Достопамятное жизнеописание Его Величества Абрагама Тонелли - Тик Людвиг. Страница 2

Все это еще куда ни шло, но тут вдруг настала темная ночь. Был этим повергнут в большой страх и уразумел, что ночь взаправду никому не друг. Ибо не прошло много времени, как вокруг завозились волки, медведи и другие подобные им твари, словно было у них какое важное дело. Но все это был один лишь предлог, так как им просто хотелось меня сожрать. Самому нечего куснуть и пожевать, а тут такие предположения! Какое злополучие!

В сих обстоятельствах пришлось лезть на дерево, чего прежде мне никогда не приводилось, но львы беспрестанно сражались и шумели вокруг, так что принужден был на то решиться; они же не отступили, а всем скопищем, ворча и скаля зубы, ходили вокруг дерева. Хотел бы уж лучше, чтобы надо мной снова насмехались в трактире, и многое бы за то отдал.

Всю ночь провел взаправду не на отменной постели. Утренняя заря принесла мне немало радости, ибо все непрошеные гости убрались восвояси. Слез с дерева и был принужден отзавтракать различными грубыми кореньями, которые не очень-то пришлись мне по вкусу. Кидался во все стороны, но не сыскал ничего лучшего и на обед. Был бы сконфужен, ежели бы хоть один человек увидел, как я поедаю грубые коренья, но при таких обстоятельствах не мог поступить иначе. Часто проклинал свое странствие и свою гордыню, что вознамерился стать в сем свете чем-то особенным. Но было уже поздно!

Так провел еще два дня, все время странствуя по пустыне. Сдается мне, что я по три, а то и по четыре раза выходил на одно и то же место; ибо, как сказано, там нельзя было напасть на дорогу, а всякие заросли до того были схожи, что я ничего не мог взять в толк. На третью ночь светила ясная луна, я же снова ретировался на самую высокую елку. Еще сокрушался о своем злополучии, как из самой чащи вышли два молодца с двумя заряженными ружьями, и стали в меня целиться. О, сколь любезней были мне теперь львы, чем эти нечестивые смертоубийцы! Однако же не сробел, а стал безжалостно вопить, да сжалятся они надо мною и т. д.; я-де забрел в эту дичь не своею волею, а ненароком; я-де бродячий портняжный подмастерье и т. д.; пусть только они войдут в мое положение и, бога ради, оставят эту милую потеху; не стою я тех трудов, которые они на меня положат, и все такое прочее.

А так как они не оставляли намерение к смертоубийству, то мои умилительные речи нимало их не тронули, и они продолжали брать меня на мушку. Один из них заметил, что ежели сокровища при мне, то надобно их выдать добром, ибо они-то и есть разбойники с большой дороги, которые охотнее всего таятся в подобных диких местностях; а не то снимут меня с елки пулею, как птичку, а потом завладеют всем силою.

Возразил, что хоть мне и стыдно, но располагаю не более как двумя грошами, которые и составляют все мое имение, когда могу ими услужить, то с охотою их пожалую. Но я знаю, неподалеку от Польши зарыт клад, который я им и покажу, ежели они только соизволят даровать мне жизнь. Я, собственно, по этой причине и выступил в поход из Вены, чтобы заполучить этот клад, который мне открыла некая ведунья. Уж лучше я его передам им, если они мне в награду оставят всего только жизнь.

Все это, высокочтимый читатель, было не правдою, а лишь моей чертовски искусной выдумкой; то был плод моих умственных трудов, коим я предавался по ночам, сидючи на елке. От одной дрожи я едва не свалился прямо к ногам смертоубийц, когда б, по счастью, провидение не уготовило мне лучший жребий.

Смертоубийцы поверили моим словам и сказали: «Пусть уж я слезу да покажу им дорогу». Сим удовольствован, дал согласие, в случае ежели они меня выведут из пустыни. Они со своей стороны пообещали, а я и на самом деле слез.

