Малыш с Большой Протоки - Линьков Лев Александрович. Страница 32

Внезапно зуммер стоявшего на письменном столе полевого телефона прервал рассказ.

— «Второй» слушает, — дав отбой, отозвался Баулин. — Так… Понятно… Готовьте «Вихрь». Сам пойду… Неслыханно! — гневно бросил он, поспешно надевая реглан и фуражку. — Представьте себе, американец не пошёл на сигнал бедствия «Тайсей-Мару».

— Как — не пошёл?

— А вот так! Мы пойдём. — Баулин достал из ящика стола клеёнчатую тетрадь, точь-в-точь такую же, в какую были переписаны «Сказки дяди Алёши». — Прочитайте — это дневник Кирьянова. Он вёл его, когда оставался на острове один на один с «Коварным стариком». Забыл, чудак, взять с собой…

Вот некоторые из записей этого дневника.

«26 октября, 10 часов. Извержение продолжается с неослабевающей силой. Дом трясётся, будто в лихорадке. Полдень, а небо чёрное. Над вулканом багровое зарево. Временами вспыхивают то ярко-алые, то голубоватые огни. Измерил на дворе базы слой пепла — 50 сантиметров. Позавтракал консервами и бутербродами. Полкан от пищи отказался, скулит.

Слушал по радио «Последние известия». Иностранные учёные, гости Академии наук, посетили нашу первую в мире атомную электростанцию. А американцы испытали у острова Бикини водородную бомбу.

Что-то поделывает в Загорье Дуняша? Стыд мне, что не ответил ещё на её последние письма. Почему-то Дуня всё стоит перед моими глазами такая, какой я видел её на вокзале в Ярцеве. Ведь она специально приехала из Загорья, чтобы проводить меня, а я даже не попрощался с ней как следует, не поговорил, всё глядел на Нину. Почему это так: не любит тебя человек, и ты знаешь, что он недостоин твоей любви, а из сердца вырвать его никак не можешь?..

На всякий случай запаковал Маришины игрушки и коллекции, надо будет отнести их поближе к берегу. Голова идёт кругом: а вдруг потечёт лава?

26 октября, 16 часов. Из кратера пошла лава двумя потоками ярко-красного цвета. Один поток течёт в сторону лежбища сивучей и нерп, другой — к посёлку. Температура воздуха + 35°, температура пепла + 60°. Осколки камней барабанят по крыше, как шрапнель. Раскалённый камень угодил в фойе клуба. Начался пожар. Погасил его тремя огнетушителями. Не пора ли удирать на стоянку судов? Струсили, товарищ Кирьянов?

27 октября, 2 часа. Ночь, а светло как днём. Из кратера полились три новых потока лавы. Лава течёт бурно. Первый поток водопадом обрушился в океан. Вода кипит, всё кругом в клубах пара. Температура воздуха + 41°. Полкан забился под койку. Дом держится, крепко сколочен. Опять взрывы. Не дрейфь, Кирьянов! По радио передавали, что в Антарктике при разгрузке корабля в пургу провалился под лёд и утонул тракторист, комсомолец Иван Павлов. Наверняка полярникам труднее, чем мне.

27 октября, 10 часов. Только что проснулся. Проспал целых три часа. Разбудил меня громкий рёв. Это сивучи и нерпы перебазировались к самому пирсу: с лежбища их прогнала лава. Из воды торчат сотни голов перепуганных животных. Подходил к ним близко, совсем не испугались.

Похоже, что извержение пошло на убыль. А гроза над островом бушует вот уже пятые сутки. Из-за электрических разрядов опять нарушилась радиосвязь. «Вихря» не слышно и не видно: кругом острова густой туман. Где же сейчас «Баку»?

27 октября, 20 часов. Извержение снова усилилось. Вершина вулкана похожа на огромный красный колпак. Второй поток лавы подполз к крайнему жилому дому. От лавы пышет жаром. Стена накалилась — не дотронешься. Дом вот-вот вспыхнет. Перенёс из него всё, что мог, в клуб. К счастью, клуб стоит на высоком мысу, и лаве сюда не добраться. Назвал мыс Мысом Доброй Надежды. Радиосвязи всё нет и нет.

Даже не верится, что Робинзон прожил на необитаемом острове в полном одиночестве целых двадцать восемь лет. Трудно человеку оставаться совсем-совсем одному. За эти дни у меня было время по думать. Я так мало, почти ничего ещё не сделал в жизни полезного, хорошего для своего народа, зато сколько ошибок успел натворить…

Когда отец уходил на фронт, он сказал мне: «Подрастёшь, Алёша, может, и тебе придётся взять винтовку в руки. Крепко держи её, народ её тебе вручит».

