История Мурочки - Шиль Софья Николаевна. Страница 17

День прошел незаметно. Мурочка, ложась спать, уже не горевала, не плакала втихомолку, а взбила повыше подушку, улеглась, свернулась калачиком и крепко заснула.

III

Квартет

Валентина Величко была старше Мурочки на два года. Сестра её Анна, или Гандзя, училась плохо, а Валентина и могла бы учиться хорошо, да ленилась. Она сидела второй год в классе. Прежние подруги её были уже в третьем классе и понемножку отставали от неё, кроме Комаровой, которая тоже жила в общежитии и находилась в той же спальне. «Комар» был закадычным другом Валентины, и про него всегда говорили: он.

Валентина была черноглазая, темноволосая малороссиянка с смуглым лицом и горячим румянцем.

— Я с ленцой, — говорила она откровенно. — И батько мой рассказывал про себя, что учился неважно.

Она сидела на последней скамейке и переманила к себе Мурочку. Мурочка была рада, что избавилась от противной Егоровой, которая толкалась; на последней лавочке было замечательно хорошо.

— Я люблю спокойствие, — говорила Валентина. — С последней парты когда еще вызовут.

Рядом с Валентиной сидела худенькая, высокая девочка Неустроева. Ей тоже было 13 лет. Она была сибирячка и жила в общежитии. У неё во всем городе не было ни знакомых ни родных, но она не огорчалась.

— Мой дом здесь, — говорила она. — Я люблю Катерину Александровну, и мне все тут нравится.

Неустроеву звали Неониллой, но мать переделала Неониллу в Люсеньку, и так все звали ее дома и в общежитии.

Люсенька была первой ученицей в классе. Валентина обожала музыку. Когда её родители приезжали из имения, чтобы провести месяц-другой в городе и повеселиться, Валя и Гандзя бывали в театре несколько раз в неделю. Напрасно Катерина Александровна восставала против такого баловства и говорила матери, что девочкам надобно учиться, а не веселиться, мать все-таки брала их в театры.

Валентина обожала оперу и в особенности знаменитую певицу Онегину. Портрет Онегиной она всегда носила в кармане, а ночью клала под подушку, чтобы увидеть ее во сне. Она только и мечтала о том, как бы познакомиться с Онегиной и признаться ей в своем обожании.

Люсенька, наоборот, была равнодушна к музыке и даже не училась пению: ее забраковали за недостатком слуха. Она любила рисовать, и праздники проводила за красками. Учитель рисования давал ей рисовать акварелью и больше всего занимался с нею, пока весь класс, зевая, срисовывал с грехом пополам гипсовую звезду или простой орнамент.

Учитель рисования быль старик с седыми взъерошенными волосами и косматой седой бородой, но его черные глаза горели, как у молодого, под черными густыми бровями. Он открыл талант Люсеньки и с жаром занимался с нею, и под влиянием этого события и в классе оживился интерес к рисованию.

Четвертая ученица на последней парте была Лиза Шарпантье, дочь француженки-учительницы. У неё был вздернутый нос и маленькие черные глазки, блестящие как у ежа. Она вечно ссорилась и мирилась, несколько уже раз пере ходила с ты на вы с Валентиной; она вечно заступалась за всех перед матерью и учителями, и если нужно было итти выборным из класса просить Катерину Александровну переложить гнев на милость, — вечно шла Лиза Шарпантье.

Лиза бегала по скамейкам и перелезала через столы во время уроков; сидеть спокойно было для неё сущим наказанием. Учителя знали её живой нрав и снисходительно улыбались, когда она путешествовала через парты. Она была любимицей русского учителя Авенира Федоровича, которого она называла «Сувенирчик».

Только мать бранила ее и строго наказы вала.

— Лиз! — вызывала она ее. — Ты дежурная? Опять нет мелу?

Лиза мчалась как ураган за мелом и, вся пунцовая, возвращалась с требуемым.

Мадам Шарпантье плохо знала по-русски, а Лиза говорила чисто, как природная русская.

Мадам Шарпантье любила аккуратные тетрадки и изящные почерки, и если ей подавали грязную тетрадь с каракулями, она всегда говорила:

— Если взять сиплён и помошить лапк в шернил, и пускать на бумаг, он так написаль!

