Барин и слуга - Лукашевич Клавдия Владимировна. Страница 2

— Ну, хорошо, давай, — добродушно откачал Андрей Иванович, принимая из рук слуги манишку. — Что, бишь, я тебе хотел сказать? — припоминал он, потирая себе лоб рукой.

— Чтоб я вам листья принес?

— Да, да… Верно, Михеюшка. Спасибо, что напомнил…

— Вот книги… Тут атлас, а тут листья… Разные засушены, — указал Михей Захарыч на белые коробки.

— Что-то я еще хотел сделать?! Такая память, просто беда! Сгубила меня эта рассеянность!

— Хотели препараты приготовить… О клеточке будете читать… Тут и микроскоп и стеклышки.

— Так, так, Михеюшка! Ты у меня золото, а не человек… Пропал бы я без тебя, — говорил Андрей Иванович, проворно развертывая какие-то стекла и осматривая в футляре микроскоп.

Михей Захарыч стоял около него серьезный и сосредоточенный, с вицмундиром в руках, выжидая удобного случая. Как только он заметил, что барин оторвался от работы и задумался, он быстро протянул ему вицмундир.

— Извольте одеваться, Андрей Иванович. Пора… — сказал он, как-то особенно взвизгнув.

Андрей Иванович одевался медленно, видимо что-то обдумывая, и поминутно заглядывал в открытую книгу, лежавшую на столе.

— Портсигар возьмите. Тут ваша записная книжка, вот часы, вот портмоне… Платок носовой не забудьте… А не то опять, как намеднись, положите в карман чайное полотенце… Срам ведь!.. Студенты засмеют, — ворчал Михей Захарыч, подавая барину то одно, то другое.

— Спасибо, спасибо, Захарыч, — торопливо творил Андрей Иванович, одеваясь.

Собрав барина, Михей Захарыч выпускал его из двери и долго провожал заботливым взором. Иногда и отойдет уж далеко, как старик слуга заметит его оплошность.

— Андрей Иванович, вернитесь, вернитесь! — кричит он на всю улицу из окна. — Вы без калош ушли… простудитесь! Сегодня сыро…

И барин покорно возвращался.

Когда Андрей Иванович уходил на службу, Михей Захарыч начинал хозяйничать. В это время к ним приходила поденщица, старуха Марья, которая им стирала белье, мыла полы и стряпала.

Михей Захарыч не любил, чтобы в доме жила «баба» как он выражался.

— От них только сор и беспокойство, — говаривал он. А барину его было решительно все равно, и он охотно держал старуху-поденщицу, которая являлась к через день.

Михей Захарыч по утрам наскоро убирал комнаты отправлялся в «нашу лаботорию». Как только он переступал порог этой комнаты, вышние лица его моментально менялось: из сумрачного и нахмуренного оно становилось довольным и ласковым. Он с особенной нежностью и заботой оглядывался кругом.

Лаборатория была высокая, большая, светлая комната в четыре окна. Она была вся выкрашена бледно-зеленой масляной краской и казалась от этого еще светлее и чище.

Вся комната была уставлена полками, шкафами, столиками, скамейками. На полках были наставлены коробки из папки, склянки, камни, раковины, куски разных деревьев. В шкафах виднелись книги, чучела разных птиц и животных, кости и скелеты, животные и растения в спирту, разные физические и химические приборы. На окнах стояли два террариума и отводки растений. На столе у окна виднелся большой, великолепный микроскоп.

Эта комната была точно маленький музей.

Михей Захарыч подошел к правой полке, стал переставлять белые коробки и обметать с них пыль. В этих коробках находились засушенные растения. Старик подолгу смотрел на них и разговаривал сам с собою:

— Да, некоторые уж надо бы обменять: позасохли, развалились. Разве «они» остерегаются, хватают руками без внимания… А это — вещь нежная, деликатная.

Михей Захарыч долго провозился за уборкой лаборатории: каждый предмет здесь интересовал его, как будто он видел его в первый раз. В конце концов, он присел за микроскоп и стал что-то в него рассматривать. Время пролетело незаметно.

Старуха Марья, женщина очень любопытная, уж несколько раз подходила на цыпочках к двери лаборатории и заглядывала в замочную скважину. Ее сильно подмывало узнать, что это делает так тихо и долго в барской комнате лакей.

