Тень власти - Бертрам Поль. Страница 71

Я опять лишилась чувств. Когда я очнулась я увидела себя в телеге, которая мучительно подпрыгивала по дороге. Потом я разглядела человек пять. Среди них была молоденькая девушка, почти ребенок. Лицо ее уже было обезображено страданиями. Она подошла ко мне и влила мне в рот какой-то жидкости. То был довольно крепкий спирт, и я быстро оправилась. Тут я вспомнила об Изабелле!

«Где моя сестра?» – воскликнула я.

«Она лежит здесь», – отвечала женщина на ломаном голландском языке.

Изабелла лежала на куче старого платья. В головах у нее была грязная подушка. Бедная Изабелла, воспитанная среди такого комфорта! Она была без сознания. Лицо ее горело, ноги были холодны, как лед. Время от времени она тихо стонала. Я пощупала у нее пульс: он был очень част.

Я была вне себя от беспокойства, не зная, сколько времени она была в таком положении. Я спросила, который час. Был полдень. Мне стало досадно на самое себя, и я горько упрекала себя в своей слабости. Если бы ей оказать помощь сразу, то, быть может, она не дошла бы до такого состояния. Мне казалось, что я не сдержала какой-то священной клятвы, и эта мысль была для меня ужасна. Я старалась согреть ее руки и ноги и делала все, что могла. Но этого было мало. Потом я благодарила подобравших нас людей и спросила, кто они такие. Они спасли нас и старались помочь нам, чем только могли. То были бродячие французские актеры. Они, странствующие комедианты, привыкли к суровой жизни и даже не догадывались, что Изабелла была воспитана в княжеской роскоши и едва ли не в первый раз в жизни шла пешком по большой дороге. Они также засыпали меня вопросами, на которые я отвечала, как могла, рассказав им какую-то историю, из которой ясно было, как мы очутились на дороге. Они направлялись в Берген, куда мы менее всего желали бы попасть. Ибо откройся здесь наше настоящее имя, мы бы неминуемо погибли.

Но делать было нечего. Денег у нас не было, а у Изабеллы был сильнейший жар. Мы прибыли в город вечером и остановились в средней руки гостинице, посещаемой таким же бедным людом. С большим трудом мне удалось достать для Изабеллы и для себя жалкую комнатушку. Я не могла тратить много, да и боялась спросить что-нибудь получше из опасения навлечь на себя подозрение. Я уложила Изабеллу в постель и старалась помочь ей, как только могла. К болезням мне было не привыкать, и я знала, что нужно делать при такой лихорадке. Посылать за доктором было уже поздно: улицы были переполнены солдатами, и я никогда не дошла бы до его квартиры. Да и он не мог бы прийти к нам в этот час.

Всю ночь просидела я у постели Изабеллы, охлаждая ей голову, но лихорадка не уменьшалась. Утром я отправилась за врачом. Мне рекомендовали еврея Исаака ван Зоона, слывшего лучшим врачом в городе. Говорили, впрочем, что он жаден и не любит бедных пациентов. Я решила отдать ему все, что у меня было, а там посмотрим. Он, кажется, принял меня за дочь зажиточного горожанина и пошел со мной без всяких отговорок. Увидев нашу жалкую гостиницу, он помрачнел, но уйти уже было нельзя. Тем не менее он внимательно осмотрел Изабеллу. По-видимому, он очень любил свое дело и у постели больного на время забывал обо всем на свете. Он одобрил все, что я сделала, и оставил мне две склянки с наставлениями, не дав мне, однако, больших надежд.

Когда он собирался уходить, я спросила, сколько я ему должна.

«Обыкновенно я получаю золотой за визит, а иногда и больше. – сказал он. – Но, видя ваши трудные обстоятельства, я удовольствуюсь тем, что дадите. Впоследствии советую вам приглашать не столь дорогого врача. Я сказал, что надо делать. Но болезнь остановить нельзя: лихорадка пойдет своим чередом».

«Вы получите свой гонорар полностью, – промолвила я. – У нас немного осталось, но жизнь сестры для меня дороже всего».

После этого он стал гораздо приветливее и обещал зайти еще раз.

Когда он ушел, я бросилась к постели Изабеллы, заливаясь слезами. Неужели мы ушли так далеко и избежали страшных опасностей только для этого? Со всем усердием, на которое только способна, я молилась, чтобы она осталась жива. Пусть лучше я умру вместо нее. Я дала Богу обет, если она останется жива, принести Ему какую угодно жертву. Это был своего рода торг, который я хотела заключить с Богом, как это всегда делали и теперь делают католики.

Это был бессознательный возврат к старой вере, против чего так выступал всегда наш проповедник. То был страстный крик души, в отчаянии готовой перенести все, что угодно, только не грядущее несчастье.

Я встала несколько успокоенная после молитвы. Что бы ни говорили против старой веры, нельзя отрицать одного – она отлично приспособлена к человеческой слабости.

Дни проходили за днями. Изабелла не поправлялась. Исаак ван Зоон приходил к ней несколько раз, но ничего не мог поделать. Наш небольшой запас денег почти иссяк. Его визиты обходились дорого и производили неблагоприятное впечатление на хозяина гостиницы, которому мы должны были все больше и больше.

Однажды Исаак ван Зоон, собираясь уходить, сказал:

«Ваша сестра очень плоха. Она крепкого сложения, но у нее нет сил перенести эту болезнь. Она, по-видимому, истощила себя угнетенным настроением, а может быть, у нее был внезапный шок – вам это лучше знать».

Не получив ответа, он пытливо посмотрел на меня. Что я могла ему ответить?

«Завтра, а может быть, и раньше, наступит кризис, – начал опять ван Зоон. – Если у нее хватит сил, она выдержит его, в противном случае…»

Он не договорил и повернулся, чтобы идти. Я еще не успела заплатить ему и сказала:

«Сегодня я могу заплатить вам только половину того, что вам полагается. Деньги у нас все вышли».

Он резко прервал меня:

«Это плохо, очень плохо. Деньги – самая необходимая вещь. Я не себя имею в виду – я приду завтра, если вы и ничего мне не заплатите. Но если ваша сестра поправится, для нее необходима будет самая лучшая пища и вино, а это вещи очень дорогие. Что вы тогда станете делать?»

«Не знаю, – отвечала я. – Бог мне поможет».

«Конечно, конечно, – сказал он с усмешкой. – Уж слишком многие надеются на Него, и Его помощь нередко приходит с опозданием. У меня есть одно лекарство, но оно стоит очень дорого – два золотых даже для меня самого. А у вас ни одного не осталось. Впрочем, если вы пожелаете, есть средство добыть деньги».

Его лицо с крючковатым носом и редкой бороденкой стало похоже на лицо фавна, когда он подошел ко мне и шепнул на ухо одну вещь.

«Если моя сестра останется жива, я подумаю, – отвечала я. – Но я поставлю свои условия. Присылайте лекарство, о котором вы говорили. Я расплачусь за него, но только в том случае, если сестра будет жива».

Таким образом дело было улажено.

– Неужели вы бы пошли на это, донна Марион! – в ужасе воскликнул я.

Она покраснела до корней волос, но, гордо выпрямившись, отвечала:

– Я сама себе хозяйка и никому не обязана отдавать отчет. Разве я не дала обета не отступать ни перед чем, если это понадобится? Я никогда не отказываюсь от своего слова.

Она замолчала. Потом, высоко подняв голову, но стараясь не глядеть на меня, продолжала:

– Через час я стояла в коридоре, торгуясь с хозяином из-за счета. Когда дело было наконец улажено и он ушел, дверь сзади меня отворилась, и появился господин Лафосс, глава странствующей французской труппы.

«Я слышал ваши переговоры с хозяином, – сказал он. – Дверь была полуотворена. Он – каналья. Но если вам нужно денег, то сегодня вечером мы даем спектакль в присутствии коменданта дона Федериго Амараль. Он щедрый человек, но терпеть не может простых женщин. Моя жена, которая должна была играть сегодня главную роль, внезапно заболела. Если бы вы согласились занять ее место, то оказали бы нам огромную услугу и, кроме того, заработали бы кое-что для себя».

Подумав немного, я приняла это предложение. Конечно, я получу немного – недостаточно для моих нужд. Однако я была рада всякому заработку. Хотя его предложение и не устраивало меня, но оно было почетно в сравнении с предложением ван Зоона.