Трое в машине - Щеголихин Иван Павлович. Страница 11

Его повадка, приглушенные слова, жесты, его дружки с одинаковым, будто отработанным, взглядом и даже его заступничество, — все теперь слилось для Тани в одно, в нечто черное, ночное, страшное.

«Когда это случилось?» — спросила Таня у бабушки. «Да вчера днем, в три часа, людей кругом полно. А ты до двенадцати ночи бродишь, как мне спокойно жить?»

Она поднялась, умылась, причесалась. Пообещала бабушке никуда сегодня не ходить. «А если будут звонить, скажи, нет дома».

Она удивилась, если бы в портфеле оказались книги или какие-нибудь вещи. Но там были деньги и облигации. Для этого он с ней и знакомился. Привлечь в шайку. Когда он передавал портфель, лицо было, как гипсовое, неподвижное, глаза стеклянные. «Дружок в больницу попал, бегу, скорая увезла, а туда с вещами не пропускают. Возьми до вечера, я позвоню». Он исчез, а она спокойно пошла домой. Экая важность — портфель до вечера. Спала спокойно, проснулась спокойно — и вот...

Куда нести? В сберкассу? Но туда все равно вызовут милицию, соберутся люди. Нет, лучше сразу в отделение, в то, где она три года назад получала паспорт.

Она знала, ей отомстят, но теперь она презирала их всех, была оскорблена — кого он из нее хотел сделать! — угнетена и ошеломлена настолько, что уже ничего не боялась. Убийца, кровь на нем. А на ней?..

«Убийцу не знала, не знаю и не хочу знать!» — так решила она. Только в этом она видела хоть какую-то возможность стать непричастной. «Не знала убийцу, не знаю!.. Никто не передавал!..» Будто впала в длительную истерику. И твердила одно и то же следователю.

Ее упрямство будто придавало энергии Демину. Он встретился с Адаевым, пригласил его посидеть в кафе.

— А не могли бы вы поразмышлять в газете? — спрашивал он Адаева. — Именно поразмышлять. О судьбе современной девушки, которая случайно оказалась в такой ситуации. Не утверждать ничего, а просто поговорить на тему. Привлечь внимание общественности.

Адаев тянул пиво, щурился.

— Не могу, старик, до суда — ни слова. Пресса не имеет права оказывать давление. А насчет общественности — и так хватает внимания, сверх меры. Дело не пустяк.

— Понимаете, ей совесть не позволяет выдавать друга, — пытался подсказать Демин.

— «Совесть», «друга» — это абстракция. А истина всегда конкретна. Друг убил человека, а у нее, видите ли, честь и совесть. — Посмотрев на унылое лицо Демина, Адаев смягчился:—Я понимаю, она тебе нравится, в нее и влюбиться можно. По молодости, прости меня, по глупости. А у тебя должность. Значит, ты действуй, как должно, а не с бухты-барахты. Ляжешь за нее костьми, а потом? Есть много способов промахнуться, а попасть в цель — только один.

Сначала она и ему понравилась, очерк-то он не из пальца высосал. Но хорошо, что редакцию предупредили вовремя, иначе ему бы пришлось туго.

Казалось бы, ничего общего по роду занятий у журналиста Адаева со следователем Шуптой, но для Демина они были одинаковы. Слишком легко оба чертили свою прямую линию. Один сказал — не пойдет в дело, другой — не пойдет в газету, и все, и точка.

Демин побывал и возле тех самых качелей. Постоял, посмотрел. Почему они именно здесь встретились? Площадка огорожена железными прутьями, крашенными то синим, то красным, покрашены и стойки железные, и растяжки, и лодки. А вокруг высокий газон, метра два... Будний день, и здесь пусто, уныло. Стоят качели, как будто прикрыли их в связи с этим самым делом. В тот день, наверное, здесь тоже никого не было. А может, и наоборот, людно было, он подошел к ней передал портфель, закурил, нырнул через газон и исчез в парке. А она понесла домой свою новую судьбу. «Деньги — сила, — как сказал Толик. — Не имей сто рублей...» А Демину они казались чем-то вроде чешуи звероящера. Атавизмом. Собранным и переданным по наследству.

Демин снова говорил с Шуптой и снова слышал:

— Ты мне подавай факты.

