Марион и косой король - Гурьян Ольга Марковна. Страница 30

Устав от бреда, он замолкал, и Марион казалось, что все вокруг затихло, кроме его прерывистого дыхания.

В одно из этих затиший Марион вдруг услышала за своей спиной тоненький птичий голосок:

— Пить, пить, пить, пить.

Обернувшись, она увидела на соседней кровати мальчугана, поднялась с колен и дала ему напиться. Он осушил чашку до дна и снова заговорил:

— Пить, пить.

Выпив вторую чашку, он тихо и испуганно шепнул:

— Мне больно.

Марион нагнулась и, гладя влажные от пота волосики на его лбу, таком горячем, что обжигал ладонь, прошептала:

— Это пройдет, — и снова вернулась к Онкэну.

Между тем наступил вечер. Сестры разносили вечернюю еду: мясные и рыбные похлебки, яйца и вино. Поддерживая одной рукой голову больного, а другой его спину, сестры кормили тех, кто еще мог есть. Предложили поужинать Марион, но она только отрицательно качнула головой. Хоть не ела с самого утра, а казалось, самый маленький кусок ее задушит.

Зажгли лампы, дневные сестры удалились. Вступила ночная смена.

Всю ночь Марион переходила от кровати Онкэна к кровати мальчика. Одна из сестер дала ей тряпки, велела их согреть у большой печи и научила их прикладывать к ногам больных. Под утро Онкэн затих и лежал неподвижно, только изредка вздрагивал, пытаясь глубже зарыться в тюфяк.

Так прошла ночь, и наступило утро. Погасили лампы. Сестры с тазами в руках приближались к больным, умывали их лица и перестилали постели, в то время как служители, затопив пол потоками воды, проведенной в залу из большого резервуара, мыли и терли дочиста.

Пришел врач и, переходя от постели к постели, спрашивал:

— Как вы себя чувствуете?

И некоторым больным он прописывал купанье в большой ванне на колесах, которую сестра катила за ним. Другим больным он давал лекарства из трав. И хотя ему были известны свойства многих трав, изгоняющих лихорадку и снижающих жар и боль, но не было трав от чумы, и врач это знал, и мимо многих больных он прошел молча, печально покачав головой.

Когда он подошел к Онкэну, тот лежал тихо, не метался, не кричал, и Марион в надежде подняла на врача глаза и спросила:

Ему лучше?

Он умер, — ответил врач и пошел дальше.

Марион опустилась на колени и прижалась лбом к деревянной раме кровати. Веки горели, будто засыпанные колючим песком, лицо кривилось, но слез не было.

Кто-то тронул ее за плечо, шепнул:

— Подвинься.

И, подняв голову, она увидела, что сестра собирает в узел испачканное белье с опустевшей кровати и застилает ее чистой простыней.

Сестры в белой одежде торопливо ходили по зале, мыли, вытирали, поили, поднимали больных, переносили с кровати на другую, снова покрывали одеялом, стелили и перестилали постели, стригли ногти и волосы, прополаскивали в чистой воде испачканное белье, сушили его перед печью, выгребали пепел и мешали дрова в печи.

Марион встала с колен, встряхнула головой и принялась помогать сестрам…

С каждым днем больных все прибавлялось, и уже недостаточно было места, и клали по нескольку человек на одну кровать, и стелили тюфяки в проходах, и перетаскивали их с места на место, когда служители мыли пол. Уже не хватало рук ухаживать за больными, сестры были рады Марион и иной раз с тихой улыбкой благодарили ее. И не могло ей прийти в голову уйти отсюда, когда она была здесь нужна.

