Цацики идет в школу - Нильсон-Брэнстрем Мони. Страница 8

— Я не могу…

— Цацики!

— Ну ладно. Так вот… Нет, не могу, — Цацики закрыл лицо руками.

— Ты что-то натворил? — обеспокоенно спросила Мамаша. — Что-нибудь стащил?

— Нет, — сказал Цацики.

— Тогда говори!

— Можно, я скажу тебе на ухо?

— Никто же не подслушивает.

— Это большая тайна, об этом можно говорить только шепотом, — сказал Цацики.

— Давай, — сказала Мамаша, откинув волосы.

Цацики перебрался к ней на колени. Он обнял ее за шею и прижался губами к ее уху. Мамаша прыснула со смеху.

— Щекотно! — хихикала она.

Цацики тоже захихикал. Им пришлось сделать над собой усилие, чтобы успокоиться.

— Я влюбился, — наконец прошептал Цацики.

— Да ты что! — воскликнула Мамаша. — В кого?

— В Марию Грюнваль, — вздохнул Цацики.

— Она симпатичная, — сказала Мамаша.

— Да уж, — снова вздохнул Цацики. — Она всегда веселая и смеется, и мне от этого тоже весело. А еще у нее такие красивые волосы.

— Ну ты попал, — сказала Мамаша.

— Попал? — переспросил Цацики. — В смысле?

— Так иногда говорят, когда кто-то по-настоящему влюбился, — засмеялась Мамаша и обняла Цацики. — Как же я тебя люблю!

— И я тебя, — сказал Цацики серьезно. — Но Марию Грюнваль я тоже люблю.

— Человек может любить многих. Чем больше, тем лучше.

— Отлично! Просто сегодня на продленке мы играли в покер, и всякий раз, когда она смотрела в мою сторону, у меня в животе все горело. Я совсем не мог думать и все время проигрывал. Атак играть почти нечестно. Поэтому я сбежал домой. Что надо делать?

— Что делать? — переспросила Мамаша.

— Не знаю, — сказал Цацики. — Я тебя спрашиваю. Что надо делать, когда влюблен?

— Радоваться, — ответила Мамаша. — Любовь — это самое прекрасное, что может быть. А она тебя любит?

— Не знаю.

— Так спроси ее.

— Ни за что! — воскликнул Цацики.

— Пригласи ее к нам.

— Я боюсь.

— Хотя бы спроси.

— Нет!

— Тогда напиши письмо.

— А что написать? — заинтересовался Цацики.

— Дорогая Мария Грюнваль, я так влюблен, что весь горю. Выходи за меня замуж.

— Издеваешься… — сказал Цацики.

— Прости. А как насчет старого доброго сердца?

— Нарисовать, ты имеешь в виду?

— Ну да!

— А внутри написать «Цацики и Мария»?

— Именно, — сказала Мамаша.

— Я не умею рисовать сердце.

— Я тебе помогу.

— О, спасибо! Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— Долго тебя ждать? — Шиповник не выдержал и заглянул в кухню.

— Сорри, — ответила Мамаша. — У меня тут дела поважнее.

— Какого черта! — сказал Шиповник. — Что может быть важнее нашей песни?

— Цацики, — сказала Мамаша.

Утро с Йораном

Обычно Цацики с трудом вставал по утрам, но сегодня он проснулся ровно в шесть. Сна как не бывало. Через пять секунд он уже стоял возле письменного стола, где лежало сердце, которое они с Мамашей нарисовали накануне!

Это было очень красивое сердце — красное, с темно-лиловым оттенком, потому что красный — это цвет любви, а лиловый был любимым цветом Цацики. На сердце красовались две большие золотые буквы: М и Ц, а под ними — слово «любовь». Это означало, что Цацики действительно любит Марию Грюнваль. Перед таким сердцем устоять невозможно, думал Цацики.

В четверть седьмого, уже одетый, он заглянул к Мамаше в комнату.

Мамаша спросонья уставилась на него, потом посмотрела на часы.

— Еще рано, Цацики, — сказала она. — Можно еще поспать.

— Я хочу в школу, — заявил Цацики.

— Там закрыто, — простонала Мамаша и повернулась на другой бок.

И тут лее захрапела.

Цацики пошел на кухню. Ему хотелось есть. Он нашел батон черствого белого хлеба, но ножа нигде не было. Цацики намазал весь батон вареньем и налил стакан сока.

