Сироты квартала Бельвилль - Кальма Н.. Страница 6

— Тогда тебе придется выучить русский.

— Давайте, — сказал я. — А вы будете мне помогать?

Так Надя сделалась моей учительницей. Я ходил к ней каждый вечер, резал эти проклятые образчики шелка и шерсти, вклеивал в альбомы для заказчиков и получал урок русского. Через полгода я уже вполне прилично читал и говорил обиходные слова. Через год Надя дала мне Тургенева. Еще через год я уже свободно читал русских классиков и говорил хоть медленно, с паузами для обдумывания, но довольно правильно. И, конечно, с новой культурой, с новым языком входило в меня и жгучее желание узнать эту страну, этот народ ближе, понять совершеннее и славянский характер, и великую душу русского человека.

Я был уже двадцатилетним юношей. Чудак, книжник, фантазер, очень далекий от того образцового молодого протестанта, которого хотела создать из меня мать.

И тогда появилась Лиана.

Я уже не помню, почему в тот вечер она оказалась у Нади. Кажется, что-то вышивала или рисовала для мастерской Вольпа. Я помню только мягкий блеск волос, серые задумчивые глаза, грудной, с придыханием голос и эту чудесную манеру иногда притрагиваться пальцами к рукаву собеседника — жест, который сразу устанавливал близость, сердечность. Русская девушка — первая девушка в моей жизни.

Мать ее была поэтесса-эмигрантка, и Лиана знала много стихов на память — я услышал Пушкина, Тютчева, Блока. Мы стояли на искусственных березовых мостиках парка Бют-Шомон, смотрели на лениво текущую воду речки, и я слушал завораживающий, проникновенный голос с чудесными интонациями. Я показывал Лиане любимые уголки Парижа, ту часть Сены, которую так любил художник Марке, а Лиана рассказывала мне о России, о своей страстной мечте поехать туда.

— Там теперь все работают, — говорила она, — но я не боюсь никакого труда, я все умею делать. Взгляни только на мои руки. — И она протягивала мне свои смешные мальчишеские руки, которые я преданно целовал.

Все уже было решено между нами. Надя Вольпа покровительствовала нам. И вдруг Лиане дали визу на въезд в Советский Союз.

— Я должна ехать, — сказала она мне. — Я должна увидеть мою страну. Но я непременно вернусь или вызову тебя в Москву.

Когда она уехала, я не находил себе места. Парк Бют-Шомон стал мне ненавистен. Я ждал письма. Письма не было. Дни, недели, месяцы — ни письма, ни весточки. Я бросился искать связи, разузнавать, наводить справки.

«Умерла такого-то числа от тифа» — вот что мне ответили. Это случилось ровно через месяц после ее приезда на родину.

Кроме двух маленьких любительских фотографий, у меня ничего не оставалось от русской девушки, которую я любил.

В те страшные дни дом Нади Вольпа стал моим единственным прибежищем. Ни отец, ни мать ничего не знали, и только с Надей я мог говорить о Лиане, мог горевать, не таясь.

И вот сегодня мы снова сидим с моим старым другом, режем образцы шелка и шерсти и говорим о всякой всячине. Надя, как и я, в курсе почти всего, что происходит в нашем квартале, но как женщина она знает гораздо больше моего.

— А твой маленький Жюльен из молодых, да ранний, — говорит она, внимательно следя за своими ножницами, — уже подвизается вокруг разных див, вертится в мире богемы.

— Это еще надо доказать, — говорю я как можно беззаботнее, но на самом деле меня больно задевает все, что касается Рири. — И откуда вам это известно?

— Сен Лоран нарисовал брючный костюм для певицы Жаклин Мерак, а мы его шьем. Так вот, Мерак заезжала к нам выбирать бисер, и я сама, своими глазами, видела мальчишку у ее машины. Он нес за нею ее картонки, а сам заботливо, как взрослый, опекающий мужчина, поддерживал ее под локоток. Потом она что-то ему сказала, он вынул блокнот, записал и, помахивая своей клетчатой сумкой — знаешь ее? — куда-то вприпрыжку побежал. И тут стало видно, что он совсем еще зеленый мальчишка.

Я облегченно вздохнул:

— А, так это Мерак? Тогда все понятно. Вы же знаете ее историю с тигром? Все газеты о ней писали. Рири как-то познакомился с Мерак, а потом написал в Мулен Вьё своим старикам, что она в плачевном положении, очень нуждается в помощи и что он, Рири, считает своим долгом помочь ей окончательно встать на ноги.