А я? Выскочил по боевой тревоге на палубу без оружия.

Павел Фёдорович Дубравин, второй мой отец, говорил; что плох тот человек, который любит только самого себя. А я до чего достукался? Раком-отшельником назвали, трусом, бирюком…

«Главное, чтобы не было стыдно за бесцельно прожитые годы…»

Только что заработало радио. Время для связи с «Вихрем» и отрядом ещё не наступило. Слушал «Последние известия». На целинных землях Сибири и Казахстана собран небывалый урожай. Как-то с урожаем у нас на Смоленщине? Дуня писала, что из Ярцева приехали в колхоз новый председатель и агроном и вроде бы дело пошло на поправку.

28 октября, 8 часов. Установил радиосвязь с «Вихрем» и отрядом. «Вихрь» всё ещё штормует в открытом море. Капитан третьего ранга запросил, не надо ли меня сменить. Ответил, что нужды в этом нет. Сообщил обстановку на острове.

28 октября, 16 часов. Только что вернулся от самого кратера. Подъём занял три часа. Очень жарко, но терпеть можно. На всякий случай, чтобы не ударило вылетающими из кратера камнями, привязал на голову две подушки. Камни в голову не попадали, но от жары подушки помогли. Кратер — огромная круглая впадина. Лава пыхтит, как тесто в квашне. Внутри вулкана всё клокочет. Почва беспрерывно колеблется. Взрывы следуют один за другим. В воздух взлетают «капли» лавы, каждая с хороший бочонок, закручиваются винтом и с оглушительным треском лопаются. Падая на склоны, они сплющиваются, как комья глины. Красиво, но страшновато. Трудно дышать: воздух насыщен серой.

Смотрел в кратер и думал: какая чудовищная, могучая силища таится в недрах земли. Вот бы обуздать её, заставить работать на человека. Сколько энергии пропадает зря, да ещё и людям приносит беды и несчастья!

На всякий случай перетащил из жилых домов всё, что мог, в клуб, на Мыс Доброй Надежды.

29 октября, 10 часов. Извержение, кажется, действительно идёт на убыль. Потоки лавы уменьшились. Тот, что подполз к посёлку, остановился и начал остывать. Сверху его образовалась корка серо-бурого цвета. Из трещин вырываются струйки сернистого газа. Бросил на корку порядочный камень, он её не пробил. Наступил сам. Держит. Но ногам так жарко, что пришлось подпрыгивать. Пробил корку шомполом. Шомпол вмиг накалился.

Полкан повеселел. Шторм не больше пяти баллов. Сходил на скалу «Птичий базар» — ни одной птицы, перелетели на другие острова.

Написал Дуне, что после демобилизации обязательно вернусь в Загорье, в школу. Буду преподавать и поступлю в заочный пединститут. (Написать-то письмо я написал, а когда оно пойдёт на Большую землю?!)

30 октября, 1 час 30 минут. Произошёл самый сильный взрыв. Меня сбросило с койки. Выбежал на улицу. Вулкана не узнать: почти треть его вершины исчезла. Сразу стало тихо. Подземные толчки прекратились. Обошёл всю базу и посёлок. Дома целы. Стёкла окон, обращенных к вулкану, вылетели. Многие крыши пробиты камнями. Передал радиограмму в отряд: «Нужны стекло и шифер. Питание рации на исходе. Всё в порядке».

Последняя фраза в дневнике Алексея Кирьянова осталась незаконченной: «По-моему, необходимо, чтобы, на Мысе Доброй Надежды…»

«Вихрь» ошвартовался у пирса только в девятом часу утра, вымытый, надраенный, словно был на параде.

Неужели он не нашёл «Тайсей-Мару»? Или опоздал, и шхуна пошла ко дну? Вопросы вертелись у меня на языке, но я не рискнул задать их Баулину, уж больно мрачен он был. Однако, как вскоре выяснилось, у него не было оснований для приветливых улыбок. Собрав всех офицеров в штабе, Баулин рассказал о случившемся.

Когда сторожевик подошёл к «Тайсей-Мару», обнаружилось, что палуба её пуста. Вроде бы экипаж давным-давно покинул потерявшую управление шхуну. «Вихрь» дал несколько отрывистых сигналов сиреной, и тогда только на палубе появилась пошатывающаяся фигура японца в синем платке. Он едва смог помахать рукой.