Секрет Жени Сидорова - Гладилин Анатолий Тихонович. Страница 27

— Кто это мы? — удивился Наполеон.

— То есть не мы, а русские, — пробормотал Женя, смутившись.

Но император был настолько возмущен Жениным заявлением, что не обратил особого внимания на некоторую неувязку.

— Чушь! — взбесился он. — Я победил под Бородином! Кутузов отступил и отдал Москву, столицу России! Это ли не победа?

— Но вы потеряли половину армии! — не унимался Женя.

— Меня доконал русский мороз, — капризно проговорил император, — и эти… партизаны… Варвары, не умеющие воевать! Мои солдаты не обучены сражаться с мужиками, вооруженными вилами! Но они мне отплатят за все. Завтра я возьму великолепный реванш. Битва под Ватерлоо будет изучаться потомками как шедевр стратегического искусства!

«Вот оно что, Ватерлоо! — понял мальчик.

— Честное слово, мне вовсе не хочется помогать этому чванливому французу, но упустить такой момент… Сделаю последнюю попытку вмешаться в ход Истории!»

— Ваше императорское величество, — почтительно заговорил Женя, — к сожалению, должен вас огорчить. Именно при Ватерлоо вы потерпите сокрушительное поражение.

— Ерунда, глупости! Я тщательно разработал диспозицию, нет ни одной мельчайшей детали, которой бы я не учел, я застраховал себя от всех случайностей. Каждый батальон знает свой маневр. Я опрокину Веллингтона! Это говорю я, Наполеон Бонапарт, великий полководец!

— Согласен, — как можно вежливее заметил Женя. — Наступит момент, когда герцог Веллингтон начнет отступать. Но тут вам с тыла ударит прусский корпус Блюхера. — Женя говорил все это, гордясь тем, что так хорошо помнит подробности знаменитого сражения. Жаль только, никто из одноклассников, и особенно Алла, не видит, как он сейчас на равных беседует о стратегии и тактике с самим Наполеоном.

— Я и это учел, — надменно ответил Наполеон. — Наперерез Блюхеру двигается армия маршала Груши. Груши отбросит пруссаков и придет мне на подмогу. Как видишь, я предусмотрел все.

— Ваше величество! Корпус Блюхера появится первым! Это я вам заявляю с полной ответственностью!

Мальчик и император некоторое время смотрели друг на друга. Бонапарт отвел глаза. Левая щека его нервно дергалась.

— Кажется, я начинаю догадываться, — с многозначительной усмешкой выговорил император. Он опять глянул на карту и заговорил с прежней горячностью: — Тем не менее, Я все рассчитал верно. Маршал Груши обязан опередить пруссаков!

— Он заблудится и опоздает. Наполеон снял треуголку, вытер ею лоб, вздохнул и с грустью произнес:

— Мой юный друг! Я старый, опытный генерал, я выиграл сотни сражений, я научился предупреждать случайности. Маршал Груши не может заблудиться, если только он не захочет заблудиться, понимаешь? Но тут я бессилен. Меня предал Талейран. Кто следующий? Я устал, понимаешь, мальчик? Многие генералы после того, как мы ввязались в эту варварскую войну с Россией, мечтают тихо и мирно служить трусливым Бурбонам… Продажные шкуры!.. Однако Груши присягнул мне, и я должен ему верить. Если я не буду доверять солдатам, присягнувшим мне… Нет, Груши обязан опередить Блюхера!

— А не поставить ли заградительный корпус? — предложил Женя.

— Откуда мне взять этот корпус? У Веллингтона и так на две дивизии больше. Выхода нет. Остается надеяться лишь на преданность моих маршалов.

За окнами послышалась нарастающая дробь барабанов. Пламя свечей заколебалось от размеренной поступи тысяч солдат.

— Вив лемпиратор! — раздался дружный хор молодых голосов.

Наполеон встал, выпрямился и отдал честь.

— Это корпус Ожеро, — прочувствованно сказал Наполеон. — Новобранцы идут умирать за Францию. Вот им я верю. Дети мои, ваш император честно исполнит свой долг!

И вдруг что-то щелкнуло, затрещало, раздался свист. Наполеон вздрогнул, а Женя услышал далекий, родной голос дяди Васи: «Женька, немедленно домой!» И словно невидимой волной мальчика выбросило из комнаты.

