Сказочные повести. Выпуск третий - Алексин Анатолий Георгиевич. Страница 18

Я насторожился. Дело в том, что я очень любил смеяться. Я мог смеяться целыми часами, и иногда в самых неподходящих местах: например, на уроке или где-нибудь на сборе. И страшные истории Валерика «с продолжением» я тоже мог слушать до бесконечности. Поэтому я сказал:

— Но ведь мне тоже нужно закалить свою волю! Ты сам говорил об этом… Вы пустите меня туда, в эту комнату?

— Видишь ли, — начал объяснять Валерик своим как бы вечно извиняющимся голосом, который моя мама называла вежливым, интеллигентным и непохожим на мой. — Мне очень неудобно тебе отказывать… Но у нас будет не просто веселая комната. Там, на стенах, будут вывешены всякие плакаты. Как раз вот эти, которые у меня в руках…

— А что там написано?

— Ну, например: «Кто не работает, тот…»

— Не ест! — подхватил я быстро, точно отгадывая последнюю строчку в стихах дяди Гоши.

— Нет, у нас будет написано немного по-другому: «Кто не работает, тот не смеется!» И еще: «Смеется тот, кто…»

— Смеется последним! — снова перебил я Валерика.

— Опять не угадал. У нас будет написано так: «Смеется тот, кто не только смеется!» Понимаешь? Ну, в том смысле, что не только развлекается…

— Но ведь ты знаешь, что я умею смеяться громче, всех у нас в школе!

И потом… моя воля очень нуждается в закалке. Я сам это чувствую!

— Этого еще мало!

«Ах, этого еще мало! — мысленно возмутился я. — Ну, сейчас ты поймешь, что я вам пригожусь! Что я не с голыми руками собираюсь вступить в юнукры!..»

— Рысь! Рысь, сюда! — крикнул я.

И такса послушно подскочила ко мне.

— Соседкину собаку прогуливаешь? — спросил Валерик.

— Нет, не соседкину, а свою! Теперь она моя.

— Довольно породистая…

— Довольно породистая! Да знаешь ли ты, что ее родители имели десять золотых медалей, пятнадцать серебряных и столько же бронзовых! Я уже не говорю о ее дедушке и бабушке!..

— Отдай ее нам, — сказал Валерик.

— Это невозможно: Рысь любит только меня. И просто сдохнет с тоски…

— Не умрет! А кто-нибудь из ребят будет ее воспитывать.

— Твой любимый Жорочка?

— Напрасно ты злишься: Жорка — хороший парень.

— А я плохой?

— Жорка — сильный и добрый.

— А я слабый и злой?

Валерик ничего не ответил.

— А я, значит, не могу воспитывать свою собственную таксу? Не имею права?

— Извини меня, Петя… Но ведь ты же не можешь ходить в школу. А кружок наш будет как раз при школе.

— Почему это я не могу?

— Потому что ты проходишь «курс лечения», а больные школу не посещают.

— Это вам учительница сказала? Она все перепутала!

В эту минуту из подъезда выскочил Мишка-будильник и громко сообщил:

— Восемь часов двадцать минут!

Они с Валериком побежали за ворота, на ту самую дорогу, по которой я и сегодня мог бы идти зажмурившись…

Из другого подъезда выскочил Жора, догнал их… И они побежали втроем.

Дед-Мороз аккуратно выполнял мою просьбу. Я понял, что смеяться мне теперь придется в одиночку. И в одиночку придется закалять свою волю. И, уж конечно, одному придется сидеть в темноте на служебном стуле подруги маминой юности.

Я вернулся домой. Снял трубку и набрал две двойки.

— Собака очень утомляет меня, — сказал я Снегурочке. — Просто даже отягощает… Пусть она вернется к своим хозяевам.

Словно предчувствуя разлуку, такса стала тереться о мою ногу.

— Рысь, брысь! — отогнал я ее.

— Что такое? — спросила Снегурочка.

— Это я собаке… Она наскучила мне!

— Все понятно. Заказ принят. Номер заказа тринадцать дробь семь. Больше никаких желаний не будет?