В жизни не приводилось встречать людей, которые были бы столь жадны до кладов, как эти смертоубийцы. Не было конца их расспросам, и всякий раз умел сочинить что-нибудь новое. Когда мы прошли малость вперед, я уже с ними порядком познакомился и столковался: они прикидывались дружелюбными, и мне бы никогда не взошло на ум подозревать их в чем-либо, когда бы перед тем они с таким коварством не целились в меня из ружей. Единственное сие обстоятельство мешало нашей дружбе.

Они допытывались у меня, как и каким образом можно будет заполучить клад. Я насказал им обо всем весьма обстоятельно, и какие тут еще могут повстречаться всякие опасности; ибо тут дело не шуточное – добыть из-под земли клад, ведь у призраков, которые их стерегут, бывают диковинные причуды. Молодчики верили всему. Далее сказал, что ничего железного не должно быть вблизи клада, а не то он уйдет в землю на тысячу сажен. В том и состояла главная моя уловка, а глупые добросердечные смертоубийцы побросали свои ружья, сабли и страшенные длинные ножи. От такого зрелища меня мороз по коже подрал, но все же был рад, что довел их до того, что они меня послушали.

Посреди такой искусной лжи мы и впрямь вышли из пустыни. У меня отлегло от сердца. Перед нами расположилась деревенька, и я помыслил: пришло время отделаться от злодеев. Сказал им: «Мужайтесь, неподалеку от деревни и закопан клад».

Они поспешили к деревне с еще большей горячностью, нежели я сам, но когда подошли совсем близко, я принялся кричать во всю глотку и звать на помощь: «Пожар! грабят! режут!» – все вперемешку. Тотчас же сбежались люди, ибо им хотелось поглядеть, кто это так вопит: смертоубийцы тоже были не дураки и сразу приметили, какая хитрая им досталась птица, что все это был один подвох; они убежали и еще были радешеньки, что спасли шкуру.

В остальном был первым человеком, которого разбойники принуждены были вывести "из пустыни.

Перенесши смертельную опасность, не преминул славно закусить в трактире. После долгого путешествия жратва показалась мне превосходной, да вдобавок никто мне не чинил помехи.

Несносная мысль! Видел себя принужденным продолжать путешествие. Я никогда не принимал в расчет пустыню, львов, смертоубийц и голода; также не мог знать, всегда ли будет выручать меня ум, ибо, как говорится, не всяк день праздник. С бьющимся сердцем продолжал путь свой.

То было взаправду плачевное время, ибо голод еще частенько давал о себе знать. Наконец достиг Польши.

Но от этого мало было проку; ни один мастер не хотел дать мне работу. Под конец прослышал об одном польском дворянине, о котором мне добрые люди сказали, что он желает взять в услужение искусного портного. Тотчас же побежал к нему, и он спросил, умею ли я шить платья по самоновейшей моде. В чем я незамедлительно поклялся. Да так оно и было. На пробу должен был я изготовить собственную свою ливрею: что мне очень пришлось по сердцу, ибо мой камзол совсем прохудился.

Сшитым мною платьям барон не мог сделать ни малейшего укора, так что я скоро своим искусством совершенно пленил его сердце; я мог потребовать у него все, что только пожелаю. Это был добрый, невзрачный господин, который много значения придавал платью.

Он частенько посылал меня за какой-нибудь надобностью по соседству, ибо к подобным поручениям я чувствовал в себе особую пригодность. Однажды, воротившись домой, хотел дать ответ хозяину, но когда открыл дверь, то в господских покоях, в господском кресле сидел не он, а преогромная обезьяна.

Сперва готов был рассмеяться, но по размышлении впал в боязнь. Опрометью сбежал по лестнице и стал кликать господина. Слуги спросили, в уме ли я, господин-де у себя в покоях. Кидаюсь назад и вижу, барон в самом деле там. Я был совсем озадачен, однако ж не хотел говорить ему в глаза, что в его кресле сидела обезьяна, ибо не мог в подтверждение тому привести свидетелей. Но меня взяли подозрения.

В другой раз свершив для барона кое-какие покупки, с пакетом в руках вошел в его покои, – по ним расхаживал большой свирепый лев. Недолго размышляя, помчался я с ужасным воплем вниз и сказал, что наверху в кабинете разгуливает большущий лев. Слуг смех разобрал, а один сказал: – Кто знает, что тебе, дураку, там привиделось!