Жесткая проба - Дубов Николай Иванович. Страница 39
В конце концов, что он ему сделал? Когда-то в детстве разок подрались. Велика важность. Кто в детстве не дрался?
– Сейчас мы это прикончим, захватим еще горючего и пойдем в одно место... Есть тут одна... Пластинки у неё – закачаться! Морячки прихватили. Из Западной Германии. Ударник и шесть саксов. Сила, представляешь?.. Пам-па-па-пап-пап-пап... – Олег начал напевать в судорожном, спотыкливом ритме, пристукивая донышком кружки по столу, потом спохватился, снова налил в стопку водку. – Знаешь, есть мировой тост: «Дин скол, мин скол, аллавака фрика скол!»
– Это по-каковски?
– Кажется, по-норвежски, моряк один научил. «За тебя, за меня, за всех девушек!» Здорово, а? Ну, давай...
«Не за всех, за Наташу!» – подумал Алексей и выпил.
– До конца, до конца, не будь бабой.
Алексей допил.
Теперь уже было не так трудно и противно. Он сам налил пива и запил. Минуту спустя горячая волна снова разлилась по телу. Пальцы стали неловкими – Алексей хотел подцепить кусок селедки и промахнулся.
– Я больше пить не буду.
– Что ты! Мы еще по полтораста не выпили...
Алексей гонял вилкой пельмени по жестяной тарелочке и думал, с чего начать. Наверно, лучше не сразу, подойти издалека...
– Слушай, ты в бога веришь?
– В бога? – Глаза Олега остановились. – Что я – сдурел? Я, если хочешь знать, ни во что не верю!
– Как это – ни во что?
– А так: дни скол, мин скол, аллавака фрика скол!.. И всё! И точка! А всё остальное – до лампочки!
– Это ты врешь.
– А чего бы я врал? Что я, кого боюсь? Да я никого не боюсь! Плевать я на всех хотел! – В духоте пельменной Олега быстро развозило. – И плюю... Давай выпьем и наплюем на всё!
Алексею есть уже не хотелось. Мысли сделались легкими, ускользающими, удерживать их становилось всё труднее.
– Мне тоже ребята говорили: «Плюнь!»
– И правильно!
– Не могу.
– Ну и дурак! Что ты, сто лет будешь жить? Да сколько б ни жил. Ну и дурак! – повторил Олег. – Или притворяешься...
– Я не притворяюсь.
– Все притворяются! И врут. А я – нет. Если хочешь знать, я – самый честный!
– Ладно, – сказал Алексей. Пьяный спор уводил слишком далеко в сторону. – Я с тобой не об этом хотел...
– Так и я не об этом! – подхватил Олег. – Я тебе, как другу... Понимаешь, как другу! Постой... Выпили ещё? Выпьем! Вот так... Я тебе, как другу, советую: брось ты это дело!
– Что бросить?
– Ну, ты там вкалываешь, в вечернюю школу ходишь... На черта тебе это надо? Живешь, как арестант... Ты же настоящий парень!
– А как жить надо?
– Как умные люди живут! Ну вот – я. Мог поступить в институт? Мог. Ну, там конкурс, медалисты... Плевать! Мой старик это бы дело устроил. А я не пошел. Что я потом с этого буду иметь? Вкалывай, как ишак, за это тебе семьсот в зубы и – будь здоров?
– А сейчас ты сколько получаешь?
– Я не получаю, я беру.
– Но ты же работаешь?
– Я? А зачем мне это надо? Работа дураков любит, пускай работяги и надрываются... Я и так проживу.
– И отец не возражает?
– А что отец? У меня старик ушлый, он тоже своего не упустит. Ему за пятьдесят, а он ещё дает дрозда... Ну и правильно! Жить надо весело.
– А на что?
– Найдется, надо только шевелить извилинами... Понимаешь?
– Нет. Если все так будут рассуждать...
– Кто все? Все не рассуждают.
– Погоди! Люди работают, строят коммунизм...
– Детка! Ты меня хочешь агитировать? Не надо, я в коммунизме больше понимаю. Они ещё строят, а я уже в коммунизме – получаю по потребностям.
– Не работая?
– Чудак! Что я тебе, рабочая скотинка, чтобы ишачить?
Теперь Алексей не слышал никакого шума, не видел ничего, кроме бледной самодовольной рожи Олега, по которой змеилась презрительная ухмылка.
– А кто же ты? Шкура?
