Мандат - Власов Александр Ефимович. Страница 24

ВСТРЕЧА

Три дня запомнились Глебке на всю жизнь. День, когда они с отцом хоронили маму. День гибели отца и продотряда. И третий день, когда он бросил Юрия.

Выйдя из Смольного, Глебка вслух обозвал себя всеми обидными словами, какие только знал. На краю тротуара валялся тяжелый цилиндрик льда, выпавший в оттепель из водосточной трубы. Глебка размахнулся ногой и, как по мячу, ударил по льдине. Боль была сильной и немножко успокоила его.

Услышав перезвон трамвая, Глебка, прихрамывая, выбежал на мостовую, догнал последний вагон и поехал «на колбасе».

«Колбаса» — это толстая резиновая трубка с электрическим проводом внутри. Ниже трубки из-под вагона высовывался буфер. Мальчишки хватались руками за трубку, прыгали на буфер и ехали без билета. Это и называлось прокатиться «на колбасе».

За вагоном воздух завихрялся. Морозный ветер охладил Глебку, и он начал раздумывать, как быстрее найти Юрия. Может быть, он еще не ушел из своего дома? Забился в какой-нибудь темный уголок и плачет.

Глебка безжалостно ущипнул себя до боли. Но теперь он злился не только на себя. Все произошло из-за той пожилой женщины, которая поселилась в Юриной квартире.

«Ну, погоди! — думал Глебка. — Я с тобой поговорю, карга с тонкой шеей!»

От Московского вокзала, куда привез его трамвай, Глебка без отдыха бежал по Невскому до самого Юриного дома. Распахнув дверь так, что она ударилась ручкой в стену, он ворвался на лестницу и крикнул:

— Ю! Ю!.. Ю!

Так Глебка называл своего друга, когда хотел ободрить или похвалить его за что-нибудь.

Никто не отозвался.

Тогда Глебка влетел на второй этаж и яростно стал дергать за медную ручку звонка. Но дверь не открыли. Когда он забарабанил в нее кулаками, на площадку вышли встревоженные соседи из других квартир. Никто из них Юрия не видел.

Глебка обошел в доме все лестницы, залез на чердак, спустился в подвал. Юрия нигде не было.

Во дворе рядом с дровяными сараями стояла сторожка. На двери висел кусок кумача с надписью: «Домкомбед» — домовой комитет бедноты. Сюда и зашел Глебка напоследок.

За маленьким, словно игрушечным столом сидела на табуретке женщина в красном платке — дежурная.

— Мальчишка к вам не заходил? — спросил Глебка. — Юрием звать… Сын художника.

— Со второго этажа? — уточнила дежурная. — Он все-таки вернулся?.. Как же так? Ему послали телеграмму, чтобы пока оставался в деревне… А где он?

— Я сам его ищу! — сказал Глебка. — Вы бы лучше, чем сидеть здесь, жильцов бы своих прижучили! Врут что попало! Слухи распускают!.. Еще домкомбедом называетесь! — Он шагнул к двери.

— Постой! Постой же! — крикнула женщина. — Адрес возьми! Может, он на новую квартиру поехал!

Глебка не стал ее слушать. Адрес ему был не нужен. Юрий не знал про новую квартиру.

На улице Глебка присел на чугунную тумбу у ворот и задумался. Он попытался представить, как бы поступил сам, куда бы пошел, если бы оказался на месте Юрия. Но очень уж они были разные. Глебка бы никому не поверил, что арестовали его отца. Он бы поднял на ноги весь дом. Он бы и в ЧК не постеснялся заявиться и там бы тоже устроил трам-тарарам. Юрий на это не способен. Он и к знакомым не пойдет — постесняется или побоится, а близких родственников у него в Питере нет. Скорей всего, Юрий постарается уехать обратно в деревню.

И снова побежал Глебка по Невскому проспекту — к вокзалу. Но напрасно ходил он по путям и платформам, расспрашивал железнодорожников и пассажиров — никто не видел Юрия.

Глебка знал, что вокзал — любимое пристанище беспризорников. И он искал их, надеясь, что они заметили мальчишку в пальто с хлястиком, с вещевым мешком за спиной. Но и беспризорников он не нашел. Облава распугала их. Кто успел удрать, тот надежно спрятался и не высовывал носа. А кого забрали, тех уже мыли и стригли в интернатских санпропускниках.

