Седьмой канал - Кисилевский Вениамин Ефимович. Страница 17

Надо же, такой старенький, а память хорошая!

— Ну, в сто двадцать третьей.

— Не нукай, не запряг! Давно мне с твоим отцом потолковать охота! Думает, если доктор, так его дети могут делать, что хотят!

Идти с дедом домой, особенно сейчас, да еще когда дядя Гарик в гостях, ужасно не хотелось. И Глеб сказал слова, которым уже тыща лет и которые почти не помогают, скорее даже наоборот:

— Я больше не буду.

— Он больше не будет! — хором повторили Вовка и Вадик.

— Теперь уж не бу-удешь! — удовлетворенно протянул дед и повел Глеба к подъезду, по-прежнему не выпуская воротника его рубашки. Он даже в лифте, откуда сам Фантомас не убежал бы, и то не разжал кулак.

Подошли к двери, и она, словно по волшебству, сама раскрылась перед ними. На пороге стоял Дима. Посмотрел удивленно, что Глеб не один, и говорит:

— Сколько можно тебя ждать? Папа пришел, все уже за столом сидят, меня за тобой послали. Здравствуйте, дедушка.

Дед посмотрел, прищурившись, на Диму, не поздоровался в ответ, сказал только:

— Твоя личность мне тоже хорошо известная! — И прошел в гостиную, где все сидели за столом.

Глеб остался в коридоре. Зачем, пока не зовут, на глаза показываться? За него и так сейчас возьмутся.

Сначала послышался папин голос:

— Проходите, сосед, как раз к столу поспели. Окажите, так сказать, честь.

— Это уж лучше вы мне честь укажите! — язвительно отвечает ругательный дед и сразу же, без перехода, начинает всем доказывать, какой Глеб плохой.

Глеб слушает и только удивляется — если бы не знал, что речь идет о нем, подумал бы, что говорят о каком-то разбойнике. Хуже всего, что дед говорит о вещах, о которых Глеб и понятия не имеет, — о разбитых лампочках в подъезде, о пропавшем с веревки белье. Но когда дед перешел на кошек, которым хвосты отрубают, Глеб не выдержал. Вбегает в комнату и кричит:

— Неправда это! Неправда!

А дед словно обрадовался его крику.

— Вот, — говорит, — полюбуйтесь. Теперь он меня, старого человека, вруном называет.

Все сидят с каменными лицами, то на Глеба смотрят, то на деда. А Дима даже за голову схватился. Папа встает, вытирает зачем-то салфеткой лицо и еле слышно спрашивает Глеба:

— Так что здесь правда, а что… неправда?

Последнее слово он тяжело произнес. Папу понять можно. Нелегко ведь сказать пожилому человеку, что тот обманывает. Но и поверить всему, что он о Глебе говорит, тоже нельзя.

— Почти все неправда! — говорит Глеб и кулаки изо всех сил сжимает, чтобы слезы сдержать. — Только про песок правда, но я его не разбрасывал по всему двору, а взял немного руки отмыть. И про дерево. Игорь на него мою шапочку забросил. Что же, оставлять ее там? При чем здесь белье и кошкин хвост?

Папа еще раз салфеткой лицо вытер, но на этот раз заговорила мама, а не он.

— Окажите, — спрашивает она деда, — ваша фамилия Проценко?

— Проценко, — отвечает тот. — А какое это имеет значение? Вы вместо того, чтобы фамилии спрашивать, лучше бы сынков своих…

— Ну, вы уж позвольте нам самим решать, как сыновей воспитывать! — не дает ему договорить мама. — Наши дети, если хотите знать, никогда не обманывают. И мы им верим.

— Хотите сказать, что это я вру? — повысил голос Проценко.

— Я хочу сказать, что очень благодарна за участие, которое вы принимаете в наших детях. А сейчас извините, мы собрались обедать. Нельзя ли отложить этот разговор?

Дед Проценко уходить не хочет. Получается, что ничего он не добился. Никто Глеба не ругает, а, похоже, даже защищают. И еще, как Глеб заметил, очень ему не понравилось, что мама фамилию спросила. Только он снова рот раскрыл, поднимается дядя Гарик и медленно, каждое слово отдельно, говорит:

— Вы же слышали, папаша, мы собираемся обедать. Сейчас я еще один стульчик принесу. Сядем рядком, выпьем по рюмочке за подрастающее поколение. Пусть оно будет умнее и счастливее нас. А мы будем стараться поступать так, чтобы дети не стыдились нас и верили нам.

