Карабарчик. Детство Викеши. Две повести - Глебов Николай Александрович. Страница 29

Охотник присел на корточки, рассматривая пасть овчарки.

— Да, пожалуй, плохому человеку от этих зубов не уйти, — поднимаясь, сказал он, — загрызёт насмерть.

В избу вбежал Мойнок и, ласкаясь к хозяину, замахал хвостом. Увидев своего друга по Ярголу, Кирик весело поманил Мойнока к себе.

Услышав знакомый голос, лайка подбежала к Кирику. Но тут случилось неожиданное. Спокойно лежавший Токшун стремительно вскочил на ноги, и в тот же миг бедный Мойнок оказался у него под брюхом. Задрав лапы вверх, он покорно лежал на спине, как бы говоря: «Я же маленький, отпусти, я не драчун».

Янька скомандовал:

— Токшун! На место.

Овчарка улеглась в углу. Мойнок всё ещё лежал на спине, задрав лапы, и смотрел добрыми глазами то на Темира, то на ребят. Он всё ещё боялся Токшуна, казалось, он просил: «Выгоните, пожалуйста, эту собаку». Кирик подошёл к Мойноку и погладил его пышный мех.

— Э, хорошие гости так не поступают, — шутливо сказал Темир и погрозил пальцем в сторону Токшуна. В избе послышалось предостерегающее рычание овчарки. Янька взял её за поводок, вывел из комнаты и привязал к крыльцу.

— Токшун ещё не ознакомился, он понимает каждое движение. Когда ему грозит незнакомый человек, он считает обидой для себя, поэтому и рычит.

Ильгей внесла кипящий самовар. За чаем Мундус говорил сыну:

— Ребята будут жить у меня.

— Отвыкли они, отец, от аила, — резонно заметил Темир.

После того, как была построена изба, Мундус, несмотря на горячие уговоры сына жить вместе, наотрез отказался идти в избу и жил в аиле.

Только в сильные морозы он перебирался на печь и лежал там целыми днями, грея старые кости. Но, как только солнце начинало греть по-весеннему, Мундус опять перебирался в своё старое жильё.

— Родился в аиле и умирать там буду, — отвечал он обычно сыну, когда тот упрашивал его пожить ещё с месяц в избе.

Когда Кирик вместе с Мундусом перешагнул порог аила, на него нахлынули воспоминания.

Вот здесь, в углу, прикрытый овчинами, он спал крепким сном после того, как нашёл его Темир в тайге. Сидя у ярко горевшего костра, он длинные ночи напролёт слушал чудесные сказки Мундуса. Злой зимний ветер рвётся через тонкие стенки аила, колышет пламя очока, сердито воет в щелях утлого жилья и, взметая яростно сугробы снега, в дикой пляске кружится в ущельях. Под напев свирепого бурана слышится мерный голос Мундуса…

Как ручеёк, журчит чудесная сказка старика о счастливом мальчике. Буран утихает, старый Мундус подбрасывает хворост в огонь, тысячи искр летят в дымоход. Закрыв шубой Карабарчика, Мундус продолжает свою сказку.

Карабарчик засыпал, сквозь сладкую дремоту доносился голос Мундуса:

Хорошо быть таким маленьким-маленьким и спрятаться в траве от злой Варвары и Зотникова.

Окинув взглядом знакомую обстановку аила, Кирик вздохнул и опустился рядом с Мундусом возле очока. Пришли Янька и Темир. В дверь аила просунулась круглая, с плутоватыми глазами голова Бакаша.

— Эзен!

— Заходи, Бакаш, смелее, — сказал Темир мальчику.

Возле жилья послышалось шарканье чьих-то старческих ног, и, нащупав дверь, в аил вошёл слепой Барамай.

— Эзен!

Явился охотник Амат, и вокруг костра стало людно.

Ильгей внесла кожаный мешок с чегенем и чашки. Старики закурили длинные черёмуховые трубки. Молчание прервал слепой Барамай.

— Слышал, Карабарчик прилетел, — начал он и, затянувшись, передал трубку соседу. Незрячие глаза Барамая, как бы разыскивая Кирика, блуждали по аилу.

