Чудаки с Улики. Зимние птицы - Максимов Анатолий Николаевич. Страница 24

Удальцы наелись до отвала и унесли с собой по шоколадке. Мужчина на прощание помахал им рукой. Старый швейцар добродушно погрозил пальцем Мишутке:

— Ишь, пострел, везде успел!

Споря о преимуществе городской жизни перед деревенской, удальцы подошли к дверям гостиницы. Двери оказались запертыми изнутри. Швейцар, тоже с лампасами, кричал сквозь стекло:

— Куда вы, субчики! Ступайте на пристану! — И, не выслушав Людмилу, удалился от дверей.

Милешкиным не верилось, что не нашлось в огромном доме всего-то одной комнаты, да им и кроватей не надо, могут переспать на полу. Они решили, что этот швейцар был другом или братом того, ресторанного, и, пока ребята ужинали, старики устроили заговор против Милешкиных.

— Ну, на нет и суда нет, — разочарованно сказала Людмила. — Пойдемте, молодцы, на пристань.

Закатилось солнце. Мишутка отставал и хныкал, заглядываясь на самые высокие дома, в которых чернело и светилось множество окон, словно надолбленных дятлами. Он никак не мог понять, почему же его не пустили в гостиницу? В избу приходили днем и ночью совсем незнакомые люди, и Мишутка радовался нежданным гостям, а мать потчевала их последним вареньем. Он верил, что и в каждом дом города непременно обрадуются удальцам. Так почему же мама Мила не хочет идти в гости, а возвращается на берег?

— Хочу в гости… — сначала невнятно проговорил мальчуган.

Людмила и ребята не расслышали его. Тогда он заявил о своем желании во весь голос, с намеком на то, что, если не поведут в гости, он закатит урасу, упадет на землю, задрыгает ногами и заревет.

— Ну-ка, догоняй! — строго сказала малышу Люсямна. — А то как выломаю хворостину да начну охаживать тебя, сразу гостей забудешь!

Угроза подействовала на Мишутку. Люсямну он побаивался, ведь большее время своей жизни проводил с ней: она кормила его и обмывала, забавляла и шлепала.

Шли на берег удальцы и больше не слышали Мишутку; оглянулись назад, а его нет. Он уже на площади, у памятника героям гражданской войны, карабкается на пьедестал к партизанам. Какой-то долговязый парень поднял мальчишку на самый высокий выступ, к ногам бородатого дядьки с пулеметом. Мишутке хотелось еще выше залезть — к молодому комиссару без шапки, в длинной шинели и с планшетом на боку, под развевающееся простреленное знамя. Комиссар широким шагом, против ветра, как бы шел зеленой улицей города — взволнованный, смелый и добрый. И Мишутка посерьезнел: ему, наверное, представилось, что он с комиссаром и партизанами тоже шагает после боя по городу…

На пристани, в зале ожидания, было много народу, душно. Людмила постояла с минуту и говорит:

— И здесь не приготовили для нас кроватей. Да нам ли унывать, молодцы-удальцы! Теперь не зима — каждый кустик ночевать пустит.

Милешкины подались на взгорок. Между вязами и березами сухая скошенная трава чуть приволгла от упавшей росы.

— Тут мы и раскинем свой шатер! — сказала Людмила. — Василек и Люсямна, соберите-ка быстренько сена.

Она достала из сумки ситцевый полог, натянула его между деревьями, углы подняла на воткнутые палки — осталось травы настелить да простыню раскинуть.

Мишутка и Петруша не дождались постели, легли на ворох травы, озябнув, подтянули колени к животу, ручонки — к подбородку и заснули. Неподвижных и тяжелых, Лгать занесла их под полог и накрыла покрывалом. Старшие за сбором травы разогнали сон и теперь смотрели на фантастическое сооружение среди деревьев — телевизионную чашу «Орбиты». Им было интересно и жутковато спать под зеркальным оком, которое, уставившись в мелкоту звезд, как бы что-то выслушивало в небе.

— Укладывайтесь, ребятки, — сказала мать. — Я спущусь к Амуру, умоюсь, посижу одна, подумаю, как завтра жить нам, — вспомнила она приговорку Акулины.

Дети поснимали сандалии, перевернули кверху подошвами, чтобы не намочило росой или дождем, и скрылись под пологом. Людмила направилась вниз по влажной прохладной траве, неся в руках новые жесткие туфли. Она спустилась к воде.

