Почти вокруг света - Матвеева Людмила Григорьевна. Страница 10
— Всё, Дима, спать.
— Ну вот, всегда так, — заныл Дима, — спать, спать. Скажи хоть, зачем она прилетела, эта ворона? Скажи, и я сразу засну.
— Я бы с удовольствием сказала тебе, — ответила мама, — но этого пока не знает никто.
— И ты, мама?
— И я. В сказках всегда так — до самого конца неизвестно, чем всё кончится.
Ненавижу манную кашу
В то утро мама варила манную кашу. Дима увидел и заворчал:
— Опять манная, ненавижу манную.
— От манной каши растут и крепнут, — ответила мама.
— Не хочу расти и крепнуть. — Так сказал Дима и выдвинул вперёд нижнюю губу. Начинались капризы.
— Перестань, — попросила мама, — ты не маленький.
— Маленький, — сказал Дима громко, противным голосом.
Папа перестал жужжать бритвой, вышел в кухню и мирно спросил:
— О чём толкуете? Доброе утро!
Лицо у папы доброе, круглое, щёки блестят, глаза, как щёлочки, а в них весёлые точечки.
— Опять манная, — упирается Дима, — ненавижу и не буду.
Мама сердито молчит, мешает кашу, лицо у мамы замкнутое, безразличное. Как будто не её сын тут переживает, а какой-то посторонний человек, до которого маме нет никакого дела. От этого Дима разозлился ещё больше и закричал ещё громче:
— Не буду! И всё! Не хочу! И всё!
— Чего не будешь-то? — поинтересовался папа, намазывая масло на хлеб.
— Ничего! — завопил Дима. — Не хочу ничего!
Когда человек капризничает, он делается глупым, и тогда он перестаёт соображать и не понимает тех, кого любит.
— Не хочу ничего! — вопил Дима.
— Не хочешь? Не надо, — очень спокойно сказал папа.
— Не хочешь, не надо, — очень спокойно повторила мама.
Дима стоял у стола и нарочно не садился на своё место. А на столе стояла тарелка с ненавистной кашей. Каши было много, почти до каёмочки.
Мама и папа ели яичницу и не обращали на Диму внимания. Мама взглянула на часы и охнула:
— Ой, как по утрам время бежит.
Она говорила так каждое утро.
Папа посмотрел в окно.
— Дождь начинается, не забыть бы зонтик.
Спокойные обычные слова, тихие голоса. И Дима ушёл в комнату, обиженный — не замечают, как неродные. Но кричать перестал — хотелось послушать, о чём они говорят. Потому что папа сказал:
— Разве он у нас избалованный?
— По-моему, нет, — ответила мама. Она помолчала, подумала и сказала уверенно: — Нет, он не избалованный.
— Я не избалованный, — сказал Дима негромко, — избалованные все плаксы, а я не плакса.
— Он не плакса, — подтвердила мама.
Только тут Дима заметил, что он опять пришёл к ним, в кухню, что он говорит нормальным, совсем не капризным голосом. А на плите кипит чайник, а за окном накрапывает дождик. Жёлтые листья прилипли к мокрому асфальту, и асфальт стал нарядным от ярких жёлтых кружочков.
— Дима, — сказал папа, — знаешь, какая еда самая невкусная на свете? Самая-самая невкусная. Знаешь?
— Какая? — спросил Дима и на всякий случай посмотрел на папу исподлобья.
— Самая невкусная еда на свете — это холодная манная каша. Так что мой тебе совет — ешь, пока тёплая.
Мама мягким движением подвинула Диме табуретку, посмотрела на него ласково и весело, как будто хотела сказать: «Забудем эту глупую историю. Забудем, и всё».
Дима был согласен забыть, каким он был несколько минут назад. И ему очень хотелось, чтобы они забыли. Он взял ложку и стал есть кашу. Она ещё не успела остыть и была довольно вкусная — сладкая, без комков, каша как каша.
Он ел, а мама быстро вытирала посуду, она не любила оставлять бабушке лишнюю работу.
— А сами манную кашу не едите. Как мне, так кашу, а как себе, так не кашу.
— Здравствуйте, я ваша тётя, — сказала мама.
— А что, разве справедливо? — не отставал Дима, хотя сам чувствовал, что разговор о несчастной каше пора прекратить. Но так иногда бывает: чувствуешь, понимаешь, а остановиться не можешь.
— Мне её нельзя есть, — объяснил папа, — врачи не разрешают, я от неё могу стать совсем толстым.
— А мама почему не ест?