Глава XIII

Тележка сломалась

Еще в ушах звучали прощальные слова императора, дробь барабанов, приветственные крики солдат корпуса Ожеро, трубы духового оркестра, в последний момент заигравшего на улице старинный военный марш, а Женя уносился в глубь веков. Но куда, куда его несло? Что-то явно случилось с тележкой — мальчик потерялся, заблудился в Истории. Это было похоже на езду в неисправном лифте, когда не можешь попасть на нужный этаж — лифт останавливается, дверь открывается: «Простите, я ошибся», и нажимаешь следующую кнопку…

В первый раз, открыв дверь, Женя увидел перед собой узкую келью и монаха Мисаила, который при появлении мальчика злорадно захохотал и схватил розги. Мальчик успел захлопнуть дверцу перед самым носом монаха. Снова провал, темнота, еще одна дверь, и Женя на пороге спальни графини Тосканской.

— Вот он, негодник! — вскричала графиня.

Опять провал, темнота… Куда он мчится? Довольно, хватит, он хочет домой, его ждут дядя Вася и дядя Жора!

Тележка скрипнула и, набирая скорость, плавно пошла наверх. Напрасно Женя нажимал кнопки. Неожиданно тележка резко затормозила. Куда еще его забросило?

Женя осторожно потянул на себя железный засов…

В маленькой часовне ярко горели свечи, вставленные в серебряные подсвечники. Несмотря на то что мальчику удалось посетить и папу римского, и Ученого Пимена, он не мог сейчас точно определить, какая это церковь — православная или католическая (как-то все было некогда церкви разглядывать, не обратил внимания на различия). Он только знал, что возвышение из белого камня с золотыми воротцами и статуэткой распятого Христа называется алтарем. У подножия алтаря лежал пушистый коврик.

«Богатая церковь, — отметил Женя. — Все надраено, блестит. Но где я и кем являюсь в данный момент? Нет, видимо, с тележкой случилось что-то серьезное: я продолжаю думать по-русски, и чувствую себя не каким-нибудь историческим персонажем, а самим собой, пионером Женей Сидоровым. Спрячусь-ка лучше за алтарь, поближе к тележке. Подожду, что будет».

Ждать пришлось недолго. Человек, появившийся в часовне с парадного входа, протопал к алтарю, переставил подсвечники (Женя, боясь выглянуть из-за алтаря, догадывался о действиях вошедшего только по звукам), неловко плюхнулся на коврик, выругался вполголоса:

— Плохо топят, пентюхи, задам-ка жару графу… — И зачастил молитву: — Отче наш, иже еси на небеси…

Человек бормотал скороговоркой старославянские слова, смысла которых Женя не разбирал.

Короткое молчание. Вздох. Человек заговорил неторопливо, на почти современном русском языке:

— Господь всемилостивейший! Голова моя устала склоняться под тяжестью царского венца. Чую сердцем: час мой близок, но раздумья мрачные терзают душу. Кто взойдет после меня на престол? Кто станет самодержцем великой империи?

«Везет мне на императоров, — подумал Женя. — От французского — к русскому. Из огня — в полымя. Но интересно, кто же этот?»

Человек у алтаря продолжал исповедоваться:

— Господь всемилостивейший и всемогущий! Не дал ты мне наследника. Что ж, такова твоя воля. Что прикажешь делать рабу грешному? У меня три брата. Все, между нами говоря, балбесы. Ты их и сам прекрасно знаешь, не будем называть имена…

«Он-то знает, — поморщился мальчик, — а я и не догадываюсь. Минуточку. Попробуем сообразить. Раз император — значит, восемнадцатый или девятнадцатый век. По школьной программе мы до них еще не дошли, а я с этим временем не успел ознакомиться. Кто же из русских императоров завещал престол брату? Прямо хоть в энциклопедию лезь, не помню».

— Старший цесаревич, — жаловался император, — наследник законный, — горе всей нашей фамилии. На его совести ужасное преступление — кровь молодой француженки, которую он обесчестил и убил. Он анахорет, затворник и, по-моему, вольнодумец. Мамаша его ненавидит. Неужто ему? Другой братец туп, ограничен, прирожденный фельдфебель. Правда, более ничего плохого сказать о нем не могу. Дивизией командует отменно, аккуратен, любит порядок, служака, держится скромно… Ему бы губернией править, а не империей: размаха нет, воображения. Третий, самый младший, — забулдыга, ветрогон, ради красного словца не пожалеет и отца. Малый он добрый, чувствительный, но за карточным столом способен проиграть всю Россию. Типичный гусар. Уж чего-чего, а государственности в нем ни капли нет. О господи, грехи мои тяжкие, кому же завещать престол? Тяжела ты, шапка Мономаха!