Детство Лермонтова - Толстая Татьяна Никитична. Страница 41

Арсеньева одобрила решение Прохорова жениться на Матреше, хотя и подумала, понравится ли Мотьке такой жених? Уж очень робок, хотя плечист и силен. Ему было под тридцать, а он целые дни корпел над шапками и весь заработок отдавал в семью — отец у него был строгий. Одного только опасалась Арсеньева: что Матреша, когда выйдет замуж за истопника и переселится в его дом, где он хранит собачьи шкуры, вся пропахнет ими. Однако Дарья, которая тоже получила от Прохора отличные заячьи варежки, стала утверждать, что Мотька такая чистоплотная, что ей не страшна никакая грязь.

Лето было жаркое и ласковое. Миша лежал в саду на пледе, разостланном на траве, и смотрел в небо. Стоял летний ясный день — их немного бывает в году в Тарханах, и роскошные белые облака плыли по ярко-синему жаркому небу, сходились, сплывались и медленно таяли, оторвавшись от массы белоснежных хлопьев.

Няня Лукерья стояла с зеленой веткой в руках и отгоняла мух, Андрей Соколов тоже помахивал веткой, но бестолково, потому что дремал стоя. Когда ветка вываливалась из его рук, он быстро ее поднимал и продолжал махать. Христина Осиповна сидела на скамейке возле своего питомца и, отирая пот, читала по-немецки вслух о невероятных похождениях рыцарей, и Миша внимательно слушал. Но вот он перебил чтение:

— Христина Осиповна, а русские книги есть?

— Конечно, Михель, есть.

— А почему у нас в доме нет книг?

— Как нет? У бабушки есть библия, евангелие и псалтырь.

— А других книг на свете нет?

— У вашей маменьки было много разных книг и у дедушки. Я видела их в старом доме, но теперь их не видно.

Разговор еще не был окончен, когда появилась Арсеньева и спросила:

— Ты, дружок, не на земле ли лежишь?

Миша, не отвечая на вопрос бабушки, попросил ее:

— Бабушка, купи мне краски! Я хочу, как богомазы в церкви, рисовать, а то все мел да мел!

— Хорошо, душенька, куплю и краски и кисточки. Хорошие краски куплю.

— И много бумаги купи.

— Куплю, Мишенька, куплю.

— Бабушка, Христина говорит, что есть на свете русские книги, что у мамы было много книг и у дедушки. Где они?

— Ох, душенька, это не книги, а вздор! Не стоит засорять себе голову такими книгами.

— Мама любила вздор? Что это ты такое говоришь, бабушка!

— Ох, Мишенька, не терзай меня, я не так сказала… Я просто не знаю, где эти книги, потому что просила дядю Афанасия их куда-нибудь увезти.

— Как же ты не подумала, что я их захочу читать?

— Э, голубчик ты мой, когда ты научишься читать, я тебе куплю книг, каких ты только захочешь. Но сейчас тебе рано — ты маленький.

Миша вздохнул:

— А вот ты большая, а что-то мало читаешь!

Бабушка оправдывалась:

— Читаю, Мишенька, когда время есть, читаю… Я больше всего люблю священные книги и псалтырь.

— Это про что?

— Ну, ты этого еще не поймешь. В общем, там сказано, как надо жить человеку, и разъяснено, что если он проживет жизнь добрым, справедливым, честным человеком, то он пойдет в рай. А если будет поступать нечестно, будет лгать, воровать, драться, не слушаться старших, то его черти потащат в геенну огненную, в ад, там его станут припекать горячими щипцами и поджаривать на огне.

Миша заинтересовался и стал расспрашивать подробности, но бабушка устала отвечать на пытливые вопросы внука и обещала ему выписать русские книги из Москвы. Миша очень обрадовался, долго думал о новых книгах перед сном и наутро, когда встал, тотчас же вспомнил о них. Он пошел умываться и очень удивился, что кувшин с водой принесла Матрена. Ее последнее время совсем не было видно, потому что она уходила убирать домовую церковь и проводила там почти весь день. Миша обрадовался, увидев Матрешу, и рассказал ей, что бабушка обещала ему выписать краски и книги из Москвы. Матреша сочувственно и грустно закивала головой, ее заплаканные глаза закатились; она хотела что-то сказать и не могла. Она отошла от Миши и начала мягким веником подметать пол.

Миша стал расспрашивать, почему она плачет, но Матреша затряслась от рыданий и убежала. Мальчик стал допытываться у мамушки Лукерьи, и та сказала, что Матреша плачет потому, что ей велели выйти замуж за истопника Прохорова, а она не желает выходить за него, потому что ее сватает Илья Сергеев.