А Лиза по живости своей никак не могла достигнуть изящества и чистоты; и терпения у неё хватало написать хорошо только первую строчку; чем дальше, тем больше прыгали буквы, а конец уже был всегда неизглаголанным мараньем.

— Что же? — сказала Валентина, озирая свои владения. — Было трио, а теперь квартет. Недурно. Ты, Лиза, будь проказница-мартышка, а Люся — козел, а Мурка уже настоящий косолапый мишка; ну, а я, так и быть, буду осел, — закончила она великодушно.

Квартет через несколько времени отлично спелся, и даже, учителя узнали, что во втором классе на последней парте завелись крыловские музыканты.

IV

Опять Михаил Иванович

— Тропинина, начальница зовет! — сказала восьмиклассница, заглянув в опустелый класс.

Мурочка замешкалась, потому что была дежурная. Услышав такое приказание, она всполошилась. Что еще случилось?

Второй класс был в третьем этаже, а канцелярия и библиотека находились внизу, в первом этаже, направо. Мурочка быстро сбежала по широкой лестнице, где еще спускались вниз запоздавшие ученицы, и с сильным сердцебиением остановилась у дверей канцелярии.

Она осторожно постучала, но там разговаривали и не слышали её стука. Она отворила тяжелую дверь и вошла.

Катерина Александровна сидела за письменным столом и что-то писала. Тут же были два учителя: рисования — Иван Иваныч, физики — незнакомый Мурочке высокий господин в золотых очках.

Катерина Александровна, увидев Мурочку, откинулась к спинке кресла и посмотрела внимательно на вошедшую. Но, к счастью, и волосы, и платье, и воротничок Мурочки были в порядке.

— Отец ваш говорил мне, что вы играете на скрипке.

— Да.

— Кто с вами занимался?

— Михаил Иваныч.

— Какой Михаил Иваныч?

— Старичок. Фамилии не знаю, — сказала смущенно Мурочка.

— Хотите продолжать учиться?

Мурочка покраснела и утвердительно кивнула головой.

— Скрипка ваша при вас?

— В общежитии.

— Так вот сегодня вечером пусть Степанида проводит вас ко мне. Захватите скрипку; я хочу послушать, как учит ваш Михаил Иваныч.

До самого вечера Мурочка повторяла пьесы, которые учила раньше. Валентина аккомпанировала ей на плохоньком рояли общежития. Тея была так добра, не беспокоила их, не брала на гулянье.

— И не стыдно тебе, Мурка, что до сих пор держала свою скрипку в секрете? — сказала Валентина, захлопнув крышку рояля.

Вечером Степанида повела Мурочку к начальнице.

Квартира её была налево, против канцелярии. Мурочка нерешительно вошла в прихожую, сняла шубку и взяла у Степаниды футляр со скрипкою. В комнатах бегали и шалили маленькие дети Катерины Александровны — два мальчика и девочка. Они бегали в столовой вокруг стола и догоняли друг дружку. Маленькая девчурка, лет трех, толстая и забавная, подбежала к дверям и во все глаза смотрела на Мурочку и на черную вещь в её руках. Мальчики тоже прибежали, и все втроем, разинув рты, глядели на Мурочку. Потом старший вдруг круто повернул и помчался с криком:

— Мама! гимназистка пришла с черным ящиком.

Тогда вышла Катерина Александровна, поцеловала Мурочку и пригласила войти.

Она подняла свою крошку на руки и сказала:

— Пойдемте все к дедушке.

Дома Катерина Александровна была совсем не та строгая начальница, которая наводила такой страх на гимназисток. Она была, наоборот, очень ласкова и проста.

Дедушка, седой и худощавый старик, сидел в большом кресле у горящего камина. В комнате его все стены были заняты полками для книг. Они громоздились от пола до самого потолка. Никогда еще в жизни Мурочка не видела такого огромного собрания книг. Только одна стена была свободна от них, и там стоял рояль и большой кожаный диван зеленого цвета; над ним висели картины и круглые большие часы. У самого кресла дедушки стоял стол. На столе горела лампа под широким зеленым колпаком.

Когда прибежали мальчики, дедушка раскладывал на столе пасьянс.