Аня и Долина Радуг - Монтгомери Люси Мод. Страница 51

— Во всяком случае, мистер Дуглас щедро вносит деньги на жалованье священнику, — заметила Сюзан.

— О, Норман отнюдь не скуп. Он может выложить при случае на что-нибудь тысячу, глазом не моргнув, но взревел бы как труба иерихонская, если бы его заставили переплатить пять центов за какой-нибудь товар. Кроме того, ему нравятся проповеди мистера Мередита, а Норман Дуглас всегда не прочь раскошелиться, если ему подкинут несколько интересных мыслей. Христианского в нем не больше, чем в голом африканском язычнике, и ничто его не исправит. Но он умен и начитан и оценивает проповедь, как оценил бы лекцию. Во всяком случае, хорошо, что он на стороне мистера Мередита и его детей: после такого друзья им будут нужны как никогда. Я устала искать оправдания для них, поверьте мне.

— Знаете, дорогая мисс Корнелия, — сказала Аня серьезно, — я думаю, мы все слишком увлеклись поиском оправданий. Мы должны покончить с этой глупостью. Я скажу вам, что мне очень хотелось бы сделать. Разумеется, я этого не сделаю, — добавила она, заметив тревогу в глазах Сюзан, — поскольку такой поступок был бы слишком необычным, а мы, после того как достигли возраста, который считается почтенным, должны или соблюдать приличия, или умереть. Но я хотела бы сделать это. Я хотела бы созвать собрание дамского благотворительного общества, общества поддержки зарубежных миссий, и швейного кружка и пригласить на него всех до одного методистов, которые осуждают Мередитов… хотя я уверена, если мы, пресвитериане, перестанем осуждать и искать оправдания, мы увидим, что прихожане других церквей будут очень мало беспокоиться о семье нашего священника.

Я сказала бы всем им: «Дорогие друзья христиане — с ударением на "христиане", — я хочу кое-что сказать вам… сказать внятно и четко, чтобы вы запомнили и, вернувшись домой, повторили своим домочадцам. Вам, методистам, ни к чему жалеть нас, а нам, пресвитерианам, ни к чему жалеть самих себя. Мы не собираемся делать это впредь. И мы хотим сказать, смело и открыто, всем, кто осуждает и сочувствует: мы гордимся нашим священником и его детьми. Мистер Мередит — лучший из всех проповедников, какие только были в церкви Глена св. Марии. Более того, он искренний, честный учитель правды и христианского милосердия. Он верный друг, благоразумный пастырь, а вместе с тем и утонченный, образованный, воспитанный человек.

И дети достойны своего отца. Джеральд Мередит — самый способный ученик в нашей школе, и мистер Хазард считает, что мальчика ждет блестящая карьера. Он мужественный, благородный, честный паренек. Фейт Мередит — красавица, и она настолько же независима и оригинальна, насколько красива. В ней нет ничего посредственного, заурядного. У всех остальных девочек Глена, вместе взятых, не найдется столько силы духа, остроумия, веселья и энергии, сколько у нее. Каждый, кто знаком с ней, не может ее не любить. Много ли найдется на свете детей или взрослых, о которых можно сказать то же самое? Уна Мередит — воплощение кротости. Из нее вырастет прелестнейшая женщина. Карл Мередит, с его любовью к муравьям, лягушкам и паукам, когда-нибудь станет натуралистом, восхищаться которым будет вся Канада… да что там, весь мир. Вы знаете еще какую-нибудь семью в Глене или за его пределами, о которой можно сказать все, что было сказано здесь? Так что долой стыдливые оправдания и извинения. Мы рады, что у нас такой прекрасный священник с такими замечательными сыновьями и дочерьми!»

Аня умолкла, отчасти потому, что ей надо было перевести дух после такой зажигательной речи, отчасти потому, что боялась рассмеяться, видя выражение лица мисс Корнелии. Добрая леди смотрела на Аню широко раскрытыми глазами; ее явно захлестнули волны новых для нее идей. Но она, ахнув, вынырнула и смело направилась к берегу.