— Скажите пожалуйста, какой попечитель нашелся! — проворчала Надя, как видно, очень довольная. — Значит, ни Патош, ни Мать не опасаются, что он здесь без них избалуется или свернет на дурной путь?

— Опасаются только одного: что он за чужими делами забудет лицей, уроки, останется неучем.

— Гм… не знаю, что важнее: лицей или такие вот вмешательства в гущу жизни, — задумчиво изрекла вдруг Надя.

Я засмеялся:

— Помню, помню все ваши прежние теории! Даже помню, как вы искали в ваших друзьях «жилку человечности» и очень сердились, если ее не было. Как видно, за Рири нечего беспокоиться, как вы считаете?

— Он сказал Хабибу, что непременно вступит в партию и уже сейчас считает себя коммунистом, — буркнула Надя.

Это не было новостью для меня. Мать и Патош — старые французские коммунисты. Как же мог их внук, их воспитанник пойти по иному пути? Я молча резал образцы, раздумывая об этом. Надя внезапно прервала мою задумчивость:

— Дерется-то этот красный на славу!

— Что?! Рири дерется?!

— Скажем, скандалит, если тебе это больше нравится. Знаешь этого субъекта — мужа Сими Назер, ну того, который недавно вернулся из тюрьмы? Вот с ним Рири и поцапался.

Я спросил:

— А что у них там произошло, вам не докладывали?

Надя кивнула:

— Как же, конечно, доложили! Сам герой, Саид, и доложил… Оказывается, этот тип явился в гараж Круабона, где служит Саид. Начал осматривать машины с таким видом, будто сейчас купит «ягуара». Тут ему на глаза попалась японская машина «тойота», которую дали Круабону на комиссию для продажи. Вот ему и загорелось — во что бы то ни стало сесть за руль и опробовать ее на ходу. Увидел Саида, поманил его:

«Эй, парень, знаешь меня?»

«Знаю, мсье», — говорит Саид.

«Тогда выведи мне из гаража вон ту красотку. Я хочу посмотреть ее в деле, прокатиться малость тут, поблизости».

«Я сейчас спрошу старшего мастера, мсье, — говорит Саид, — без его разрешения, мсье, ни одна машина не выходит из гаража».

«Да ты что, спятил? — обозлился Назер. — Иди и выведи мне машину и не тыкай мне в нос своего мастера. Я поезжу полчаса, никто и не заметит… Я тебе заплачу, не беспокойся».

Однако Саид не поддался и отказал ему наотрез. Тогда Назер окончательно рассвирепел, чуть не избил Саида, орал на всю улицу, что «черноногие» заполонили всю Францию, что их давно пора гнать… Тут и появился, как нарочно, твой Рири, взбеленился и полез с кулаками на «расиста». Ведь Саид из его «стаи».

Я сказал:

— На месте Рири я сделал бы то же самое.

Надя кивнула.

— Узнаю твои старые привычки, Андре. Только советую и тебе и Рири остерегаться Назера. По-моему, он опасный субъект. И увидишь, он плохо кончит.

Я вспомнил черные струящиеся пряди вокруг бледного личика Сими Назер, ее робкий поклон. Что-то вроде дурного предчувствия сдавило мне сердце. А может, это было вовсе не предчувствие, а обыкновенная жалость?

А Надя, словно угадав мои мысли, продолжала:

— Больно смотреть на Сими. С тех пор как вернулся ее повелитель, она ходит какая-то пришибленная. — Надя покачала головой. — Наверное, ей, бедняжке, здорово попало от мужа за ту девочку, что она — помнишь? — взяла, пока он отсиживал срок. С тех пор как Назер вернулся, эта рыженькая все время проводит на улице. Раньше Сими с ней занималась, а теперь не знаю даже, учится ли она? Я то и дело наталкиваюсь на нее — и утром, когда иду в мастерскую, и вечером после работы. Думаю, она боится Ги и не хочет при нем оставаться дома. Чувствует себя лишней. Знаешь ведь, как чутки дети?

Я кивнул. Я знал это по своему детству. Так, значит, рыженькой худышке, которую я встречал весело, вприпрыжку идущей рядом со своей приемной матерью, несладко живется? А я так уговаривал инспектора Дени не забирать ее в приемник, оставить у Сими на воспитание… Так, значит, и я, выходит, виноват в том, что ей сейчас плохо живется?