Скоро она научилась разнообразным, но таким несложным обязанностям сестер. Вместе с ними несла на голове узлы с испачканными простынями, через служебный вход выходила на набережную, спускалась к Сене и там, стоя на коленях на мокрых камнях, терла, била вальком, стирала, отстирывала дочиста. Платье на ней промокало до пояса, руки распухали от холодной воды, но какая-нибудь из сестриц говорила:

— Сейчас легко. А вот зимой! В мороз, в ветер, в дождь…

Иногда больной в безумном бреду вскакивал с постели, бил и ругал сестер, плевал на них и раздирал их одежды. Втроем и вчетвером они старались удержать его, чтобы он не тронул других больных, и, успокоив его, вновь укладывали. Вместо разорванного на ней платья Марион предложили белую одежду сестры, но она отказалась переодеться и только наспех зашила прорехи.

Но не надо думать, что были там одна скорбь и отчаяние. Ведь молодость всегда любопытна к жизни, и молоденьким сестричкам хочется поболтать о том о сем и о другом и что творится за их высокими и крепкими стенами. И уж всегда находился кто-нибудь, готовый поделиться новостями, — иной раз говорили о том служители, рассказывали родственники, приведшие больных, сообщала пожилая сестра, выходившая в город по делам больницы. И таким образом Марион узнала, что происходит в городе.

Парижане обезумели от ужаса. Уже каждый третий дом стоял пустым, с настежь распахнутыми дверями, и грабители, не веря пи в заразу, ни в смерть, проникали в эти дома и уносили все, что приглянется. Так они обнаглели, что уже и на улицах среди бела дня нападали на прохожих и, оглушив их, срывали с них одежду. Много больных лежали беспомощно в своих постелях или на полу, где случилось им упасть, и некому было отвести их в больницу. А иные и сами, выбежав на улицу, падали в грязь мостовой и здесь умирали, и не хватало людей убирать их тела. И эти люди, за высокую плату, за возможность грабежа соглашавшиеся убирать мертвецов, сами мертвецки пьяные, иной раз попадали на свою же повозку, и их же товарищи свозили их на кладбище Невинно убиенных. А там валили в одну яму по сорок и пятьдесят трупов, присыпая их сверху тонким слоем земли. Уже не хватало простынь на саваны.

— А ведь у нас полторы тысячи простынь, неужто не хватит? — говорила какая-нибудь сестра.

А другая отвечала:

Может, и не хватит, и негде будет достать. Ведь не только у нас больных стало много больше. А есть еще госпиталь в монастыре святой Катерины и еще другие, которых мы не знаем. Я слышала, что уже умерло больше пятидесяти тысяч.

Нам, конечно, принесут еще простыни, — говорила третья. — Ведь все ремесла и люди во всех условиях жизни объединились, оказывая нам помощь, потому что мы всегда всех больных и даже иностранцев принимаем и лечим бесплатно. Во всех завещаниях, даже самых бедных, всегда до сих пор обязательно был дар Отелю-дье. Принцы, как и простые граждане, считают честью быть нашими благодетелями. Кто завещает нам дом, кто белье, кто одежду, вино, масло, хоть одну селедку. Пирожники посылают нам работу своих учеников. Надсмотрщик живодерни — бродячих свиней. Булочники и бакалейщики делают ежегодные подарки. Большая кружка для подаяний стоит у входа, и всегда она к вечеру была полна доверху. О, нас не оставят в этот тяжелый час!

Да, так было, — со вздохом проговорила четвертая сестра. — Но скоро уже некому будет помогать нам.

Но как ни беспощадно косила смерть парижан, досталась ей еще более обильная жатва. Несчастные, отчаявшись, решили молить небо о снисхождении. Мужчины, женщины, маленькие дети — все, кто еще держался на ногах, с зажженными свечами, босые, торжественной процессией направились в аббатство Сен-Дени. Толпа была такая густая, что двигалась единым потоком, и уже ни посторониться, ни вернуться, ни остановиться было невозможно. Те, кто внезапно заболевал, двигались дальше, не касаясь ногами земли, тесно сжатые со всех сторон. И по тем, кто падал, толпа проходила с песнопениями. Но небо не вняло горестным мольбам, и с того дня число заболевших еще увеличилось.

Так продолжалось два бесконечных месяца.