться, — так же насмешливо продолжала спутница. — Я не намерена губить себя в этой дыре — об этом говорила тебе тысячу раз. Твоя жизнь: «Да здравствует стройка! Сдадим по графику железобетонный завод! Шире соревнование!» — с этим ты засыпаешь, это видишь во сне, с этим и просыпаешься. Понимаю, ты здесь человек нужный, но когда ты сманивал меня в этот твой «завтрашний день металлургии», я раскисла, почему-то видела тебя более важной персоной — все-таки комсорг стройки. А ты как мальчишка днями носишься от бригады к бригаде на мотоцикле, ночами устраиваешь рейды — никакой солидности. Но я ни в чем не обвиняю тебя, Коржецкий, — благодаря тебе с меня слетела шелуха, которую такие, как ты, фантазеры, называют романтикой. А мне не нужна ваша розовая мечта о завтрашнем дне, мне хочется по-настоящему пожить сегодня. И сходить в театр, и потанцевать, не обламывая каблуки…