Чудаки с Улики. Зимние птицы - Максимов Анатолий Николаевич. Страница 7

Донкан нисколько не обиделся, наоборот, как будто повеселел, словно понравился ему Мишуткин вопрос.

— Глаз-то, молодой человек?.. Понимаешь, в прошлую зиму собака нашла берлогу, я — к берлоге с ружьем, а медведь выскочил и начал царапаться. Затылок повредил мне и глаз задел… Не по-мужски поступил медведь. Ну, ударил бы меня лапой по уху, а то поцарапал и убежал, драться не умеет и трус… — Донкан подмигнул единственным хитроватым глазом Мишутке и предложил: — Садитесь на нарту, молодые люди, прокачу.

Сели удальцы, свесив ноги. Донкан прокашлялся, поправил на плече ременную лямку и потянул нарту. Отъехав метров сто, остановился. Удальцы бегом вернулись к Людмиле.

Еще немного прошли Милешкины и видят: в устье протоки сети на вешалах, лед издолблен; из каждой проруби торчат тальниковые колья. Рыбаки ловили рыбу. Значит, недалеко и заветное стойбище, уже слышен лай собак. Долго проходили косу, поросшую кустами. И наконец показалось Туземное.

Теперь удальцы приближались к стойбищу позади Людмилы: побаивались собак. Туземное растянулось вдоль пологого берега. Избы старые, стояли как попало. Возле каждой избы — пирамиды тальниковых дров, амбарчики на высоких столбах и перевернутые вверх днищем лодки и оморочки.

— Избушки-то на курьих ножках, — Васильку понравились амбары. — Кто живет в таких домиках?

— Это кладовки, — поднимаясь на берег, отвечала сыну Людмила. — Держат в них улэнцы вяленую рыбу, крупу, муку, сети — от мышей. Это старый Улэн, а новый — видите? — во-он за лесом белеет крышами. В старом почти одни старики; каждый год топит их наводнением, и все-таки не покидают они родительского берега, не могут жить вдали от речки. Здесь и бабка Акулина. Тоже упрямая старушонка, никак не хочет переселяться в новый дом. Ей надо, чтоб у порога покачивалась оморочка и плескалась рыба.

Дюжина собак разных мастей выстроилась на бугре в шеренгу и, задрав морды вверх, подняла надсадный лай с зазывом. Удальцы плотнее обступили мать. А Васильку показалось, что собаки лаяли не сердито, они будто бы радовались неожиданным пришельцам, которые дали им повод погавкать во все горло, вдоволь, и хозяева не обругают их пустобрехами.

Из ближней избушки вышла пожилая женщина в мужском пиджаке, с тальниковым удилищем и, замахиваясь на собак, закричала: Та, дурные!.. Идите, не укусят, — сказала Милешкиным. — Всегда пугают людей. Та!.. Вам кого надо? Акулину? Акулина да вон живет. — И женщина пошла впереди Милешкиных, замахиваясь удилищем на слишком любопытных псов.

Псы следовали за гостями с обеих сторон, не отставая и не забегая вперед.

Из приземистой глинобитной избы появилась бабка Акулина в шерстяном теплом халате, за ней дед Сукту, маленького роста, круглоголовый. Оба ринулись навстречу Милешкиным.

— Мила, здарстуй! — радостно воскликнула Акулина. — Та, проклятые! Слова не дают сказать. И что за собаки! Заходите, арбята… А я знала, что ты придешь, Мила, сердце мне с утра говорило…

Акулина секунды не молчала, зато старичок помалкивал, улыбаясь, ловил за руку Мишутку. Василек заметил: и в соседних дворах появлялись люди и тоже улыбались, что-то кричали Милешкиным.

Акулина быстро завела их в сенцы, словно побаивалась, как бы не перехватили сородичи ее гостей. В темных сенцах пахло вяленой рыбой и черемухой. Едва зашли в избу, к Мишутке подскочила горбатая, с тощими седыми косичками дряхлая старушка. Сухими руками она быстро расстегнула на его пальтишке пуговицы, развязала тесемки шапки, посадила на нары и, сдернув с его ног валенки, крепко ощупывала — может, замерзли ноги?

В избе творилось что-то невообразимое. Акулина, легкая девушка Даранка и горбатая старушка бегали из избы в сенцы, растапливали печку, мыли вмазанный котел веничком, чистили картошку. Акулина принесла жирную тушку барсука и начала рубить топориком на чурке; старичок Сукту занес с улицы белую от мороза метровую щуку. Едва она оттаяла, содрал с рыбины шкуру и взялся тонко изрезать узким ножом.