– Постой...
– Значит, все пускай работают, а ты нет? Все – рабочая скотинка, а ты кто? Все на тебя, гада, должны работать, чтобы ты жил весело?!
Опираясь о столешницу, Алексей поднялся. Он не замечал, что уже давно кричит и окружающие слушают. Олег вскочил, ухватил его за руку.
– Погоди, ты не так понял...
– Я тебя хорошо понял... Уйди, гнида!
Алексей рванул руку, Олег не удержался на ногах, рухнул на стол. Жестяные тарелки, вываливая на него содержимое, попадали.
– Крепко! – с удовольствием, во весь голос отметили за соседним столиком. Там сидело четверо молодых рабочих.
– Погоди, ты у меня получишь! – трясущимися губами проговорил Олег, но тут же попятился к стене и побледнел ещё больше.
Задевая стулья сидящих, Алексей вернулся, сунул руку в карман.
– На, подавись! Я на твои не пил...
Он швырнул в лицо Олегу смятые бумажки, никелевая мелочь брызнула в стенку, на стол.
– Врежь этому тарзану как следует! – с вожделением сказал тот же голос.
Алексей повернулся и, покачиваясь, толкая сидящих, пошел к выходу.
Олег проводил его ненавидящим взглядом, с пьяной старательностью отряхнул костюм.
– Ух, я ему сейчас сам приварю! – пообещал голос.
Над соседним столиком приподнялась голова и плечи говорившего.
– Брось! – ухватили его за руки товарищи. – Не марайся. Его и так уже можно ложками собирать...
Опасливо оглядываясь, Олег отодвинулся, сунул подбежавшей Клавочке деньги и пошел к выходу. У двери он оглянулся, стараясь рассмотреть и запомнить лицо грозившего. Тот заметил это и снова начал приподниматься. Олег захлопнул за собой стеклянную дверь.
21
Ноги не слушались. Алексея осторожно поднимал ногу, старательно ее заносил, но опускалась она совсем не туда, куда нужно, а в сторону, туда же заносило его самого, и, чтобы не упасть, нужно было быстро-быстро перебирать ногами, пока равновесие не восстанавливалось, но со следующим шагом оно опять терялось, и Алексея относило в другую сторону. Он старался никого не задеть, но задевал, толкал прохожих и невнятно бормотал: «Извиняюсь...» Потом единоборство с непослушным телом поглотило всё внимание, и он перестал извиняться.
Одновременно идти и думать было трудно, но не думать он не мог. Время от времени он останавливался и говорил, не замечая того, вслух:
– Нашел кого просить! Ду-рак!.. – и тряс головой от отвращения к себе.
Потом он шел дальше и останавливался:
– Нашел с кем говорить! Ско-тина!..
От него шарахались, одни поругивали, другие посмеивались. Он ничего не замечал, не слышал и только иногда приостанавливался и оглядывался – туда ли он идет? Дорога была знакома, и, заваливаясь со стороны на сторону, он шёл дальше.
Миновав сквер, Алексей остановился. Перед общежитием не было никаких ворот, а здесь между каменными столбами подвешены ворота из железных прутьев. Но он же шел домой и проверял дорогу, всё было точно. Всё точно: он пришел домой, только не в общежитие, а в свой дом, в детский дом...
Алексей привалился к каменному столбу. Когда-то, в первый день жизни здесь, после первого знакомства с Витькой, он заблудился и пришел сюда поздно ночью. И всё было так же, как теперь. И теперь так же горят тусклые лампочки у входа в кухню и в спальни, так же висит в небе бледный рожок месяца, так же лежат на земле черные тени тополей...
Всё такое же и уже не такое. Вот он снова заблудился, только иначе, и, не сознавая того, пришел в свой дом. Но он уже ничем не может ему помочь. Другие мальчишки и девчонки спят в спальнях, другими судьбами заняты Ксения Петровна н Людмила Сергеевна... Тогда он, измученный и голодный, ткнулся ей в плечо, заплакал, и она заплакала тоже. Он рассказал всё о себе, навсегда поверил ей, а она – ему... А теперь? В чьё плечо может уткнуться он, верзила, кому пожаловаться? И чему помогут жалобы теперь?
Его пронзила щемящая жалость к самому себе. Нельзя вернуться в детство, ничего нельзя вернуть... Надо уходить! Нельзя, чтобы видели его здесь таким... Он с трудом оторвался от столба.