Тимошкина марсельеза - Карпенко Галина Владимировна. Страница 24

— Как — акробат? — Репкин перестал чистить сапоги.

— Настоящий акробат! Он ещё маленький, но совсем настоящий. Там есть ещё большой, — объясняла Леночка, — но мальчик лучше большого.

— А вы не ошибаетесь, барышня, насчёт шарманщика?

— Что вы — ошибаюсь!.. Я его сразу узнала!

Леночка запрокинула голову, как Тимошка:

— Алле! Алле!

— Что это у вас здесь происходит? — спросил Алексей Лаврентьевич, входя в кухню. — С Новым годом! — поклонился он Репкину.

— Вас также! Вчера хотел поздравить, да пришёл поздно! — И Репкин протянул Гнедину руку.

— Он не верит, что ты подарил мне часы! — Леночка щёлкнула крышкой и, открыв часы, стала смотреть, как между тонкими пружинками вертятся крохотные колёсики: тик-так, тик-так!

— Я действительно тебе их подарил. — Гнедин замялся. — Но ты знаешь, голубчик, я должен у тебя их попросить. Я привык с ними заниматься. Я сейчас иду в консерваторию.

— Хорошо! — Леночка великодушно протянула деду его часы. — Только смотри не потеряй! А когда придёшь, я их возьму обратно.

Гнедин с Репкиным вышли из дому вместе.

Гнедин шёл, подняв воротник и опираясь на тяжёлую трость. Сбоку была видна только его заснеженная бобровая шапка.

Репкин рассказывал по дороге газетные новости. Новости были тревожные.

— Позвольте! — вдруг остановил его Гнедин. — Почему вы так безапелляционны?

— Простите, — не понял Репкин.

— Могу пояснить. — Гнедин испытующе поглядел на своего собеседника. — Всё, о чём вы мне сейчас рассказываете, очень тревожно. Более того, ужасно. Война, голод, тиф! А вы так уверенно: «С этим справимся, это победим!»

Репкин даже улыбнулся.

— Как же без уверенности-то, Алексей Лаврентьевич? Без уверенности революцию затевать было нечего. Обязательно победим!

Алексей Лаврентьевич развёл руками. А Репкин продолжал наступать:

— Вот вы, Алексей Лаврентьевич, веру теряете!

— Я? — В голосе Гнедина послышалось недоумение.

— Не верите, а через пять лет…

— Что же будет через пять лет? — спросил Гнедин.

— Со всеми подробностями доложить не могу, — вздохнул Репкин. — Но будет всё так, как Ленин говорит! Если мы с вами доживём, то полюбуемся.

— Я уже не полюбуюсь. Вряд ли! — добавил, помолчав, Алексей Лаврентьевич.

А Репкин настаивал:

— Веру терять нельзя. Это всё равно что в бой идти, а оружие бросить.

Они дошли вдвоём до консерватории. А дальше Репкин зашагал один к себе на работу, в комиссию по делам просвещения.

По дороге он прикидывал: «На этих днях надо обязательно в цирк сходить. Может, с акробатом работает и не Тимошка. Леночка обознаться могла. Но сходить надо обязательно. Встречу — ругать не буду. Погляжу, чему он в цирке выучился. Скажу, чтобы на побывку приходил. А то пусть живёт со мной на квартире».

И Репкин представил себе, как вымытый Тимошка сидит в гнединской квартире в мягком плюшевом кресле.

Где Тимофей?

В пустом холодном цирке громко звучит весёлая музыка, и вдруг в неё врывается глухой львиный рык.

Клоун Шура вздрагивает. Он вытирает влажный лоб и, вздохнув, продолжает бинтовать собачьи лапы мягкой фланелькой.

— Потерпи, Фомушка, — приговаривает Шура. — Потерпи, родной.

Шура не замечает, как в гримёрную входят директор, комендант Захаров и с ними незнакомый матрос.

— Здравствуйте, Александр Иванович! — говорит матрос.

Клоун Шура приподнимает колпак:

— Простите, я не знаком…

— Да кто же вас не знает, Александр Иванович! — перебивает Захаров. — По всей армии разговор идёт: в цирке Рыжий здорово контру продёргивает!

Клоун низко кланяется.

В гримёрную доносится звук, похожий на охрипшую трубу.

— Это слон, у него воспаление лёгких, — говорит клоун Шура.