Не встречал гостей один лишь парень с продолговатым лицом и коротко подстриженными смолисто-черными волосами. Лежал он на нарах у стенки закинув руки за голову и смотрел на гостей равнодушно, мечтательно думая о чем-то своем.

Заходили без стука соседи, здоровались и спрашивали у Людмилы: «Когда пришла, Мила?», хотя все видели когда. Улэнцы усаживались у порога на корточках, на стулья, на низкие скамеечки, курили трубки и папиросы. Похваливали удальцов, угощали их кедровыми орешками, вялеными чебачками или подавали незатейливые поделки из дерева.

Людмила вспомнила о своих подарках. Когда открывала сумку, туземцы прекратили говор и смех, забыли о трубках и папиросах — все смотрели на Людмилу. Она раздала вещи Акулине, ее миловидной дочери, круглоголовому старичку. Те отказывались. Зачем дорогие подарки принесла, Людмила! Сама пришла в стойбище, ребятишек привела и тем сильно обрадовала семейство Акулины, зачем еще и подарки. Да разве можно так! Хоть и отказывалось от подарков семейство Акулины, однако сейчас же стало примерять на себе обнову. Сородичи доброжелательно прицокивали языками, трогали, просили померить подарки.

— А для вас ничего не взяла, — смущенно сказала Людмила горбатой старушке и лежащему на нарах парню.

— Родственница приехала меня проведать, — заметила Акулина о старушонке. — Муж моей дочки, — с холодком показала трубкой на парня.

Когда парень поднялся с нар, надел выбегайку — легкую стеганку без рукавов — и вышел за дверь, Акулина сказала Людмиле:

— По-умному сделала, что не дала подарок этому, — кивнула на дверь. — Уже месяц как женился, а на охоту, на арбалку не идет, только и знает улыбаться. Как с утра начинает, так до вечера не перестает смеяться. Когда холостым ходил к нам, серьезным парнем был, а то разве бы отдали за него Даранку… Пошто так шибко испортился зять, не знаешь ли, Мила?

— Об этом спроси лучше у своей Даранки. — И Людмила заговорщицки переглянулась с юной женщиной.

Та залилась густым румянцем, сжала сочные губки и принялась усердно мыть в тазике ложки.

Соседям Акулины Людмила раздала шоколадные конфеты и печенье. Гостили соседи у Акулины до тех пор, пока она не поставила на нары два низких столика. Тут соседи вспомнили о неотложных делах и быстро разошлись.

Акулина самодельной поварешкой накладывала в деревянные миски мелко нарезанное душистое мясо, начерпывала бульона с какими-то травяными приправами и ставила на столики. Сукту нарезал тоньше лапши мерзлой щуки, перемешал с красным перцем, уксусом, посолил и тоже принес на столик.

Василек уплетал за обе щеки нежное барсучье мясо, запивал бульоном, попробовал и нарезанной щуки — тала называется, — едва проглотил холодное, обжигающее рот перцем и уксусом кушанье. А Людмила ела талу и нахваливала, только часто покашливала. Василька растрогало гостеприимство Акулины. С легким укором он думал о матери: «И почему мама Мила так долго не вела нас в Туземную? Как хорошо видеть, что тебе рады!»

После мяса и щучьей талы пили чай, заваренный кореньями лимонника, с обсыпанными сахаром пресными лепешками, испеченными на рыбьем жиру.

Едва Акулина с дочерью убрали столики под нары, снова явились соседи. И начались таежные рассказы.

Не заметили Милешкины, как наступил вечер. Последние лучи солнца обожгли маленькие окна. Пора собираться домой. Акулина пожалела, что так быстро пролетело время, и взялась одевать Мишутку, дочь ее — Петрушу и Люсямну. Не хотелось удальцам домой, остаться бы ночевать на нарах, покрытых камышовой циновкой, и слушать, пока не одолеет сон, рассказы о былом тяжком житье нанайцев. Если бы завтра не школа да не топить бы печку в омшанике…

— Ночь дак не успеет поймать вас дорогой, — сказал проворный Сукту, уже тепло одетый. — Отвезу на собаках.

Два рослых пса Акулины охотно познакомились с удальцами и гордо ходили вокруг них по ограде, взлаивая и порыкивая на собак, норовивших пролезть сквозь изгородь и тоже поластиться к ребятишкам. Две собаки — разве упряжка! Сукту с грустью вспоминал то время, когда у него было двенадцать псов, они мчали нарту быстрее ветра. Еще хранил дед добротную кожаную упряжь. Соседи Акулины подзывали своих собак, ловили за ошейники, ставили возле постромки нарты. Дед ощупывал лапы собак — одних принимал в упряжку, других отгонял.