Подснежники - Сабинина Людмила Николаевна. Страница 8

Все потянулись к закускам. Жевали молча, ощущая, как теплая бражка приливает к ногам.

— А с детками кто? — Елена Никитична обвела глазами стол.

— Я! Только на минуточку забежала, — ответила Сима. — Спят давно.

— Иди. Скоро сменим, не скучай там.

— Вот наш праздничек-то! Веселый, развеселый, — протянула Таисья Григорьевна. — Один-единственный кавалер, а и тот — Степан Степаныч! Эх, сироты мы горемычные.

— Эй, девки! Степана Степаныча мне чтобы не обижать! — Елена Никитична погрозила пальцем. — Он, если хотите, получше кавалеров ваших…

— Одни мы на свете, одни-одинешеньки, — запричитала вдруг няня Нюра. — Помрем, глаза закрыть будет некому!

— Закроем, не боись! — утешил захмелевший Степан Степанович.

Паша повернула к ней свое бледное, широкое лицо.

— И чего, Нюрка, ты завела? Какая ты сирота? Вон сколько детей у тебя: Ленечка — раз. Витюша Сестренкин — два, Сеня, Наташа да и другие тоже. Не перечесть.

— К ней особенно Васютка льнет, вот сыночек так сыночек! Глазки, прямо как цветики вот эти самые.

Таисья Григорьевна погладила пальцами влажный, нежный островок подснежников.

— А что, бабы, — она подперла ладонью щеку, — и вправду! Разве мы не матери им? Ведь маешься целый день, маешься… Кто уж ближе-то? Мнится мне, вырастут, как родные будут. Приедет, скажем, ко мне Витенька: инженер! Здравствуй, мамаша! А там и Алеша, и Вова, и Васенька, и все инженеры! Вот праздник-то!

— Что это ты заладила, будто все инженеры. Вон Алечка да Миша те и вовсе артисты. Иду давеча, слышу, на пианино разыгрывают. Да так-то весело, славно! Послушала, постояла было, да опара у меня, нельзя…

Люба почувствовала, как в ней что-то радостно дрогнуло, как будто это ее похвалила Прасковья, признала ее труд.

— Инженером — лучше, — вздохнула Таисья Григорьевна. — Как ни говори, инженер…

Она сладко зажмурилась и покачала головой, не зная, что еще сказать про инженеров.

Елена Никитична вдруг засмеялась.

— На днях обхожу вечером группы. Ребята спят. Вижу, навстречу по коридору — процессия. Что такое? Да это Витя Сестренкин, и ведет он за руку Галю маленькую. Оба в одних рубашонках. Спрашиваю: в чем дело? Отвечает: Галя захотела на горшочек, и он взялся ее провожать. Смешные, право! — Она вдруг посерьезнела: — Кстати, забыла выяснить, кто дежурил в тот день. Нельзя такую крошку водить в туалет. Простудится, и очень просто!

Она оглядела все застолье.

— Да пол-то у нас теплый. И туалет детский — чистенько, светло, тепло!

— А как насчет Гали? Нашли мать или нет?..

— Не нашли, — ответила Елена Никитична. — Как видно, Галя нездешняя. Ничего. Теперь будет наша! Еще одна дочь. Вырастим!

Лариса Павловна вдруг уронила голову на стол и громко зарыдала.

— Ты что? Что с тобой? — засуетились вокруг.

— Не могу! И разговоров этих слышать не могу больше!.. Все дети да дети. Днем дети, ночью дети, не видала бы их совсем! Устала я, устала!

Лариса Павловна утирала платочком вспухшие глаза, желтые морщинистые щеки. Венчик из белокурых косичек свалился на затылок, во все стороны из него торчали шпильки.

— Во, упилась! Бражка подействовала, — заметила повариха.

— Успокойся. Вот что я тебе скажу, — Елена Никитична возвысила голос. — На днях приедет к нам настоящий педагог. Тебя я переведу в кастелянши. Давно вижу, что душа не лежит. А пока соберись, киснуть нечего. Тем более в праздник.

Лариса Павловна поспешно закалывала шпильки, улаживала прическу. Отводила в сторону глаза, видно, стыдилась своей неожиданной слабости.

— Пойду сменю Симу, — сказала она и ушла.

Таисья Григорьевна поднялась, одернула свою вязаную кофточку, приосанилась.

— Эх, была ни была! Сплясать, что ли?

Прасковья подала Степану Степановичу заранее припасенную гармошку. Он заиграл сначала неуверенно, спотыкаясь. Понемногу нашел удобный лад, заиграл гладко.