— Первый раз он был у нас в год великих перемен. Чёрные вороны Кара-корума пытались закрыть своими погаными крыльями солнце, но сожгли их. Карабарчик всегда будет гонцом радости.

— Мундус, возьми топшур, спой песню о новой жизни.

Кирик подал старику инструмент. В аиле зазвучали струны топшура, и Мундус начал речитативом:

Струны топшура умолкли. Ильгей налила гостям чегеня. Барамай, поднимая чашку, повернулся к Кирику:

— Мы, старые люди Мендур-Сокона, приветствуем тебя, как сына нашего народа. Приветствуем и твоего русского друга. Пусть будет тёплой постель, пусть будет полным горящими углями ваш очаг — так говорит алтайская пословица.

И Кирик понял: навсегда исчезли страдания детских лет, перед ним открылась новая, большая страница из чудесной книги Алтын-судур [29].

Через три дня ребята вместе с Темиром выехали в Тюдралу.

— Вернусь не скоро, меня не теряйте, — сказал перед отъездом охотник Мундусу и жене Ильгей. — Раз Прокопий вызывает, значит, нужен ему.

Вскочив на своего Буланого, Темир стал догонять уехавших вперёд ребят.

Кирику было немножко грустно расставаться с Мендур — Соконом, дедушкой Мундусом, славной Ильгей и лукавым Бакашом. Как быстро пролетели эти дни.

— Может, ты останешься еще погостить? — видя печальное лицо Кирика, спросил его накануне отъезда Темир.

— Нет, поеду с вами, — покачал головой Кирик и подумал:

«Расстаться с Янькой? Ни за что. Да и мама Степанида обидится! Нет, не отстану. Будем все вместе!» — решил он.

Завидев охотника, который мчался во весь опор, Кирик повернулся к Яньке.

— А Буланый по-прежнему бегает хорошо. Помнишь скачки в Теньге?

— Я тогда сильно боялся за тебя и за Буланого, — признался тот. — Ведь на скачках были лучшие лошади Алтая и арабский конь Аргымая.

— Всё же Буланый их всех обогнал!

— Зато Зотников со старшиной посадили нас под замок!

— А мы сумели выбраться.

— Если бы не Делбек, пришлось бы туго; смотри, Мойнок за Темиром бежит, — показал Янька на собаку.

Догнав Кирика и Яньку, Темир придержал Буланого и, оглянувшись на Мойнока, скомандовал:

— Пшёл домой!

Пёс присел на задние лапы и умоляюще посмотрел на хозяина.

— Возьмём его, Темир, с собой, — стал просить Кирик. — Не мешает ведь, пускай бежит.

— Хорошо, — согласился Темир, — хоть он и нужен дома, но как-нибудь обойдутся и без него.

За дорогу Токшун с Мойноком окончательно подружились. Правда, первые два дня в Мендур-Соконе лайка избегала встреч с овчаркой, с опаской поглядывала на неё, но за день перед отъездом Мойнок, чувствуя превосходство Токшуна, подошёл к нему и после обычной церемонии обнюхивания, виляя хвостом и изгибаясь, покорно улёгся возле овчарки.

Проехав грань Мендур-Сокона, охотник и ребята пустили коней шагом.

— Темир, мы слышали, ты был в Черновой тайге. Расскажи.

Закурив трубку, Темир рассказал, как зимой с артелью охотников он выехал на промысел в Прителецкую тайгу. Однажды, охотясь, Темир вышел к какому-то большому болоту. Вдруг Мойнок остановился и принялся разгребать снег. Темир, сняв лыжи, стал помогать ему и обнаружил истлевший труп человека. На его пиджаке были почерневшие от времени металлические пуговицы с изображением царского двуглавого орла.

Недалеко от места, где лежал человек, стояла старая засохшая лиственница, верхушка которой была сломана бурей. К дереву тонкой строчкой шёл след горностая. Темир подумал, что там есть дупло и зверёк устроил в нём гнездо. Взмахнув несколько раз топором, охотник срубил лиственницу, но горностая не было. Разрывая в гнезде старый мох и засохшие листья, Темир нашёл там пожелтевший листок бумаги, на котором было написано: