Слева от солнца - Раин Олег. Страница 18

Все это круговертью пронеслось в мозгу и сгинуло. Яснее ясного Генка вдруг понял, что обречен. Здесь, в этом пруду, ему суждено было сгинуть на веки вечные. Кто-то тонет в арктических льдах Атлантики, кто-то погибает от акульих зубов в Средиземном море, а вот ему суждено захлебнуться в крохотном уральском пруду!

Что-то вновь ткнулось в его ногу — может быть, гигантский сом, а может, и кто пострашнее. Сердце зашлось пулеметной дробью. Дно окончательно пропало, и теперь Генка не доставал его даже в моменты, когда погружался в воду с головой. Берег неведомым образом отдалился еще на несколько шагов. То ли способствовали этому неумелые движения Генки, то ли проявляло себя неведомое течение.

Скрываясь в пучине, Генка глотнул раз-другой воды, заметно отяжелел. Выныривать стало сложнее, руки все больше наливались предательским свинцом. От ужаса он совсем уже ничего не соображал. Наверное, потому и не догадывался кричать. Или уже не мог? Вода плескалась во рту и горле, хлюпала в ушах и носу. Связки сипели, и крик уже не прорывался через эту вездесущую воду.

— Эй! Ты что там? Тонешь?.. — голосок был тоненький, едва слышный. Генка даже не попытался ответить. Колотя по воде руками, он продолжал бороться за жизнь. А точнее говоря — погибал. Тем не менее чуть погодя голосок обрел силу и прозвучал значительно ближе:

— Держи! Руку мою держи!

Рука парнишки ткнулась в чью-то ладонь, и пальцы сами собой сжали эту хрупкую соломинку, стиснули волчьим капканом. Кажется, его потянули, и Генка в свою очередь дернулся навстречу чужой руке, еще суматошнее замолотил в морозной глуби ногами. Запрокинутое лицо по-прежнему не позволяло ничего видеть, но что-то, по всей видимости, менялось. Небо все так же периодически окуналось под мутный глинистый слой, но облака на нем почему-то вращались. Может, оттого, что вращалась Земля, а может, оттого что некто пытался развернуть самого Генку. Как бы то ни было, но жутковатая тишина не наступала. Ее рвал все тот же тоненький голосок, а маленькая ладонь продолжала тянуть и тянуть подростка в неведомом направлении…

Как он выбрался на берег, Генка толком уже не помнил. Кажется, на четвереньках, потому что ноги его не держали. Вода текла из носа, текла изо рта, из ушей. Что такое обморочное состояние, он понимал теперь прекрасно. Трава норовила занять место деревьев, а сосновые шапки напоминали кляксы взрывающихся перед глазами петард. И не сразу до него дошло, что фейерверка на самом деле нет, а пульсирующий грохот — это всего-навсего удары его ошалевшего сердца.

Мышцы живота скрутило, желудок содрогнулся, выталкивая последнюю порцию воды. Перевернувшись на спину, Генка без сил плюхнулся на траву.

Жить было здорово и жить было хорошо!

Сотни запахов окутывали Генку, и сотни интереснейших мелочей плясали перед глазами изменчивой мозаикой. И совершенно не верилось, что всего полчаса назад ему было скучно. Скучно и одиноко.

— Ну ты и тяжеленный! Чуть-чуть меня не утопил! — Варя, худенькая спасительница Гены, лежала поблизости на траве и озабоченно разглядывала собственную кисть. — Синяки, наверное, месяц не сойдут. И нахлебалась, и платье вымочила.

— А почему за волосы не тянула?

— Ага, за волосы! — Варя рассмеялась. — Попробуй дотянись до них! Ты же во все стороны руками молотил. Убить, наверное, мог.

— Лежи тихо! — прикрикнул на нее Юрашка, карапуз лет четырех. — Я же тебя же лечу же!

— Что же, лечи же, — с улыбкой разрешила Варя. Глянув на Генку, пожала остренькими плечиками. — Как его отучить от этого жужжания, не знаю. Все «же» да «же».

— Ну, так красиво же, — рассудительно пояснил малыш. Глядя на него, Генка улыбнулся.

— А он тебе кто?

— Он мне друг, — серьезно сказала Варя. — И твой спаситель, между прочим. Если бы не он, я бы дальше землянику собирала. И пускал бы ты тут пузыри до вечера.