— Сами пейте! Некогда мне с вами рюмки распивать! — буркнул дед — и побежал к выходу. Но по всему было видно, что очень смутили его слова дяди Гарика.

Мама, когда за ним дверь закрылась, вздохнула и сказала:

— Я так и думала, что это Проценко. Он напротив живет, в пятиэтажке. Весь район терроризирует! Старик ведь этот… — не договорила, посмотрела на Глеба: — Иди руки мой, не стой здесь. Только кран не забудь закрыть, а то опять наводнение устроишь!

Глеб пошел в ванную, и так и не удалось ему услышать, что мама знает о ругательном деде. Зато, когда шел обратно, услышал слова дяди Гарика:

— А ты что, строгий папаша, никогда в детстве по деревьям не лазил?

Папа ему ничего на это не ответил. Потому, наверное, что увидел входящего Глеба.

Когда Глеб тоже сел вместе со всеми, папа налил взрослым в рюмки вино, а Диме с Глебом компот и сказал дяде Гарику:

— Ну, за твой приезд!

— Нет, — отвечает дядя Гарик, — мой приезд уже был. Давайте выпьем за тех, кто рискует жизнью ради друзей. Даже если этот друг — кошка. — И подмигнул Глебу.

И Дима тоже подмигнул. Папа заметил и спросил:

— Что это вы размигались?

Знал бы он про автобус, не улыбался бы, наверное, сейчас. Глеб посмотрел в угол дивана и увидел голубого осьминога. Все это хорошо, конечно, но как же теперь с Логом будет? Может, прав дядя Гарик и Лог опять появится на экране, когда Глеб останется в комнате один? А если нет? Вот уедет дядя Гарик, и даже поговорить о Логе не с кем будет. И вдруг Глеб вспомнил, как дядя Гарик сказал, что заехал «на пару деньков». А эта «пара» уже прошла. Что же получается?..

— Дядя Гарик, вы еще долго у нас поживете?

— Нет, надо ехать, — отвечает дядя Гарик. — Заканчивается отпуск, ничего не поделаешь. Теперь ваша очередь гостевать.

— А когда вам надо ехать?

— Да сегодня и надо. — Посмотрел на часы: — Чуть больше четырех часов до отхода поезда осталось.

Глава девятая

Здесь живет доктор Зайцев

Папа, услышав про поезд, удивился:

— Ты же говорил, что завтра едешь?

— Обстоятельства изменились, — вздохнул дядя Гарик. — Ты ведь знаешь, придется сначала в Москву заехать, в министерство. Хорошо бы, конечно, полететь, да билетов на самолет нет — я звонил, узнавал.

— Но у тебя же отпуск! Неужели, кроме тебя, некому решить вопрос в министерстве?

Дядя Гарик подошел к зеркалу, посмотрел в него, потом скорчил страшную рожу и говорит своему отражению:

— Больше некому! Я единственный и незаменимый!

Не поймешь, когда он шутит, а когда серьезно говорит. А папа, сразу видно, очень расстроился.

— Что ж ты раньше не сказал? Все планы нарушил. Я с работы еле отпросился. Думал, сходим куда-нибудь сегодня, вместе побудем. Столько лет ведь не виделись, даже не поговорили толком. И еще я хотел, чтобы ты этого паренька посмотрел. Я тебе рассказывал — с ожогом пищевода.

Глеб знал, о каком пареньке речь идет. Этот бедный пацан выпил нечаянно из бутылки уксус. Думал, что лимонад, не посмотрел на этикетку. И лежит сейчас в хирургическом отделении. А папа все сомневается, оперировать его или так лечить, без операции. Не делается, видно, пацану лучше. Дядя Гарик, оказывается, здорово в медицине понимает, если папа к нему с такой просьбой обращается. А ведь папа у себя в отделении самый главный хирург. Заведующий отделением. Его всегда вызывают, когда что-нибудь случается. Правда, у дяди Гарика ученая степень. Только, наверное, правильнее говорить не «степень», а «ступень». На одну, значит, ступеньку выше, чем остальные.

Дядя Гарик еще одну смешную гримасу в зеркало состроил и отвечает папе:

— Отдохнуть успеем. А в больницу можем сейчас съездить, времени у нас — вагон. Я, например, уже готов.

Они ушли, а у Глеба совсем настроение испортилось. Всего четыре часа дяде Гарику осталось, и то папа его в больницу повез. Но пацану, который уксус выпил, дядя Гарик, конечно же, нужней! Тут уж ничего не поделаешь.