Бухта Туманов - Эгарт Марк Моисеевич. Страница 7

—   Не знаю. Я бы там дальнобойную батарею поставил. Место подходящее,— ответил Дмитрий.

Макар Иванович, расслышавший последние слова, сердито вставил:

— Мест подходящих у нас много. Людей мало. Вот беда. Он уставился из-под нависших бровей на сына, потом на

Юрия и неожиданно подмигнул, словно хотел сказать: «Ну, да такими молодцами авось не пропадем!»

Макар Иванович оставался все таким же шумным, говорливым и все так же любил жаловаться, что рыбозаводу, которым он руководил, мешают, вставляют палки в колеса.

По военному времени за это под суд! — гремел он своим

зычным, «боцманским» голосом.

Казалось, он совсем не постарел и время не властно над ним.

Юрию вспомнились слова дяди Феди, сказанные Макару Ивановичу пять лет назад: «А и здоров же ты, старый чертяка!» Да, оба они были, как видно, из породы не знающих износу людей. Дяде уже шестой десяток, а он еще служит старпомом на судне, бороздящем Тихий океан.

— Бросил меня Федор Антонович. С ивасями оставил! — шутливо сказал Макар Иванович, под шуткой скрывая сожаление, что не смог последовать примеру старого друга.

Он подергал седые, увы, уже не пышные, а поредевшие и пожелтевшие от табака усы и переменил разговор:

—   Что-то плохо воюем. Немец лезет и лезет…

—   Пока… лезет,— ответил Митя.

—   Знаю, что пока. А пора бы повернуть его пятками назад.

—   Голову фашистам отвернуть — вот что надо! — воскликнул Юрий. Он не умел, как Митя, сохранять хладнокровие, когда заходила речь о войне.— Дайте срок, заплатят за всё!

—   Ну-ну…— Макар Иванович шумно вздохнул, покосился на Юрия. В его взгляде юноше почудилось: «Ты не здесь бы храбрился».

—   А у вас как? Спокойно? — поинтересовался Митя.

—   Пока спокойно,— в тон ему ответил Макар Иванович.— Но, сам знаешь, нынче спокойно, завтра…— Он не договорил.

Дверь распахнулась, в комнату вошла Валя.

Походка у девушки была легкая, стремительная, и в выражении румяного лица с чуть вздернутым носом и серыми блестящими глазами было тоже что-то стремительное и нетерпеливое. Как будто хотелось ей куда-то поспеть, а куда — она и сама пока не знала.

— Вот, полюбуйтесь! — объявил Макар Иванович, показывая на дочь.— Бросить нас вздумала. Хочет на курсы медсестер. Что ты скажешь!

При этих шутливо сказанных словах лицо девушки вспыхнуло.

— Правда? — тоже шутливо спросил Митя.

—   А хоть бы и правда! — произнесла Валя звучным, грудным голосом, исподлобья глядя на отца.— А не пустите — сама уеду! — и выбежала из комнаты, хлопнув дверью.

—   Ох, и бешеная! Беда…— Макар Иванович покрутил лысой головой.

Впрочем, и голос его и лицо не выражали большого огорчения.

—   В тебя, батя,— промолвил со своей обычной усмешкой Митя.

—   Верно! — не без удовольствия согласился Макар Иванович.— У нас в роду все горячие. Один ты, Митяй, рав-но-ме-рен-ный.

Отец и сын посмотрели друг на друга, рассмеялись.

Перед вечером Юрий и Митя искупались за сопкой Медведь, где купались когда-то, будучи подростками. Вода в бухте была удивительно теплой, несмотря на то что лето кончилось. Стояли ясные дни начала сентября. Зеленые сопки кое-где уже рдели пятнами. По утрам захолаживало, но днем еще припекало по-летнему.

Лежа на мелком, мягком песке, Юрий смотрел на море. Там то появлялся, то исчезал быстроходный катерок. Юрий вспомнил, что за сопкой расположен морской пограничный патруль, о котором когда-то с такой важностью говорил ему Митя. Он улыбнулся.