— Хорошо живется этому старику, — рассказывала всем соседям поденщица. — Заберется это он в господские комнаты, — что хочет, то и берет, своя рука — владыка… А не то рассядется на мягкие кресла, либо ляжет на постель и нежится целый день.

Марья любила для красного словца много прибавить лишнего.

Наскучив подсматривать за Михеем Захарычем, старуха стучала в дверь…

— Что ж это ты, Захарыч, на столе не накрываешь? Забрался в комнату, да и про барина забыл, — говорила она, стоя у двери.

— Не твое дело рассуждать, — раздавался за дверью писклявый голос.

Михей Захарыч очень не любил, когда прерывали.

— Мне ведь все равно… Я только к слову, — отвечала старуха и, громко шлепая ногами, скрывалась на кухню.

— Марья, Марья, готов ли обед? — кричал через несколько минут на всю квартиру Михей Захарыч.

— А ты бы подольше в господских шкафах рылся, — ворчала про себя завистливая старуха.

Неизвестно, какое отношение могли иметь шкафы к обеду!

Михей Захарыч громко стучал в столовой тарелками, ножами, ложками.

В прихожей раздавался скоро звонок, и слышался ласковый, приятный голос, говоривший:

— Здравствуй, мой голубчик Михеюшка… Ну, что, все ли у тебя обстоит благополучно? Фу, как устал, проголодался… Давай скорее есть.

III

Андрей Иванович Новоселов в обыденной жизни был, как говорится, совершенный ребенок. Он часто не знал употребления самых простых вещей: например, вьюшки, ухвата, кочерги. Если бы его спросить, из чего варят суп, он бы, наверно, ответил: «Надо взять луковицу, положить в воду и долго-долго кипятить».

Старик профессор был не от мира сего. Он весь ушел в науку и жил в другом мире, который был для него живым и много говорящим уму и сердцу. То он писал сочинения, то работал с микроскопом, то занимался с кем-нибудь из молодежи, то читал, не замечая того, что происходило вокруг.

Зато Михей Захарыч весь был полон мелких каждодневных житейских забот. Он распоряжался в доме решительно всем и был для Андрея Ивановича необходим как воздух.

Когда раз слуга уехал на неделю в деревню к своей старухе, то барин оказался в самом беспомощном состоянии и пришел в отчаяние. На первых же порах ему пришлось пришить пуговицу к вицмундиру. Это показалось ему гораздо труднее, чем прочитать подряд пять лекций. Он просидел за этой работой чуть ли не два часа, примерял, прикладывал, пуговица то и дело выскальзывала из его рук, он переколол себе иглой все пальцы, намотал массу ниток, а пришитая пуговица к вечеру все-таки отлетела.

«Трудное, замысловатое дело портного, — думал профессор, печально глядя на отлетевшую пуговицу. Каждый человек должен выбирать профессию, к которой склонен. Вот хоть бы я: кажется, умирай с голоду, а не сумел бы сделаться портным».

Как радостно встретил Андрей Иванович вернувшегося из деревни слугу!

— Как я рад, что ты приехал, Михеюшка… Я без тебя совсем пропал, — весело говорил он, обнимая приехавшего.

— Зато уже и напроказили вы тут без меня. Это что же такое?! В буфете стоит сахар вместе с табаком, валяются обломки булки, лимон заплесневел, платье все не вычищено, везде пыль… Матушки, что вы за неделю чаю да сахару извели, точно тут балы задавали?!

— Не ворчи, старина… Марьюшка меня без тебя хороший берегла, — оправдывал Андрей Иванович служанку.

— Вижу, вижу я, как она вас берегла. Не поблагодарю ее за это, — сердился старик, и его воркотни хватило на две недели.

Михей Захарыч ухаживал за своим барином, как за ребенком, берег каждую его вещь и, чтобы купить что-нибудь подешевле, готов был исходить полгорода. Он помнил за барина все, что тому было нужно взять на лекции или сделать дома, и очень часто давал полезные советы и указывал, как поступить.

Но если профессор садился за книгу, за работу или уходил в лабораторию, то особа его становилась священна. Старик слуга ходил на цыпочках и боялся произнести громкое слово, а если иногда в дверях показывалась Марья, он на нее так сердито махал руками, что та испуганно скрывалась в кухню.