Вода, в блестках от фонарей и огней дебаркадеров, покатыми, усталыми волнами припадала к берегу, словно тоже просилась на отдых. Волны приходили откуда-то издалека, от звездного пространства. И Людмиле казалось, что у Амура нет другого берега — он раздолен, как море. Она сняла джемпер, забрела по колени в воду, вымыла лицо и шею и присела на бревно. Без детей и вдали от своего села ей было одиноко. За ее спиной гудел и сиял многоцветьем огней большой город, рядом, в парке, играла музыка; всматривалась в небо «Орбита», а Людмила сидела одна на бревнышке, с тоской вспоминала счастливые дни, проведенные с Милешкиным. Ей хотелось бранить мужа и плакать. Она вытирала с глаз пальцами руки легкие слезы и укоряла себя:

— С чего это разнюнилась. Посмотрели бы на меня сейчас павловцы. «Невиданное дело, — сказали бы они, — Людка Милешкина разревелась…»

— Ну-ка посмотрим, кто раскинул цыганский табор в центре города?

Людмила, услышав сквозь сон мужской голос, сразу проснулась, села, машинально поправляя волосы и одергивая на себе джемпер. Было уже светло, по бликам на пологе угадывалось взошедшее солнце. Кто-то приподымал край полога.

— Вы почему здесь ночуете? — строго спросил милиционер.

Увидев смущенную Людмилу, разметавшихся во сне ребятишек, он был готов рассмеяться.

— В гостиницу не пустили нас, а в зале ожидания душно и присесть негде, — смущенно объяснила Людмила: ей, заспанной, было неловко перед молодым мужчиной.

Мишутка поднял кудлатую голову, несколько раз открыл и закрыл припухшие глаза и обрадованно воскликнул:

— Дядя милиционер пришел к нам!

Людмила улыбалась. Мишутка с завистью рассматривал на милиционере красивую фуражку с кокардой и тоже улыбался; проснулись остальные ребята, растрепанные, с сонным румянцем на смуглых мордашках и, сами не зная отчего, разулыбались.

— Препотешные вы, цыганята! — сделался добрым милиционер. — Шатер все-таки придется вам снять.

Мишутка сейчас же перебрался через Василька и Петрушу — и вон из-под полога! За ним вылезли все. Милиционер отдал им честь и ушел на пристань исполнять служебные обязанности.

Ослепительное солнце подожгло росные крыши домов, осветило дворец-дебаркадер, жар-птицей полыхнуло по зыби реки, позолотило стаю чаек. Милешкины сняли полог, рассовали постель по сумкам и подались на пляж умываться.

Берег был пуст и убран. Явилось несколько самых заядлых любителей воды и солнца, раздевались загорать. Людмила умыла Мишутку, которого сперва пришлось ловить, уговаривать и огреть ладонью по заднице. Потом тщательно умылась сама, с трудом расчесала волосы и небрежно скрутила на затылке, причесала Люсямну, проследила за умыванием Василька и Петруши. Освеженные, сияющие Милешкины отправились искать, где бы перекусить.

Видят они: сидит на камешке совсем молоденькая женщина, сидит сутуло и вытирает глаза носовым платочком. Возле нее ходит маленькая девочка, что-то лопочет и тормошит мать. Остановились Милешкины как вкопанные.

— Такое хорошее утро, а ты слезы разливаешь рекой, — с беспокойством сказала Людмила женщине.

— Вам-то что до меня! — сердито ответила незнакомка, дергая красным носиком и пряча в платке глаза.

Людмила опешила от грубого ответа.

— Раз ты плачешь, и мне плохо. — Людмила взяла на руки девочку. — Может, крошка-мошка скажет, отчего мама в слезах?

Мало-помалу уняв всхлипы, женщина рассказала о том, что ей надо лететь домой в Петропавловск-Камчатский, а сумочку с билетом украли…

— Мишутка-Прибаутка, — обратилась к сыну Людмила, — возьмем себе светленького птенчика? Научим его рыбку ловить, плавать в Улике и назовем Анютой. А то разве у нас семья: смуглые, каленые — ни одного беленького.

Женщину задело, что Людмила, узнав о ее несчастье, отвлекалась. Она хотела было отнять свою дочь и уйти — тут Людмила достала из кармашка юбки все деньги; зажав в горсти, отсчитала, по-деревенски громко пришептывая. Положила на колени женщины на билет, остальные небрежно сунула в кармашек юбки.