Искупавшись, товарищи не спеша возвращались обратно. Юрий с любопытством поглядывал по сторонам. Прежде, он помнил, берега бухты были пустынны, только вокруг рыбозавода теснился небольшой поселок. Теперь поселок разросся, дома уже взбирались на склоны сопок, сооружены были новые причалы, вдоль берега тянулись склады, мастерские, а вдали дымила труба рыбозавода, казавшаяся Юрию еще выше, чем прежде.

Вечерело. Закат был красный, обещая ветреный день. На сопках лежали облака, тяжелые и неподвижные, будто вытесанные из белого камня. Внизу раскинулось море, густо-зеленое, похожее на застывшее стекло. А справа от сопки Медведь на воду пала широкая, синяя тень.

— Красиво здесь…— сказал Юрий и подумал: « А тихо так, будто войны и в помине нет!»

Но война напомнила о себе — и в тот же вечер.

Макар Иванович вернулся домой поздно, когда товарищи укладывались спать. Он вошел к ним в комнату, притворив за собой дверь.

— Ты чего, батя? — спросил Митя, окинув отца внимательным взглядом и угадав, что он чем-то расстроен.

Не отвечая, Макар Иванович сел и принялся с особенной тщательностью сворачивать папиросу. Митя знал эту отцовскую манеру и терпеливо ждал. Макар Иванович сделал две-три быстрые и глубокие затяжки и, окутавшись облаком табачного дыма, сообщил, что получена радиограмма: судно, на котором служил Федор Антонович, задержано японским миноносцем.

— Задержано? Почему? — удивился Юрий.

— Будто нарушили территориальные воды. Брехня, конечно!

—   Что еще было в радиограмме? — спросил Митя.

—   Ничего. Связь оборвана.

Наступило молчание. Все трое знали, что судно грузовое и совершает рейсы между Владивостоком и портами Южной Америки. Зачем же понадобилось японцам задержать его?

Спустя день пришло известие, что судно отведено в японский порт, команда ссажена на берег и подвергнута заключению, а капитану предъявлено обвинение в умышленном нарушении территориальных вод. Предстоит суд.

— Так и есть! Привязались! — негодовал Макар Иванович.

Время шло. Протесты советского посольства не имели успеха. Судно оставалось в японском порту, команда — в тюрьме. Имелись сведения, что японцы добиваются от команды нужных им показаний и прибегают к насилию. Так миновал месяц, второй, пошел третий…

И вдруг все переменилось. Суд, который столько раз откладывали, состоялся, но ограничился тем, что наложил на капитана ничтожный штраф. Команда была освобождена. И судно после трехмесячного плена возвратилось к родным берегам. Произошло это после разгрома немецких дивизий под Москвой.

Юрий увиделся с дядей Федей в день прибытия судна во Владивосток. В порту собралось для встречи множество народу. Вернувшиеся моряки двигались словно по живому коридору. Синицын искал глазами знакомое лицо, но не сразу узнал дядю. Его фигура уже не выглядела квадратной, какой он ее помнил. Китель болтался на костлявых плечах; лицо, прежде круглое, полное, настолько исхудало, что кожа на щеках обвисла складками; скулы и кадык резко выпирали, а желтые усы поредели и приобрели какой-то грязноватый оттенок. Одни глаза — маленькие, карие — сохраняли прежнее, живое выражение.

— Что, не признал? — спросил дядя Федя, останавливаясь. И голос у него тоже был не зычный, как прежде, а глуховатый, словно надтреснутый.

— Укатали сивку крутые горки? Ан врешь! — закричал он и ударил племянника по плечу с такой силой, что Юрий пошатнулся.— Ничего мне не сделается. Голодом морили, это да! Так нас этим не возьмешь!..— Глаза Федора Антоновича блеснули.— А теперь ты покажись. Каков ты есть, младший лейтенант?

Дядя Федя отступил на шаг и, откинув голову (ростом он был ниже племянника), критически оглядел его от начищенных до блеска башмаков до форменной фуражки, надетой по-уставному точно. Закончив осмотр, он одобрительно кивнул:

— Вроде ничего… А мамаша где?

Юрий ответил, что его мать — начальник военно-санитарного поезда на Западном фронте.

—   Письма получаешь?

—   Получаю.

—   Передай привет от меня.— И, козырнув, старпом зашагал, догоняя команду судна.