В тот день ни один пассажирский поезд дальнего следования не отошел от Московского вокзала. Не было топлива. Из Питера отправлялись только воинские и грузовые эшелоны. Для ловких пассажиров и это — транспорт, на котором можно уехать из города. Но не для Юрия. Без билета он и близко к вагону не подойдет. Он все еще где-то здесь! И Глебка продолжал бродить по вокзалу.

В главном вестибюле висело объявление: «Впредь особого распоряжения отправка пассажирских поездов дальнего следования отменяется». Когда последует это особое распоряжение, никто не знал. Казалось бы, на вокзале делать нечего, но все залы были забиты пассажирами. На скамейках — ни одного свободного места. Люди сидели терпеливо, прочно. Тут они спали и ели. Бегали изредка с железными кружками за кипятком. Спорили, читали газеты. Даже чинили обувь. Какая-то старушка вязала носок.

А Глебка все ходил и ходил по вокзалу в надежде дождаться Юрия.

Когда стемнело, на улице повалил мокрый снег. Ветер усилился. Глебку обрадовала непогода. Вечером метель не разгуляешься. И ночь на носу. Некуда Юрию деваться. Он должен, обязательно должен прийти на вокзал. Только здесь мог он скоротать ночь. Правда, есть и другие вокзалы, но зачем ему Финляндский или Балтийский, если в деревню нужно ехать с Московского.

Было уже часов одиннадцать, когда Глебка почувствовал, что ноги перестают слушаться его. За это время он ни разу не присел. В колени, как в буксы, точно песку насыпали. А на скамейках по-прежнему не пустовало ни одно место. Кое-где люди устраивались даже в два ряда: одни спали лежа, а другие сидя дремали на краю, приперев спящих к спинке скамейки. Но все-таки одно местечко Глебка отыскал. Он втиснулся между старушкой, все еще вязавшей носок, и громко храпевшим мужиков в деревенском полушубке.

— Ты не воришка? — деловито осведомила старушка таким тоном, будто спрашивала, который час.

— А. что у тебя воровать-то? — ответил Глебка.

Он слишком устал, чтобы обидеться или рассердиться.

— Каждому свое дорого. Мне вот спицы дороже всего.

— На что они мне? В носу ковырять? — ругнулся Глебка.

— В носу ковырять не надо, — нравоучительно произнесла старушка.

— Не буду! Успокойся, бабка! Не буду твои спицы пачкать.

— Вот и ладно! А то ведь как бывает?..

Старушке хотелось выговориться, и она ровным ненадоедливым голосом, не переставая вязать, начала рассказывать, какие случаи бывают на вокзалах.

Глебка не слушал ее. «Посижу полчасика и снова обойду весь вокзал!» — подумал он и засек время. На больших круглых часах, висевших на стене в зале, было четверть двенадцатого.

А старушка все говорила, тихо, монотонно…

Но вдруг голос ее изменился — помолодел, окреп. Старушка схватила Глебку за плечо, подергала и закричала:

— Глебка! Глебка!.. Опять спишь?.. Вот я снегу-то принесу — живо прочухаешься от холода!

Открыл глаза Глебка, а перед ним — Глаша. «Сон! — не поверил он. — Приснилось!» Но Глаша продолжала тормошить его.

— Да проснись же, Глебка!.. Господи! Никак его не добудишься!

Сонными глазами посмотрел Глебка на вокзальные часы. Стрелки показывали шесть. Он вскочил.

— Здравствуй! — сказала Глаша. — Ты почему тут?

— А ты? — спросил Глебка.

— У меня беда.

— И у меня! — сказал Глебка.

Здесь же, на вокзале, присев в уголке на Глашин мешок, они рассказали друг другу о своих бедах. Сначала говорил Глебка, а потом Глаша. Ее беда была непоправимой…

Не всех бандитов батьки Хмеля перебили под Узловой. Несколько человек выскользнуло из засады, устроенной отрядом матроса Дубка. На станции жил подкулачник, у которого они спрятались и просидели на чердаке до ночи. Он рассказал им, что вагоны с хлебом спасла девчонка из Таракановки.

А Глаша, проводив Глебку и Юрия, вернулась верхом на лошади к оставленной у железнодорожного пути телеге. До деревни было далеко. Уже смеркалось. И она решила по дороге заночевать у знакомых.

Когда утром на следующий день Глаша приехала в Таракановку, родная изба на краю деревни догорала. Голосили сбившиеся в кучу бабы. Угрюмо стояли мужики без шапок. На снегу лежали отец и мать, прикрытые холстиной…