Маэстро Воробышек - Длугач Владимир Львович. Страница 35

— Нет, — сказал Николай, перекладывая нож из руки в руку.

— Ты много потерял, — заметил Терентий. Он разлил вино девушкам. Потом налил мужчинам водку. — За то талантливое, что есть в каждом из нас! — провозгласил он торжественно и выпил залпом всю стопку.

— Ты думаешь, в каждом из нас оно есть? — спросил Борис, тоже залпом выпив водку. — Это ты, брат, того. Вот Николай… Хороший парень, конечно. Но что в нем пока такого, за что можно было бы поднимать тост?!

Николай поставил свою стопку обратно на стол. Его обидели эти слова, и больше всего потому, что тут рядом сидела Тангенс, слышала их. Он посмотрел на девушку, она, почти совсем закрыв глаза, тянула из рюмки вино.

— Что же ты не пьешь? — услышал он голос Терентия. — Сразу надо. И закусывай.

И то, что Терентий учит его, показалось Николаю обидным. И опять-таки потому, что Тангенс это слышала. Он поднял стопку и единым духом выпил ее содержимое.

— Я сидел в переполненном зале, где-то пели смычки о любви, — надрывно проговорила Зоя. — А это чье?

— В самом деле, надоели вы со своими экзаменами, — капризно сказала Оля. — Ты лучше, Борька, скажи, почему Ирка будет сидеть в переполненном зале на концерте. — Она тоже назвала какую-то иностранную, не знакомую Николаю фамилию. — А мы не попадем туда? А хвалился, будут билеты, будут…

— Сказал достану, значит достану, — самоуверенно заявил Борис, разливая вино по рюмкам.

— Вот ты, Борька, говоришь талант, — начал Терентий. — А ты думаешь, многого ты стоишь со своим талантом? Да есть ли он у тебя, тоже вопрос. Будешь всю жизнь малевать всякие там заставки и виньетки. И никто о тебе не узнает, разве в издательствах несколько работников. А вот Николай… Он только дурак, Николашка, а то мог бы. В его руках собственное счастье. Нет, не в руках, а в ногах. — Он налил по третьей стопке. — Пей, Николай… Пей, как говорят украинцы, чтобы дома не журились… Он, Боб, очень способный спортсмен. Даже талантливый. Да, да, не смейся. А счастья своего не знает.

— Николай очень талантливый мальчик, — сказала Тангенс, как будто совсем не слушавшая, о чем говорят мужчины.

Эти слова и интонация, с какой они были сказаны, поразили Николая. Ни разу еще она не говорила о нем так. И сейчас он готов был сделать все что угодно, чтобы только оправдать ее слова.

Снова появился официант, принес новое блюдо. Заиграл оркестр, Терентий встал и пригласил Зою. Николай хорошо танцевал, оркестр играл знакомую мелодию, и он с радостью пошел бы сейчас с Тангенс. Но вместо того, чтобы пригласить ее, он сидел и сосредоточенно катал из хлеба шарики.

— Пойдем, Николай, — предложила Тангенс.

Она взяла его за руку, и он пошел вслед за ней между столиками. Потом положил руку на ее талию. Что-то надо было говорить, а он ничего не мог придумать.

— Счастье… — задумчиво сказала Тангенс, держа руку на его плече. — А ведь правда, Коля, надо добиваться своего счастья.

— Конечно, надо.

Девушка приблизила губы к его уху и едва слышно прошептала:

— Я хочу, чтобы ты поехал с нами. Слышишь?

Николай отстранился немного — ее глаза сейчас как-то по-особенному смотрели на него.

Музыка смолкла, и они вернулись к столику. Все уже сидели здесь.

— Надо еще выпить, — сказал Терентий. — А то что-то ни то, ни се.

Николай, не садясь, выпил свою стопку. И громко расхохотался.

— Хорошо сказано, в ногах счастье. — Он чувствовал, что язык его начал заплетаться, но это почему-то только веселило его. — В ногах, Борис, а не в руках.

— Я не знал, что ты такой, — как бы извиняясь, проговорил Борис. — Мне Терентий рассказывал. Смотри, будешь нас узнавать, когда станешь знаменитым?

— Буду, буду, — беспричинно улыбаясь, пообещал Николай.

Терентий встал.

— Давай, Николай, пройдемся, подышим свежим воздухом.

Они вышли на мостик. По аллеям двигались толпы людей. Где-то рядом, в тире, стреляли.