— Она сдала деньги, предмет хищения — вот факт,

— А укрывательство разбойника, убийцы — это не факт? —спокойно вопрошал Анатолий Андреевич. Сложное дело он закончил быстро, был удовлетворен и мог позволить себе небольшую дискуссию с молодым коллегой.

— Все зависит от того, на чем сделать акцент в конце концов — на первом факте или на втором.

— Отлично, это и сделает суд, а не мы с тобой. Расставит акценты.

— Следователь должен смотреть дальше фактов, Анатолий Андреевич, — упрямился Демин.

— Куда — дальше? — играл в наив Шупта.

— В психологию, например. Есть понятия чести, совести, девичьей гордости.

— Блатная честь и блатная совесть — не выдавай! — антиобщественны. А мы обязаны с этим бороться.

— Следователь должен быть не только обвинителем, но и защитником, Анатолий Андреевич.

— Верно, правильно, не зря тебя учили. Но ты-то — сплошной защитник. Обвинителя-то в тебе нет. А значит, нет в тебе и следователя. Иди к прокурору, заявляй о своем особом мнении.

Дулатов уже знал о неладах у Демина с Шуптой, но пока еще ни в чем не упрекал молодого следователя и даже, как думалось Демину, смотрел с определенной симпатией на его дотошность, искренность, стремление дойти до сути. Во всяком случае, Демина он встречал хорошо, говорил с ним по-отечески.

О Дулатове ходили легенды. Когда-то и он был лихим оперативником, работал в угрозыске. Рассказывали, что он попадает из пистолета в подброшенный пятак. Что трое суток просидел в шкафу, не пил, не ел, но накрыл с поличным перевозчиков опия. Что однажды не могли проникнуть в запертую воровскую хавиру, где была сходка, и Дулатов приказал взять его, Дулатова, на руки, раскачать и бросить в окно. Его раскачали и бросили. Он вышиб раму, комом влетел в комнату и выпрямился у стены. От пола до потолка. С двумя пистолетами.

Демину не очень верилось, что спокойный, мудрый, рассудительный Дулатов, городской прокурор, способен на такие фортели. Но Демин охотно и сам рассказывал эти легенды, понимая, что в них — правда профессии.

— И еще рассказывали, что давно, в тридцатые годы, Дулатов раскрыл шайку расхитителей в горторге и влюбился в молоденькую продавщицу. Дождался, когда она отбыла наказание, и женился на ней. Теперь уже дети, внуки.

За день до суда Демин зашел к Дулатову и сказал, что таким следователем, как Шупта, он никогда не сможет стать.

— Напрасно, — пожурил прокурор, — Анатолий Андреевич — хороший следователь. Смотрите, как он быстро закончил дело.

— Он видит человека, какой он есть сейчас, на следствии, — угрюмо сказал Демин. — И не желает знать, каким этот человек может стать.

— Суд разберется. Будем надеяться, что он посмотрит шире нас с вами.

Судила всех троих выездная сессия городского суда. В клубе авторемонтного завода. Народу — битком. Раньше такой суд назывался показательным. Таким он в сущности и остался.

Бойко вела себя вызывающе. Зал гудел от негодования. Тут же дети погибшей. «Расстрелять ее, сучку!» — кричали женщины. Так она и пошла по статье за разбойное нападение, со ссылкой на статью 195 — за укрывательство.

Мрачный, подавленный Демин зашел после суда к Дулатову. Нет, он был расстроен не только из-за Тани Бойко.

— Не могу, — признался Демин прокурору. — Не смогу работать... Я не тот, за кого сам себя принимал... Расползается все, плывет. Нет фокуса, ясности. Как будто я в чужих очках.

Дулатов слушал молча. И неожиданно спросил Демина о его родителях, кто они? Будто не знал.

Учителя они. В школе. Мать русскую литературу преподает в старших классах, отец — математику, физику. Сельские учителя. Демин родился в деревне, там и школу окончил. Когда в университет поступил, родители за ним потянулись, в город. И все лето пропадают на даче, от земли, от сельских забот не могут отвыкнуть.

— Преподавание — особый дар, — неопределенно сказал Дулатов. — Говорят, он передается по наследству. Не случайны династии преподавателей, следователей, чабанов, рабочих. Поступает человек в медицинский, врачом хочет стать, а становится все равно преподавателем, медицине учит. Поступает на журфак или на юрфак, хочет быть журналистом, хочет быть юристом, а становится преподавателем, натура, склонность берет свое.