Улица Оружейников - Икрамов Камил Акмалевич. Страница 32

— О ты, богатый торговец скотом в черной шапке на серой лошади, ты, едущий со слугами, подай слепому, который видит чистой своей душой.

Или:

— О ты, такой толстый и красивый, пусть жизнь твоя всегда будет светла, как твой халат зеленого шелка! Подай слепому, который…

У него так ловко все получалось, что Талиб сам увлекся.

— Вот идет скупой миллионер Ширинбай. Он в сером халате и стоптанных сапогах, — шепнул он слепому и подумал, удастся ли слепому выманить что-то у этого скряги.

— О человек, который идет в скромном халате и скромных сапогах! Всей душой я вижу, сердцем знаю, что зовут тебя Ширинбай, что ты бережешь деньги для себя и для святых молитв не пожалеешь ничего.

К удивлению Талиба, Ширинбай, который шел довольно далеко от слепца и вполне мог бы сделать вид, что призыв этот к нему не относится, повернулся и направился прямо к ним.

Едва скользнув взглядом по изукрашенному лицу Талиба, он сказал слепому:

— Эти дурацкие фокусы оставь для таких дураков, как ты. Дурным штукам ты учишь и этого беглого бандита. Твой поводырь… — Тут Ширинбай, нагнувшись к уху нищего, сказал что-то, чего Талиб не мог расслышать.

Старик сразу помрачнел, а Ширинбай, улыбаясь, пошел дальше, только один раз оглянувшись на Талиба.

Прошел час или два, в мешке за пазухой нищего набралось довольно много мелочи, и приближалось время обеда, когда старик сказал:

— Пойдем отсюда. Найди мне такое место, где никто не видел бы, как я считаю деньги. Уйдем подальше отсюда.

Талиб встал с земли и решил, что лучше всего пойти за железнодорожные пакгаузы.

Перрон и главное станционное здание находились далеко влево, а по правую сторону торчала одинокая водокачка. За приземистыми краснокирпичными зданиями действительно никого не было. Ярко сверкали рельсы, отражая почти отвесные лучи раскаленного полуденного солнца.

— Поди сюда, — подозвал Талиба хозяин.

Талиб не уловил необычайной ласковости в голосе нищего. Он подбежал, думая, что тот хочет слезть с ишака и нуждается в помощи.

Но старик задумал совсем иное. Он коснулся головы мальчика, словно гладил ее, потом опустил руку на шею и, резко дернув веревку, подтащил Талиба к себе. Пальцы правой руки железной клешней сомкнулись на горле.

— Отдай золото, щенок! — прошипел он. — Отдай золото.

Талиб не понял, о каком золоте идет речь, но не мог ничего сказать, потому что горло его сжимала рука нищего.

— Отдай золото, что дал тебе брат Ширинбая. Он все мне сказал. Ты утаил от меня щедрый дар Зиядуллы.

Талиб вспомнил о серебряном рубле, подаренном ему миллионером, понял, что сказал Ширинбай его хозяину, и сразу же извлек рубль из небольшого самодельного карманчика в халате. Торопясь, потому что совсем уже задыхался, он сунул монету в руку старика.

Едва пальцы левой руки нищего коснулись монеты, как лицо его исказила такая злоба, что Талиб, в ужасе сделав невероятное усилие, вырвался из железной клешни и, ухватившись обеими руками за петлю, сдавливавшую горло, рванулся на другую сторону железнодорожного полотна.

— Стой! — крикнул старик. — Я убью тебя. Отдай золото!

Только теперь Талиб понял, какую злую, смертельную шутку сыграл с ним скряга-миллионер. Видно, Зиядулла рассказал брату о встрече с Талибом, а Ширинбай воспользовался этим, чтобы не давать милостыню, и нашептал нищему, что брат щедро одарил мальчишку.

Талиб пытался сорвать с себя петлю, но узел на веревке не пускал. Неожиданно петля натянулась с новой силой. Это старик опять потянул ее к себе и стал наматывать веревку на кулак, виток за витком.