За окном еще не рассвело. Цацики откусил кусочек от своего огромного бутерброда, но у него качалось сразу несколько молочных зубов, и жевать он не мог. Отложив хлеб в сторону, Цацики взял пакетик печенья. Печенье оказалось гораздо вкуснее.

В половине седьмого в кухню вошел Йоран.

— Ну и ну, Цацики, какой сюрприз! Ты уже встал?

— Да, — ответил Цацики. — Сегодня я должен прийти в школу первым, но я никак не могу разбудить Мамашу.

— Они с Шиповником работали всю ночь, — объяснил Йоран. — Она устала.

— Как мне надоел этот Шиповник. Видеть его не могу. Мерзкий тип, скажи?

— Да уж, — согласился Йоран, — но песни он пишет классные.

Йоран поставил на стол кефир, кукурузные хлопья и зажег свечку. Как в Рождество, подумал Цацики.

— Я могу подбросить тебя до школы, — предложил Йоран. — А Мамаша пусть поспит.

— На «харлее»? — спросил Цацики.

— На «харлее», — ответил Йоран. — Больше в этом году уже не покатаемся, пора ставить его в гараж.

Мотоциклы — почти как коровы, которых с приходом зимы загоняют в стойло. Цацики не особо любил коров, но обожал «харлей» Йорана.

— Длинным или коротким путем? — спросил Йоран.

Длинный путь в школу проходил по шоссе Эссингеледен, мимо магазина «ИКЕА» на окраине. Сделав такой круг, они поворачивали обратно в город. Все путешествие длилось минут двадцать. Короткий путь вел прямо к школе и занимал минуты две, не больше.

Цацики задумался.

— Лучше коротким, — сказал он наконец.

Сердце для Марии Грюнваль было важнее.

Они вымыли посуду, и перед уходом Йоран написал Мамаше записку. Бумажное сердце лежало в рюкзаке и жгло Цацики спину. Интересно, что скажет Мария Грюнваль, когда увидит его?

Цацики надел и застегнул шлем — подарок Йорана на день рождения. И рев «харлея» пронзил тишину Паркгатан. Только черный ньюфаундленд залаял им вслед.

Обхватив Йорана руками, Цацики прижался лицом к его черной кожаной куртке. От Ио-рана приятно пахло. Цацики думал, что такой же запах должен быть у его папы, Ловца Каракатиц. Немного резкий запах, от которого щекотало в носу, но который внушал спокойствие и уверенность. Какой-то мальчик из шестого класса с завистью посмотрел им вслед, когда они с ревом промчались мимо. Цацики махнул ему рукой. Как же он любил ездить с Йораном! Правда, сегодня было слишком холодно. Джинсы продувало ветром, и ноги у него совсем замерзли.

— Тебя проводить до класса? — спросил Йоран.

— Спасибо, тут уж я сам справлюсь, — ответил Цацики и обнял Йорана на прощанье.

Школьные часы показывали двадцать минут восьмого.

Скоро — это слишком долго

В школе было пусто и тихо. Это ненормально, подумал Цацики. По лестницам должны носиться дети, в коридорах должны висеть мокрые куртки и валяться разбросанные в беспорядке ботинки.

Поднимаясь по лестнице, он встретил сторожа. Цацики почувствовал себя вором.

— Доброе утро, — улыбнувшись, сказал сторож.

— Доброе утро, — поздоровался Цацики. — Я не вор, вы не подумайте.

— Ясное дело, — сказал сторож и потрепал Цацики по щеке.

Цацики повесил куртку и скинул ботинки. Дверь в класс, к счастью, была не заперта. Он нажал на ручку и вошел.

Достав из рюкзака бумажное сердце, Цацики открыл крышку парты, за которой сидела Мария Грюнваль. Внутри был образцовый порядок: книги сложены ровными стопками, карандаш и ластик аккуратно лежали в специальном углублении. Не то что у Цацики в парте, где никогда ничего не найдешь.

Цацики поцеловал сердце, знак своей любви, и положил его среди вещей Марии. Это будет первое, что она увидит, когда откроет парту. Потом Цацики вышел в коридор и присел на скамейку в ожидании одноклассников. Он чувствовал себя почти женатым. Только вот спать очень хочется… Он пытался представить себе, что скажет Мария Грюнваль. Может, она улыбнется ему своей милой улыбкой или возьмет его за руку, когда они пойдут на продленку. Надо спросить Мамашу, можно ли пригласить Марию в «Макдоналдс».