Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию - Дубов Николай Иванович. Страница 22

— А до чего я должен дойти? Ну, кончают Художественный, получают дипломы, потом начинают малевать подобие цветных фотографий — портреты, заводы, трактора… Да я все эти гектары унавоженного красками холста отдам за один триптих Босха…

— И ты не прогадаешь, — сказал Устюгов. — За работу художника пятнадцатого века, несомненно, заплатят дороже… Итак, ты видел картины Иеронима Босха? Прекрасно! А мне вот как-то не удалось побывать в Мадриде и в Нидерландах, поэтому я видел не картины, а только репродукции. — Димка покраснел. — И к стыду своему, многого не понял. Поелику ты такой ценитель Босха, ты наверняка сможешь мне объяснить. Вот, скажем, внизу правой створки триптиха «Воз сена» изображено некое подобие игральной карты, только наоборот: на обычных картах погрудные изображения валета, короля и дамы соединяются с такими же погрудными, только головами в разные стороны. У Босха соединены, так сказать, поножья — две пары ног, обращенные в разные стороны, но ни животов, ни голов нет. А на правой створке «Садов земных наслаждений» изображены два гигантских уха, прижатых друг к другу, между ними, как пушка на лафете, торчит не то кинжал, не то столь же гигантский кухонный нож. Под этим монструозным сооружением копошатся крохотные людишки. Так что означают эти странные фигуры?

Димка несколько смешался:

— Ну, у Босха много всяких аллегорий, символики… Не всё можно буквально расшифровать. И не нужно! У живописи свой язык, не всё можно и нужно объяснить словами. И я говорю не о частностях, а вообще…

— А! Ну, если вообще, то, конечно…

Вообще Димка проявлял всё большую разносторонность интересов и познаний. Относились они главным образом к сферам загадочным и таинственным. Он раздобыл сборник вырезок из «Вестника иностранной литературы» начала века с переводами заметок Фламмариона и с упоением рассказывал о чудесах телепатии, сбывшихся пророчествах и общении с обитателями потустороннего мира. Он даже предложил устроить дома спиритический сеанс, чтобы вызвать дух какого-нибудь великою человека, писателя например. Быть может, ему удалось бы уговорить мать и даже тетю Зину, которую, несмотря на весь её рационализм, явно соблазняла возможность запросто побеседовать с Толстым или Достоевским, но всё дело испортил Устюгов.

— Имейте в виду, — сказал он, — что сеанс нельзя проводить в смешанном обществе, так как загробные духи — ужасные сквернословы. Мой опыт по этой части весьма печален — он погубил мою первую любовь.

— Как? — улыбнулась Варя.

— Будучи отроком годов десяти, я был влюблен в свою сверстницу и соседку Зою. Она казалась мне воплощением красоты и всех совершенств. Моя любовь была нежной и трепетной, как язычок пламени трехкопеечной церковной свечки. Об общении с загробными персонажами я не помышлял и вообще не имел понятия, мне вполне было достаточно общества ненаглядной Зои. Но моя старшая сестра вдруг заделалась спириткой и вместе со своим поклонником устроила спиритический сеанс. А чтобы увеличить магнетическую силу, излучаемую человеческими пальцами, за стол посадили и нас с Зоей. Все было сделано надлежащим образом. На столе лежал лист бумаги с начертанными по кругу буквами алфавита, а на блюдце нарисована стрелка, чтобы она могла указывать нужные буквы. Мы долго ждали, потели от напряжения и охватившего всех волнения. И вдруг — блюдце дрогнуло и поползло по бумаге! Тогда сестра громко и торжественно провозгласила: «Пушкин! Пушкин! Мы вызываем тебя… Ты здесь?» Странным образом, с загробными духами все почему-то фамильярничают и обращаются к ним на «ты»… Блюдце немножко поелозило по бумаге, потом уперлось стрелкой в буквы «д» и «а», что, несомненно, означало «да». «Пушкин, — громко сказала сестра, — скажи нам, что нас ждет?» Блюдце дрогнуло, потом задвигалось быстро и уверенно, а мы, затаив дыхание, следили за стрелкой. «Идите в…» — указало блюдце, а далее последовал адрес, настолько неудобосказуемый в дамском обществе, что я не решаюсь его повторить… Ну что ж, срам и скандал. Все с пылающими щеками, а девочки со слезами на глазах разбежались. Подозревать в хулиганстве девочек или себя я не мог, поклонник сестры тоже явно не был виноват, так как на самом деле был влюблен в неё и не мог желать разрыва, который, конечно, произошел. Стало быть, сделал это действительно Пушкин. И его легко понять. Сколько тысяч юных губошлепов или великовозрастных недоумков пристают к нему с идиотскими вопросами и требуют ответов! Так и ангела можно довести… А я получил первый урок скромности — не лезть к великим людям со своими ничтожными интересами и делишками. И дорого заплатил за этот урок — утратой своей первой любви. Скандальное происшествие создало между мной и Зоей некоторую отчужденность, а в силу этой отчужденности я заметил, что Зоя всегда ходит с открытым ртом и говорит насморочным голосом, так как в носу у неё полипы, и вообще, что она не так божественно красива, как мне казалось…