Белый ишак в испуге выпучил глаза и стоял неподвижно, широко расставив передние ноги. Старик наматывал веревку на руку, петля на шее Талиба затягивалась, и расстояние между ними неуклонно сокращалось. Время от времени старик бил посохом по направлению натянутой веревки, пробуя, не достанет ли он до своей жертвы. Наконец палка ударила Талиба по плечу, и старик, еще немного подтянув веревку, принялся колотить посохом изо всех сил. Талиб метался из стороны в сторону, но веревка точно указывала направление.

Старик еще раз крутанул рукой, намотав на кулак еще один виток веревки, и ударил. Наискось, со свистом опустился кленовый посох на голову мальчика. Талиб упал на рельсы и потерял сознание.

Он не слышал отрывистого паровозного гудка, который спас его от следующего удара, возможно смертельного.

От водокачки к перрону тендером вперед, давая короткие гудки, двигался черный паровоз. Видимо, машинист не сразу понял, что происходит на путях, потому что он гуднул еще и только тогда дал контрпар.

— Ты что, сдурел, старый? — зло сказал машинист, пожилой человек в засаленной фуражке, когда, соскочив с паровоза, увидел и понял все.

Старик замахнулся на машиниста, но тот перехватил посох, вырвал его из рук нищего и отбросил далеко в сторону.

В одно мгновение он перерезал петлю, затянувшуюся на шее Талиба, взял мальчика на руки и, не обращая внимания на неистовые крики слепца, поднялся на паровоз.

— Моя мальчишка! Моя мальчишка! — коверкая русские слова, кричал машинисту нищий. — Подай моя мальчишка!

— Это тебе не Бухара! — сверкнув белками, крикнул в ответ машинист и показал слепому кукиш. — На моем паровозе власть рабочих.

Паровоз тронулся, дал гудок и выпустил струю пара прямо под ноги белому ишаку. Ишак рванулся, встал на дыбы, едва не сбросив седока, и, мотая хвостом, помчался вдоль полотна железной дороги.

Талиб не понял, где он. Это было как во сне. Он чувствовал быстрое движение, рокот колес под собой, видел полыхающее пламя в топке.

Лысый человек с удивительно знакомым лицом склонился над ним.

— Где я? — спросил Талиб по-узбекски. Человек вместо ответа протянул ему жестяную кружку:

— Выпей.

Талиб послушно отхлебнул. Вода была теплая и невкусная.

— Рахмат, — сказал. Талиб. — Спасибо.

— Очухался немного, — сказал лысый машинист своему кочегару. — Умой его, весь в крови. И растолкуй что надо, а то небось думает, что на том свете.

Через час Талиб сидел на табуретке против открытой двери и смотрел на пробегающие мимо поля, арыки, кишлаки.

К счастью, удар, сваливший его с ног, не был очень страшен, крови он потерял немного, но она перемешалась с красной краской, изображавшей шрам, и все это вместе с тем, что Талиб долго не приходил в себя, очень напугало машиниста и кочегара.

— Мы думали, что не очухаешься, — говорил ему машинист. — Минут сорок, как мешок. Хорошо еще, что дышал. Молчи, тебе нельзя болтать. У тебя, наверно, мозги стряслись.

Талибу захотелось есть, и это очень обрадовало машиниста и кочегара; они накормили его холодной бараниной и русским хлебом, которого Талиб не ел с самого Ташкента.

Во время еды Талиб сказал, что помнит машиниста, что он играл в домино, когда поезд дергал, что тот показывал ему паровоз.

— Верно, — удивлялся машинист. — Верно. Значит, крепкая у тебя память, если такой палкой нельзя ее отшибить.

К вечеру Талиб вполне освоился на паровозе. Ему разрешили давать гудки, переводить ручку регулятора и заглядывать в топку.

Талиб всем интересовался и сказал, что хотя паровоз ему очень нравится, но трамвай лучше. Его не нужно топить, не нужно заправлять водой, он не дымит и не шумит. Вот бы вместо паровозов пустить трамваи.

— Мудрец! — усмехнулся машинист. — Это невозможно. Ведь нельзя же по всем железным дорогам провода развесить. Да и электричества не напасешься.

Так они разговаривали.

Талиб почти не думал об утренних своих несчастьях, и голова почти не болела, хотя шишка на бритой макушке была огромная.

— В Самарканде я пересажу тебя на другой паровоз, там у меня приятелей много, — сказал машинист. — Приедешь ты в Ташкент и забудешь про Бухару. В Ташкенте Советская власть крепкая.