Я хотел что-нибудь попросить. Помолчал немного…

Но, так ничего и не придумав, спросил у Снегурочки:

— А почему у вас к каждому номеру прибавляется это самое «дробь семь»?

— Для пущей сказочности, — ответила Снегурочка.

— Для сказочности? — удивился я.

— Ну да. Разве ты не замечал, что семерка — одна из самых волшебных цифр? Почти все чудеса в сказках совершаются «за семью морями», «за семью замками», «за семью печатями», «в семь дней и семь ночей» или где-нибудь «на седьмом небе»!.. Значит, сегодня заказов на развлечения не будет?

— Нет. Что-то я немного устал…

Пионер-пенсионер

Я и правда устал, потому что в Стране Вечных Каникул был очень напряженный график развлечений.

Утром я выходил из дому, за углом садился все в тот же троллейбус, впереди и на боку которого было написано: «В ремонт!», и прибывал на нем в Докмераб. Там я пел «хором», ходил «хороводом», соревновался сам с собой, побеждал, забирал все призы, которые были у Деда-Мороза, получал жестяную подарочную коробку и уходил домой.

Конечно, я мог попросить Деда-Мороза изменить эту программу, но я по-прежнему боялся, что в другом представлении не будет соревнований, в которых я уже так привык побеждать. И что я не буду каждый день получать пряники, пастилу и шоколадные медали. Хотя от всего этого меня уже понемножку начинало тошнить.

Над столом у меня теперь вместо «Расписания уроков» висело «Расписание развлечений». Согласно этому расписанию, которое каждый день менялось, я после Елки непременно должен был идти в цирк, или на дневной концерт, или на какую-нибудь выставку.

А сразу же после обеда я, по маминому приказу, отправлялся в кино.

Вечером, вернувшись с работы, мама высовывалась в окно и, если я был во дворе, требовательно звала меня слушать патефон. Иногда в окно высовывался и папа.

— Домо-ой! Пора смотреть диафильмы! — командовал он.

Да, кроме кинофильмов, я еще должен был дома в обязательном порядке смотреть диафильмы.

Раньше папа, который был за «беспощадное трудовое воспитание», требовал, чтобы я сам вешал на стену свой пододеяльник, предварительно, конечно, вынув из него одеяло, и чтобы сам возился с черным аппаратом, вставляя в него узкие ленты диафильмов. Теперь папа не разрешал мне вешать экран-пододеяльник и не позволял близко подходить к аппарату — он все делал сам, а я был только зрителем.

— Твое дело смотреть! — говорил папа. — Это тоже нелегкое занятие.

И правда, это было не очень легко, если учесть, что в нашем домашнем кинотеатре, как и на медицинской Елке, одна и та же программа повторялась каждый день. Мои приятели теперь поздно возвращались из школы: готовились ко дню юнукров.

Во дворе и в красном уголке я общался теперь, главным образом, с пенсионерами. Кстати, однажды, когда я заказал в «Столе заказов» в качестве очередного развлечения катание на поезде метро (ничего другого я уже просто не мог придумать!) и когда я спустился на эскалаторе вниз, дежурный по станции усадил меня в первый вагон под табличку: «Для пассажиров с детьми и инвалидов». Я долго упирался, отказывался, но он решительно настаивал: «Нет, нет, сиди, пожалуйста: здесь твое место! Видишь, написано: „Для инвалидов“».

В красном уголке я играл с пенсионерами и инвалидами в их любимые «сидячие игры»: лото и домино. И еще я привык слушать разговоры о разных болезнях. Я теперь точно знал, от чего бывают спазмы сосудов, каковы признаки грудной жабы, склероза и язвы желудка. Вернувшись домой, я подробно ощупывал себя и находил признаки всех болезней, о которых слышал во дворе. Кажется, я старел… Нет, не взрослел (поскорее вырасти и стать взрослым было в те годы моей самой заветной мечтой!), а именно старел и дряхлел.

Однако не все мои новые друзья поддавались возрасту. Бывший спортсмен дядя Рома все время говорил о пользе физических упражнений. И однажды я решил с его помощью потренироваться в хоккейной игре: мне очень хотелось научиться защищать ворота и когда-нибудь взять реванш за свое первое позорное поражение.