— Анна Блайт, как я хотела бы, чтобы вы созвали такое собрание и сказали все это! Меня, к примеру, вы пристыдили, и я отнюдь не собираюсь скрывать это. Конечно, именно так нам и следовало говорить… особенно с методистами. И каждое сказанное вами слово — правда… каждое слово. Мы просто закрываем глаза на существенное и таращимся на пустяки, которые не стоят выеденного яйца. Ах, Аня, душенька, я могу понять, что к чему, когда мне все разжуют и растолкуют. Никто больше не услышит никаких извинений от Корнелии Маршалл! Теперь я буду ходить с гордо поднятой головой, поверьте мне… хотя я, возможно, приду, чтобы обсудить все с вами, как обычно, просто для того, чтобы отвести душу, если Мередиты выкинут еще что-нибудь потрясающее. Даже это письмо, из-за которого я так расстроилась… да это и впрямь просто хорошая шутка, как говорит Норман. Мало найдется таких сообразительных девочек, которым пришло бы в голову написать его… и запятые везде на месте, и никаких грамматических ошибок. Пусть только какой-нибудь методист скажет о нем хоть слово… хотя все равно я никогда не прощу этого Джо Викерсу… поверьте мне! А где сегодня остальные ваши детишки?

— Уолтер и близнецы в Долине Радуг. Джем сидит за учебниками на чердаке.

— Они все помешались на Долине Радуг. Мэри Ванс считает, что это лучшее место на свете. Она бегала бы туда каждый вечер, если бы я ей разрешила. Но я против того, чтобы она слонялась без дела. А кроме того, Аня, душенька, я скучаю по ней, когда ее нет поблизости. Никогда не думала, что так полюблю ее. Не то чтобы я не замечала ее недостатков и не пыталась их исправить. Но за все время, что она живет в моем доме, я не слышала от нее ни одного дерзкого слова, и она мне очень помогает… так как, Аня, душенька, я все же не так молода, как прежде, и нет смысла это отрицать. Мне исполнилось пятьдесят девять. Я не чувствую этого, но невозможно отрицать то, что записано в семейной Библии.

ГЛАВА 27

Концерт духовной музыки

Несмотря на то что теперь мисс Корнелия смотрела на вещи по-новому, спустя несколько недель ее душевное равновесие было несколько нарушено новой выходкой детей священника. Правда, на публике она ничем не выдала своего волнения, повторяя всем сплетницам суть сказанного ей Аней еще тогда, когда цвели нарциссы, вкладывая в свои слова столько убежденности и силы, что ее собеседницы чувствовали себя довольно глупо и начинали сомневаться, стоило ли им так серьезно относиться к детской шалости. Но в узком кругу мисс Корнелия позволяла себе облегчить душу в стенаниях.

— Аня, душенька, они устроили концерт на кладбище в прошлый четверг вечером, когда шло молитвенное собрание методистов. Сидели на могильной плите Хезекаи Поллока и целый час распевали во всю глотку. Правда, насколько я поняла, они пели в основном церковные гимны, и это было бы не так плохо… но только если бы они этим и ограничились. Однако мне сказали, что под конец они пропели целиком «Полли Уолли Дудль» [30]… и это в то самое время, когда дьякон Бакстер читал молитву.

— Я присутствовала там в тот вечер, — сказала Сюзан, — и хотя не сказала ни слова об этом вам, миссис докторша, дорогая, не могла не пожалеть, что они выбрали именно этот вечер для подобных развлечений. Поистине было жутко слушать, как они, сидя в обители мертвых, распевают во всю глотку эту легкомысленную песню.

— Не понимаю, зачем вам понадобилось присутствовать на молитвенном собрании методистов, — сказала мисс Корнелия с кислой миной.

— Я никогда не находила, что методизм заразен, — сухо возразила Сюзан. — И… как я собиралась сказать, когда меня перебили… хоть мне и было очень неприятно, я дала отпор методистам. Когда мы выходили из церкви и жена дьякона Бакстера сказала: «Возмутительное поведение!», я ответила, глядя ей прямо в глаза: «Они все прекрасно поют, миссис Бакстер, а из вашего хора никто, как кажется, не посещает ваши молитвенные собрания. Похоже, ваши хористы в голосе только по воскресеньям!» Она приняла это довольно кротко, и я почувствовала, что сумела ее осадить. Но я сумела бы осадить ее еще лучше, миссис докторша, дорогая, если бы только они не пели «Полли Уолли Дудль». Поистине страшно даже подумать, что такое распевают на кладбище.