— Больше не пей, — покровительственно сказал Терентий, и это сейчас уже не обидело Николая. — В общем, неплохая у нас компания.

— Хорошая, — согласился Николай.

— Ну, объясни, почему бы тебе не поехать с нами? Ты ведь не такой дурак, чтобы не видеть всей выгоды от этого.

— Товарищей бросать… Нельзя это…

— Ну, что такое лагерь против лагеря? Фу… — Терентий брезгливо сморщился. — Кто выиграет, в конце концов не важно. А я тебя зову на серьезные соревнования. Ты и обществу нашему принесешь пользу, и себе… Там мастера будут, настоящие тренеры. Тебя заметят, знакомство. Без знакомств нельзя. А в спорте, как и всюду. А потом, знаешь… — Он перегнулся через перила и сплюнул сквозь зубы. — Мы с тобой будем говорить, как взрослые. Я вижу, тебе нравится Тангенс. И она к тебе тоже не холодна. Но что это за девушка? С ней нельзя просто. Перед ней надо всегда быть в блеске. Серости она не любит. И вот, представь себе. Она ведь будет на соревновании, обязательно будет. И ты проявишь себя… — Он улыбнулся. — А если не поедешь, там Боб будет. Нарисует ее портрет и завоюет ее сердце. А ты останешься здесь со своими друзьями-приятелями, но без нее…

— Так чего же вы, наконец, хотите? — вдруг протрезвев, воскликнул Николай.

— Хочу, чтобы ты ехал с нами, вот чего.

— Ну и поеду! Что же с того. Поеду, и все тут.

— Поедешь? Решил, да? Давай руку.

— Решил, — угрюмо сказал Николай. — Пошли.

Оркестр играл вальс. Николай пробирался к столику. Здесь сидели одни только девушки. Николай протянул руку Тангенс.

— Пойдем?

Тангенс поднялась.

Они прошли несколько кругов молча. Потом Николай сказал:

— Мы только что хорошо поговорили с Терентием.

— Да? — живо спросила девушка.

— Я ему сказал, что согласен. Поеду на соревнования. С тобой поеду…

— Очень хорошо, — проговорила Тангенс.

Если бы Николай не выпил перед этим столько, он почувствовал бы, что в тоне, каким Тангенс произнесла эти слова, уже не было прежней заинтересованности.

ПЕЧАЛЬНАЯ УЧАСТЬ ПОЭТА

Резкая, взбалмошная… С такими или примерно с такими эпитетами связывалось всегда имя Лены. Нет, конечно, все знали, что она хороший, отзывчивый товарищ, любое комсомольское поручение она выполняла не просто, а со всем жаром своего сердца. Но никому из ее школьных друзей даже в голову не могло прийти, что эту крикунью Ленку так скоро посетит такое нежное и вдохновенное чувство, каким считается любовь.

Да, Ленка влюбилась. А сейчас, когда с любимым стряслась такая большая неприятность, к любви прибавилась еще материнская нежность, которая удесятерила это, пусть и неразделенное чувство.

Весь вечер, что бы она ни делала, ее преследовала мысль о несчастной участи, которая ждет доктора. Она повторяла его стихи: «Что сказать про эти щи? Вкуса в них ты не ищи!», «Никуда не годятся биточки! Нельзя подавать их, и точка!»… И точка… Ну, что из того, что в журнале, в котором всегда такие сухие, бездушные, ничего не говорящие ни уму ни сердцу записи, появилось несколько поэтических строчек?! И вот за это на него теперь может обрушиться какая-то комиссия…

Легла спать она взбудораженная. Конечно, ей предстояла тревожная бессонная ночь. Об, этом она знала из художественной литературы, у того же Пушкина, например, бедная Татьяна не спала всю ночь, писала письмо Онегину. Вначале Лену мучили обрывки стихов о котлетах и компотах, но уже через пятнадцать минут она провалилась куда-то в бездну, в небытие. И только среди ночи почувствовала, что кто-то толкает ее в бок и услыхала чей-то сердитый голос: «Ленка, не сопи ты, черт!» Но потом снова все заволокло туманом.

Утром она не могла никак понять, как это случилось, что проспала всю ночь и даже во сне не видела доктора, стреляющегося на дуэли поочередно со всеми членами комиссии. «Значит, любовь моя еще не так сильна, — решила она самокритично. — Любовь и сон несовместимы». — Она осмотрела подушку — нет ли на ней следов пролитых слез. Слез не было.