Генка это тоже понял. И про пузыри, и про спасителя. К счастью для него, один из малышей — тех, что возились у дороги, решил разведать, что же поделывает у пруда городской гость. И, увидев, что Генка тонет, тут же бросился за Варей.

— Бежит, орет как чумной: «Карлсон, Карлсон!» Я и не поняла ничего. А этот ревет — и сказать толком ничего не может, только руками показывает.

— Я же испугался же! — необидчиво пояснил Юрашка.

— Это я испугалась, — возразила Варя. — На пруд-то им строго-настрого запрещено ходить. Обычно мы с Машкой присматриваем — то я, то она. А тут Машки нет и какой-то «Карлсон»…

— Про Карлсона я пошутил, — признался Гена.

— Ну вот, а я на Шурика подумала. Он у нас самый маленький, толстый. В самом деле, как Карлсон. Неужели, думаю, добрел до пруда и шлепнулся в воду? Дно-то здесь крутое, только шагни. Вот и помчалась как сумасшедшая. Всю землянику рассыпала.

— Еще соберем, — утешил Юрашка. — Ты же только не дергайся.

— Ага, не дергайся… До сих пор колотун трясет. Хорошо, я плавать умею, а если бы кто другой был? Сколько уж тут людей потонуло!

— Неужели много? — Генка покосился в сторону близкой воды.

— Прилично. Я-то сама не видела, но люди рассказывали, — каждый год одного-двух приходилось доставать.

— Особенно раньше тонули, когда деревня большая была, — пояснил Юрашка.

— Ты-то откуда знаешь? — удивился Генка.

— Юрашка у нас все знает, — фыркнула Варя. — Газеты вверх ногами читает, буквы справа налево пишет — совсем как китаец. А все потому, что линия ума — аж через всю ладошку. Не то, что у меня.

— А у тебя короткая?

— У меня средняя, — вздохнула Варя. — Наверное, соответствует. Я и есть средняя. А Юрашка у нас умненький. В кого, непонятно. Ничему ведь его никто не учит — он в грязи возится, жуков ловит, на курах верхом ездит, а все равно умный.

— Я даже про терминатор знаю! — похвастался малец.

— Про что, про что?

— Про терминатор! Это такая граница на всех планетах. Слева темно, справа светло.

— Круто! — оценил Генка. — А я думал, что терминатор — это робот.

— Не-е, — Юрашка помотал головой. — Это граница. Я, когда подрасту, стану как Ломоносов. Поеду учиться в Москву. Или в Лондон с Кембриджем.

— Видишь, сколько всего знает! И про терминатор, и про Ломоносова.

— Про Ломоносова ты тоже знаешь.

— Я — другое дело: ему — четыре годика, а мне десять. Я и в школе училась, книги читала.

— «Принцессу на горошине»?

— Почему? Не только. У нас, знаешь, какая библиотекарша была! Славная такая тетечка, я к ней каждый день бегала за книжками. И Бажова читала, и про капитана Немо, и «Таинственный остров» и еще сто разных книг…

— А я помню! — перебил Юрашка. — Остров — это же про пиратов!

Глаза малыша восторженно блеснули. Вскочив на ноги, он поднял руки, утробным голосом затараторил:

— Ты же рассказывала, помнишь! Там пират на шариках летал. А шарики сдулись, и он в воду бултых! — и мелко. А тут акула! Бамс его — в рот! Пожевала клыками, а он фу! — невкусный. Горький же весь, соленый. Как капуста прашло… Прашлагадняя. И выплюнула. Живого…

Большеголовый, на тоненьких ножках, перепачканный травой и глиной, он расхаживал в одних трусах взад-вперед, возбужденно пересказывая Генке с Варей сюжет о пиратах. И они хохотали, потому что молчать не получалось. Юрашка был прирожденный артист. Придумывал многое на ходу, мешал с услышанным от Вари, вопил как оглашенный, и в итоге получался какой-то гремучий триллер, в котором пиратов сравнивали с мухоморами, огурцами и карамелью, а акулы со слонами разговаривали на вполне человеческих языках, витиевато ругались и ездили на грузовиках с велосипедами.

— Он же как соскочит с велика, как выхватит… меч! Нет, саблю! У них же сабли у всех были. У эскимосов же… Как закричит: «Тебе что, пацан, жизнь не мила! Хочешь угодить впросак? Ну, я тебе задам жару-пару! Будешь у меня кровь из носу!» И ранил его. В правую голову…