Димка хохотал громче всех, о спиритических сеансах больше не заикался, но и дальше обрушивал на домашних всё новые и новые сенсации. То это были летающие тарелки, то даже их обитатели — зелененькие инопланетяне, где-то высадившиеся на Землю. В доказательство он приносил слепые, затертые перепечатки сообщений о том, что будто американские астронавты наблюдали, как несколько таких тарелок полпути до Луны сопровождали «Аполло», а на Луне увидели целую армаду космических кораблей. Потом его бросило в таинства йогов, он рассуждал о хатха-йоге, раджа-йоге, джанака-йоге и медитации. Однако по живости характера сам Димка в медитацию не погружался, воздерживаться от пищи не пробовал и стоять на голове не пытался. Потом он услышал о чудесах телекинеза Урии Геллера, который одним взглядом останавливал часы, сгибал и даже ломал вилки и ложки. Он собирал где мог сведения о филиппинских магах, которые делают полостные операции без хирургических инструментов, руками вырывают опухоли, а потом тут же, по-особому двигая пальцами, бесследно заживляют вскрытую полость. Или, наконец, погружался в фантастические загадки Бермудского треугольника, где бесследно исчезают огромные суда и целые эскадрильи самолетов, с кораблей необъяснимо пропадают пассажиры и команды, хотя суда пребывают в полном порядке, или самолеты проваливаются в какое-то четвертое измерение, а потом появляются оттуда как ни в чем не бывало…

Переменный ветер слухов и моды мотал его из стороны в сторону, как хорошо смазанный флюгер. Варя слушала сына с большим интересом. Ей нравилось, что он так начитан и жаден на всё новое в науке, пусть пока оно и не стало наукой. Тетя Зина относилась к Димкиным разглагольствованиям с настороженным любопытством. Шевелев считал всё бреднями, но почти не спорил, считая, что со временем эта блажь осыплется с него, как шелуха. Только если при том случался Устюгов, вспыхивали горячие споры. В сущности, спорил не Устюгов, а сам Димка. Устюгов несколькими ироничными, а то и язвительными репликами протыкал ярко разрисованный пузырь очередной сенсации, и тот опадал бесформенной тряпкой. Димка яростно бросался в бой, но ему оставалось только кричать, так как вместо аргументов и доказательств у него были лишь азарт и эмоции. Однако Димка никогда не злился, не обижался и оставался, как и прежде, веселым и добрым малым.

Длинные волосы Димка отрастил, как только окончил школу, теперь, несмотря на ворчание отца, отрастил усы и бороду. Устюгов больше месяца был в командировке и, придя к Шевелевым, изумленно остановился на пороге.

— О! — сказал он. — Глядя на тебя, мне хочется молитвенно сложить руки и воскликнуть: «Учитель! Озари меня светом своей мудрости и скажи, как надо жить…» Ещё немного, и ты станешь похож на Рабиндраната Тагора, которого в тридцатом году я мельком видел в Москве. Для окончательного сходства тебе остается только поседеть.

— В отличие от Тагора, — сказал Шевелев, — у него волос долгий, да ум короткий.

— Дорогой мой, — сказал Устюгов, — никакой зависимости между волосатостью и умственными способностями не существует. Ты сам без труда назовешь множество людей, которые при исключительном многоволосье отличались вместе с тем выдающимися умственными и прочими способностями, а некоторые были даже гениями, например Леонардо да Винчи или Лев Толстой. Волосатость или отсутствие её — вопрос моды. Воевать с модой глупо и бесполезно. Так что не мешай своему отпрыску растить дремучую бороду. Лишь бы он не остался дремучим во всём прочем…