— Чаще! — крикнула Таисья. — Еще чаще! Давай!

Она зажмурилась, развела руки и поплыла грудью вперед. Навстречу, взмахивая платком, вышла Нюра.

— Так-то, девки! Давайте крепче! — крякнул Степан Степанович.

Нюра отбивала дробь настойчиво и сердито, как будто ругаясь и споря. Таисья Григорьевна дробила негромко, отчетливо и степенно. Каблучки ее выговаривали что-то свое, непростое, усмешливое.

— Ишь ты, отбивать пошла! — повариха кивнула в сторону Таисьи. — Не как-нибудь, а со значением! Давай, девка, не жалей тридцати, до ста еще далеко!

И Таисья Григорьевна плясала. Стан прямой, как свеча, руки слегка разведены, в правой зажат платочек — от пляски мелко сотрясается грудь, а ноги знай говорят свое.

— Эх, ношла-поехала-а! — крикнул Степан Степанович.

Гармошка заиграла еще задорнее…

— Что-то душно здесь, пройтись, что ли.

Елена Никитична вышла из-за стола, за ней — Люба. В передней оделись, накинули платки поверх пальто. На улице — темень, пахнет снегом, мокрыми прутьями, звезды дрожат на влажном мартовском небе, и как будто с самых звезд сыплется звонкая капель.

— Давай прогуляемся, — предложила Елена Никитична.

Пошли по узкой тропинке в рощу. Впереди Елена Никитична, за ней Люба.

— Кажется, пахнет почками, — Люба понюхала воздух.

— Рано больно захотела, — усмехнулась Елена Никитична.

— Честное слово, пахнет!

Снег становился глубже, впереди начинались сугробы. Люба хотела что-то сказать, обернулась и увидела, что Елена Никитична стоит, прислонившись к дереву… «Тоскует, — поняла Люба. — Вспомнила своего Ванюшку. Неудивительно. За столом такие разговоры были… Все ведь только о себе думают…» Она отошла немного подальше, отвернулась. И тут какой-то странный звук донесся справа, из-за деревьев. Тонкий, скулящий, то ли писк, то ли мяуканье…

— Любка! Волки! — прошептала Елена Никитична.

Действительно, вой! Только теперь он слышался с другой стороны… И снова заскулили справа.

Люба представила расстояние, отделяющее их от волков. Да, недалеко. Дрожь пронизала колени.

— Пошли! — шепнула Елена Никитична.

Люба повернула назад но тропинке. Теперь она была первой, Елена Никитична едва поспевала за ней. Ноги вязли в глубоком рыхлом снегу. Разноголосый хор заскулил где-то совсем близко.

— Люба! Подожди! Куда ты так несешься? — крикнула сзади Елена Никитична.

Люба заставила себя остановиться. Пошли рядом. Волки выли то с одной, то с другой стороны. Но вот наконец и первые строения. С облегчением вошли в калитку. Елена Никитична старательно заперла ее за собой.

Из летней кухни, где был накрыт стол, еще неслись голоса, пиликала гармошка, женщины наперебой выкрикивали частушки, лихо взвизгивали. На крыльцо выскочила Сима.

— Кто там у детей? — спокойно спросила Елена Никитична.

— Пошла Нюра, да я вот бегу на сменку, ей плясать хочется, а мне уж надоело.

— Идите вы, девчата, спать, — сказала Елена Никитична. — Я сама у детей посижу. Что-то мне сегодня не спится.

…Любу разбудили чуть свет.

— Вставай скорей, гости приехали!

— Какие гости? Я спать хочу.

— Вставай, говорю! Тебя зовут, вставай! — тормошила Сима.

Оказалось, рано утром прикатила целая машина гостей: секретарь горкома, с ним еще несколько человек, приехала и новая воспитательница — специалист. В коридоре Люба неожиданно наткнулась на Павла Титыча и Генку.

— Корифеям педагогики привет! — Генка взмахнул рукой. — Да здравствует второй Макаренко!

— Замолчи! Какой Макаренко? Здесь же младенцы! — фыркнула Люба.

— А мы к вам, Любовь Михайловна, — заулыбался Павел Титыч. — По приглашению, так сказать, горкома. Отметить решили женский праздник, поздравить вас! Заодно и проверить качество э-э… педагогической работы. Посмотрим, посмотрим, как тут у вас идут дела.

— Ой, что вы, Павел Титыч, какое там качество! Это ведь крошки совсем. Да много ли сделаешь с ними за семь месяцев.

— Ничего, ничего. Семь месяцев, это не шутка!.. — И Титыч назидательно поднял свой пухлый указательный палец.