Репкину становится не по себе. Он оглядывает стены, покрытые инеем. У зеркала стакан с замёрзшей водой.

— А с провиантом у тебя как? — спрашивает Репкин Захарова.

— Тоже плохо, — отвечает Захаров. — Брюквы мороженой пудов сорок вырвал, а больше ничего.

— Простите, а как же лев? — говорит клоун Шура и смотрит на Репкина с тревогой. — Лев — хищник. Он не ест брюквы.

Репкин мрачнеет. Но отвечает сдержанно:

— Что поделаешь, придётся пристрелить.

Он кланяется Александру Ивановичу и идёт с директором и Захаровым по комнатам артистов, где настоящий мороз.

Про Тимошку Репкин не спрашивает. На афише мальчишка на него не похож. И кто знает, может, акробат с сыном работает. Не любят сейчас артисты расспросов. Самому надо бы повстречать. И вдруг на одном из переходов на лестнице появилась лёгкая детская фигурка…

«Никак он — Тимошка!» Репкин остановился будто для того, чтобы попросить у Захарова огоньку.

Захаров чиркнул зажигалкой, но огня не высек.

— Не горит — забыл бензину капнуть! — Пошарив в кармане, Захаров достал спички.

Кутаясь в пальтишко, мимо пробежала завитая, нарумяненная девочка.

— Вот ещё горе, — сказал Захаров. — Ни в одном театре дети не работают, а у нас…

— Много ребятишек? — спросил Репкин, забыв прикурить.

— Трое. Двое Арнольди на лошадях и один с акробатом, с Польди, работал. Вчера за границу укатил, — ответил Захаров.

— Кто укатил?

— Польди с мальчишкой. У Арнольди свои дети, а этот мальчишка ничейный. Но Польди на него бумагу выправил. Свою фамилию ему дал.

— Какую фамилию?

Репкин стоял перед ним туча тучей.

Захаров не понимал, почему этот флотский из комиссии расспрашивает про акробата Тимошку с таким пристрастием.

— Дура ты, Захаров! — сказал Репкин. — Тебя бы на немецкую фамилию переделать. Я этого парня знаю, а ты его в капитализм отправил!..

— Так у него бумага… — струхнул Захаров.

— Бумага?!

Репкин так поглядел на коменданта, который всё ещё держал перед ним обгорелую спичку, что у того похолодело внутри.

Уже на улице Репкина догнал человек в долгополой шубе и глубоких ботиках. Вглядевшись, Репкин признал в нём клоуна Александра Ивановича, с которым только что познакомился.

— Я хотел бы, если вы разрешите, с вами побеседовать, — сказал Александр Иванович.

— Пожалуйста, — ответил Репкин. А сам подумал: «Опять, наверное, будет за льва заступаться».

И Репкин стал шарить в карманах, чтобы закурить и успокоиться. Табаку на курево не нашлось, да и спичек у него не было.

— Так о чём разговор? — Репкин замедлил шаг, и они с Александром Ивановичем пошли рядом.

— Дело у меня теперь, очевидно, безнадёжное, — начал Александр Иванович, но, взглянув на сумрачного Репкина, замолчал. — Может, вы не располагаете временем?

Александр Иванович уже хотел было откланяться и перейти на другую сторону, но Репкин вдруг остановился и сказал зло:

— У меня, извините, к вам тоже вопрос имеется. Вы, случайно, в цирке мальчишку не примечали, которого Польди увёз?

— Как это не примечал! — обиделся клоун Шура. — Я именно о нём хотел с вами поговорить.

Запахнув полу шубы, из-за которой торчало мохнатое собачье ухо, Александр Иванович, волнуясь, стал рассказывать Репкину, как он ходил по разным департаментам и как его там никто не хотел слушать.

— Один господин так мне и ответил: «У вас нет основания для прошения». А для Польди тот же господин выправил бумагу. Всё, как полагается, по закону.

— Нет такого закона, — сказал Репкин, выслушав клоуна.

— Как это нет? — растерялся Александр Иванович. — Что же, по-вашему, и виноватых искать нечего?

Репкин не ответил. Что он мог ответить, когда ему было ясно: приди он в цирк на день раньше, не увёз бы акробат Тимошку. Он хотел было разъяснить клоуну, что департаментов теперь нет, а чиновники, которые ещё при царе служили, нарочно подрывают авторитет Советской власти.