— Маме хочется беречь фигуру, — серьёзно ответил папа, — она красивая женщина, наша мама.
Дима стал внимательно разглядывать маму. Хорошо, когда мама красивая. У Диминой мамы лицо нежное, смуглое, а глаза серые. Когда мама улыбается, глаза становятся почти синими, как у синеглазой красавицы из сказки.
— Красивая, — соглашается Дима, — правда.
— Да будет вам. — Мама смущается и делается ещё красивее. — Куда девался мой зонтик?
— Папа, ты тоже симпатичный, — говорит Дима и отодвигает от себя пустую тарелку.
— Ты так считаешь? Ну спасибо.
— Мама, вот твой зонтик, он был под шкафом.
— Ужас! Как он туда попал?
— Я вчера играл в парашютиста. Со стола. А со шкафа не успел.
— Новости. Света, наверное, приходила? Ладно, бегу. Слушайся бабушку, не ходи по лужам, не играй в парашютиста. Хорошо?
— Хорошо. Без зонтика всё равно не получится. А вечером расскажешь сказку?
— Постараюсь.
Дверь за мамой захлопывается. Папа надевает плащ. Сейчас придёт бабушка, и папа тоже уйдёт.
Утро продолжается.
Брат и сестра
Сегодня Дима нарисовал в своём альбоме высокую сосну, а на самой верхушке сидел маленький мальчик с круглым лицом — точка, точка, запятая. А кругом стояли деревья пониже, но тоже высокие.
Когда мама пришла с работы, Дима показал ей рисунок. Мама сразу поняла, что её сын очень соскучился по сказке.
— Сегодня обязательно расскажу, — сказала мама.
И вот они сидят рядышком, за окном вечер, самое время для сказки…
Большая серая ворона сидела на корявой ветке и каркала:
«Бр-р-рат! Бр-р-рат!»
Кому она говорит это? Может быть, мальчику, который сидит на соседнем дереве? Хотя какой же он ей брат?
И вдруг другой голос, ещё громче первого, произнёс на весь лес:
«Сестр-р-ра! Сестр-р-ра!»
Эти две вороны были родственниками и, как всякие родственники, радовались встрече.
«Я р-р-рад!»
«Я р-р-рада!»
«Р-р-рассказывай», — просит брат.
«Дети очаровательны! Прекр-р-расны!»
«Пр-раздник! Летим в дубр-р-раву! Кр-р-расиво!»
Так они каркали и не замечали мальчика. А он сидел на своей сосне и водил глазами — то на сестру поглядит, то на брата. И сам не знает, как лучше — притаиться, чтобы они его не заметили, или позвать на помощь? Конечно, знакомая ворона должна помочь. Но кто её знает, ворону.
«Воронята прекр-р-расны!» — хвалилась в тихом утреннем лесу ворона.
«Я р-р-рад! — отвечал её брат. — Мои племянники прекр-р-расны! Отпр-р-разднуем встречу! В дубр-р-раве!»
Мальчик заёрзал. Сейчас они улетят, он опять останется один.
«Эй! Послушайте! Не улетайте в дубраву!» — закричал он, замахал руками и чуть не свалился с сосны.
«Сестр-р-ра! Обр-р-рати внимание! Кто там спр-р-рава?»
Мальчик втянул голову в плечи и ждал, что теперь будет.
«А, этот, — махнула крылом ворона, — я его знаю. Это от-вр-р-ратительный мальчишка! Он др-р-разнил воронят! Его унёс ветер. Отвр-р-ратительный!»
«Я не отвратительный! Не отвр-р-ратительный! — закричал мальчик немного по-вороньи, чтобы они его лучше поняли. — Я нечаянно сюда прилетел! Это со всяким может случиться!»
«Но ты др-р-разнил! Ты ор-р-рал! Слышишь, бр-рат? Он выглядывал из своего гнезда и всех дразнил! И дерево, и ветер дразнил, да, я сама слышала! И моих прекр-расных воронят! Тех — ладно, пусть. Дерево скрипучее, ветер злой — др-разни! Но воронята прекр-расны! Др-разнил!»
«Да ваши воронята первые начали дразниться!» — сказал мальчик.
«Непр-р-рав! Непр-р-рав!» — проговорил брат.
И они взлетели над сосновой рощей, их крылья зашумели, птицы казались мальчику огромными, как орлы, которых он видел в зоопарке.
Вороны не хотели ему помогать, он им не нравился.
«Кар-р! Кар-р! — говорили они. — Не нр-р-равится! Не нр-р-равится!»