Миша вздохнул и сказал, что он понимает: за двоих нельзя выходить. Но что делать, если оба хорошие? Подумав, он все-таки отдал предпочтение Илье Сергееву, он любил его за рисунки.

— Убери таз, чего подметаешь? — сказала няня Лукерья Матреше, и та покорно бросила веник и схватила таз.

Миша стоял посреди комнаты, хмуря брови и строго глядя на Матрешу.

— Кто тебе велел жениться с истопником? — спросил с интересом мальчик.

Матреша вздохнула и выронила таз; вода пролилась на пол, но девушка знаками, не раскрывая рта, показала Мише на соседнюю комнату, где одевалась бабушка.

— Она? — с недоумением переспросил мальчик. — Не может быть! Она добрая.

— Она, она! — с хрипом вырвалось у Матреши.

Миша недолго думая пошел в спальную бабушки.

— С добрым утром, Мишенька! — приветливо сказала Арсеньева. — Ты что это нахохлился, как петушок? На кого сердит?

— Бабушка, отвечай на честное слово: ты велела Моте замуж за Прохорова?

— Кто тебе сказал? Или сама, дура, жаловалась?

— Она не дура, она хорошая, а ты ее обижаешь! Какое тебе дело, кто на ком женится?

— Мишенька, ты еще многого не понимаешь. Я хозяйка, и я должна распоряжаться. Идем завтракать.

— Не хочу завтракать, если ты злая! Сегодня Мотю обижаешь, а завтра меня? Ты обидчица. Папу не любишь, Мотю мучаешь…

— Миша!

— Стыдно так! Вчера еще мне говорила, что в твоей книге написано, что злых людей после смерти будут черти поджаривать на сковородке.

Арсеньева вскрикнула: «Ах!» — и закрыла лицо руками.

— Михель! — воскликнула Христина Осиповна, хватая мальчика за руку и пытаясь его утащить в детскую.

Но Миша упирался, сжал кулаки и выкрикивал, обращаясь к Арсеньевой, гневные слова. Глаза его сверкали, лицо побледнело и исказилось. Арсеньева отняла руки от лица, взглянула на Мишу и испугалась: а вдруг с ним опять случится обморок? К тому же все дворовые девушки застыли, наблюдая эту сцену. И Арсеньева замахала руками и стала звать внука добреньким голосом:

— Молчи, Миша, молчи! Иди сюда, мой маленький!

Но он топал ногами и наступал на бабушку.

Арсеньева вздохнула и сказала, хмурясь:

— Подумаешь, какой у Матрешки защитник нашелся! — Недобрым огнем сверкнули глаза помещицы. Помолчав, она добавила: — Ну ладно, пусть идет за Илью, только через год.

Услышав это решение, Матрена побледнела. Арсеньева же притянула к себе внука и стала ему говорить недовольно:

— Мало тебе моих крепостных? Ты еще и меня своей крепостной сделать желаешь!

Но Миша преданно ласкался к бабушке и говорил ей, что он так и ожидал, что она разрешит Матреше. Впрочем, мальчик целый день удивлялся тому, что Матреша ходила затуманившись, воду из графина проливала, задевала мебель, споткнулась несколько раз на гладком месте и, видно, была чем-то озабочена.

К вечеру Миша забыл о ней, а утром Мотя опять пришла с кувшином, но почему-то голова ее была обвязана платком. Глаза ее опухли от слез, а лицо покрылось красными пятнами; впрочем, она терпеливо выполняла свою работу. Однако вскоре Даша велела ей снять платок с головы. Оказалось, что цирюльник голову Матреши остриг наголо. Матреша сразу стала некрасивая и испуганная и все норовила сидеть в девичьей, но Арсеньева ее все время вызывала и давала ей разные поручения, а потом велела вызвать истопника Прохорова, чтобы проверить, не нужно ли почистить дымовую трубу. Когда он вошел и увидел Матрешу, то задрожал мелкой дрожью, и лицо его исказилось. Стуча зубами, Прохоров бессвязно сказал, что завтра он придет с печником, тотчас же повернулся и ушел в сени и там, как говорят, плакал.

Бабушка делала вид, что ничего не замечает. Услыхав звон колокольчика, она встрепенулась. Оказалось, что приехал братец Афанасий Алексеевич; он привез с собой какую-то молодую девушку. Ласково поддерживая ее под руку, он усадил девушку в кресло и рассказал ее печальную историю.