Тайна похищенного пса - Бонзон Поль-Жак. Страница 11

Кафи.

Какое странное имя.

Это большая немецкая овчарка, я ее очень любил. Ведь это я ее вырастил.

Сядь сюда, на стул. Расскажи мне о ней, ладно? Как ты ее потерял?

Заставив меня выпить большую чашку чая, мама больной девочки вернулась на кухню — наверное, готовить ужин. Вздохнув, я уселся на стул. Рассказать историю Кафи?.. Она была такой длинной… и зачем? Ведь уже все кончено. Но девочка приподнялась на подушке и приготовилась слушать.

— Ну же, рассказывай!

И вот я начал рассказывать о своей собаке. Сначала мне казалось, что ей будет скучно — ведь она никогда не знала Кафи… Но девочка слушала так внимательно, что я сам увлекся своим рассказом. Я как бы заново переживал все, что с нами произошло — со мной и с Кафи; мне даже стало казаться, что он здесь, рядом, лежит у шезлонга и, склонив голову набок, старается понять, о чем я говорю.

Когда я закончил, мы долго сидели молча. По лицу больной девочки текли слезы.

— Бедный Кафи!.. — прошептала она. — Ты обязательно его найдешь, я уверена, что найдешь!

Я грустно улыбнулся. Вдруг, посмотрев в окно, я обнаружил, что уже совершенно темно. Мама, наверное, ужасно волнуется! Надо было возвращаться.

— Уже! — воскликнула девочка. — Но ты вернешься, скажи? Ты придешь? Расскажешь мне еще про Кафи?

Я был потрясен тем, что она поняла и разделила мое горе. Ее глаза так необыкновенно блестели, когда она сказала: «Я уверена, что ты его найдешь», — что я ей поверил. Конечно, ребята в школе говорили мне то же самое, но у нее это звучало совсем по-другому. Нет, этот чистый голос не мог ошибиться…

МАДИ

На следующий день я не смог пойти на улицу От-Бютт. Мама попросила меня посидеть с младшим братом, пока она сходит к одной даме, которая хотела нанять горничную. Как оказалось, в Лионе жизнь тоже непроста. Хотя здесь папа и зарабатывал больше, чем в Реянетте, денег все равно не хватало: плата за жилье была выше, чем там, а из-за холодного и сырого климата угля для отопления требовалось намного больше; к тому же теперь у нас не было огорода, чтобы запастись овощами. Поэтому мама и решила найти себе работу на несколько часов в день, пока Жео в детском саду.

Этот вечер показался мне таким длинным! Больше не надеясь встретить Кафи на улице От-Бютт, я все время думал о маленькой больной девочке. Мне хотелось снова ее увидеть, поговорить о Кафи, о Реянетте… Я был уверен, что она тоже была бы рада.

К счастью, следующий вечер оказался свободным.

— Ну, давай, — с улыбкой сказала мама, — иди скорее к своим ребятам, а то, я вижу, тебе не терпится!

Перед уходом я попросил у нее разрешения взять несколько фотографий из деревянной шкатулочки.

— Зачем? — удивилась мама. — Ты ведь им уже показывал эти снимки.

Я смутился и покраснел.

— Ты знаешь, мама… это не для ребят.

Я робко объяснил ей, что позавчера вечером случайно познакомился с одной девчонкой — моей ровесницей, она болеет и скучает.

— Скажи, мама, можно мне пойти туда еще?

Мама обрадовалась моему хорошему настроению, ведь с тех пор как мы переехали в Лион, я почти все время грустил.

— Иди, Тиду! Я даже рада, что ты в такую плохую погоду сидишь в тепле, а не бродишь по улицам. Только не слишком задерживайся!

И я убежал, унося с собой фотографии. Как же я запыхался, пока бежал на улицу От-Бютт! На лестнице мне пришлось дважды остановиться, чтобы перевести дух. Но как только я оказался перед дверью, моя решительность моментально улетучилась: может, она уже забыла обо мне или ее мама будет против…

Все же я осмелился постучать. Дверь тут же распахнулась, и передо мной оказалась та самая женщина, которая откопала меня в снегу; она улыбалась.

— А, вот и ты… входи!

Я прошел в крошечную, но хорошо протопленную кухню. Тут же из комнаты послышался слабый голос:

Мама, кто там?

Это он! Значит, меня ждали!

На этот раз мама девочки без колебаний подтолкнула меня к комнате. Девочка лежала в своем шезлонге в той же позе, что и позавчера вечером.

— А я тебя вчера прождала весь вечер… думала, ты уже никогда не придешь.

Она улыбалась, и я понял, что она действительно очень рада меня видеть. Я объяснил, почему не пришел вчера.

Когда ты ушел, до меня дошло, что я даже не знаю твоего имени… Меня зовут Мади, а тебя?

Тиду.

Тиду, — повторила она. — Я не знаю ни одного Тиду в Лионе.

Мади знаком предложила мне сесть.

— Садись здесь, с этой стороны, чтобы я тебя лучше видела, а то мне нельзя наклоняться вперед.

Я пересел поближе. Мне трудно было привыкнуть к ее неподвижности. В тот раз я не заговаривал о ее болезни, а сейчас осторожно спросил:

Тебе очень больно?

Нет, что ты! То есть только когда я двигаюсь. У меня болит правое бедро, в кости.

А давно ты болеешь?

С лета. В последние дни перед каникулами мне уже было больно ходить в школу. Врач сказал, что это очень надолго…

— Ты никогда не выходишь?

Она улыбнулась.

А как ты себе это представляешь? Мне же нельзя двигаться!

Подруги-то тебя навещают?

Да, сначала они часто приходили, почти каждый день… А потом в октябре я уезжала, и они отвыкли…

Ты уезжала?.. Из Лиона? Она опустила голову.

Доктор сказал, что мне необходимо солнце, много солнца… и меня отправили на юг, в санаторий. Это такой большой дом, полный больных людей… я так и не смогла к этому привыкнуть. Это плохо, я знаю, но мама меня всегда баловала… Она очень хорошая. Я так по ней скучала! Ты знаешь, я ведь обожаю деревню: поля, лес, животных… но когда ты не можешь ходить — это совсем другое дело. Мне было грустно, я перестала есть и через три недели написала, чтобы меня забрали.

Она, как бы оправдываясь, посмотрела в окно.

— Здесь тоже бывает солнце… Не сегодня, конечно. А в хорошую погоду оно всегда заходит в мою комнату и добирается почти до самого шезлонга! Нам так повезло, что снесли дом напротив, он загораживал весь вид. Можно подумать, что это сделали специально для меня. Вот посмотри в окно!

Я подошел к окну. Обзор действительно был хороший. Но в сумерки серое небо и снег на крышах сливались в однообразную серую мглу.

— Обычно здесь очень красиво, — настаивала она, — виден небоскреб в Виллербанне и даже горы. Утром в хорошую погоду можно разглядеть Монблан.

Она оживилась и была просто счастлива рассказать мне о своем родном городе — совсем как Корже тем вечером, на Крыше Ткачей. Мади любила Лион и считала его красивым. Может, и я буду так когда-нибудь считать, но пока что этот город отнял у меня Кафи.

Я стоял молча, не двигаясь, прислонившись лбом к стеклу; она догадалась, что я думаю о собаке.

— Сейчас ты не можешь полюбить наш город… это произойдет потом, когда ты найдешь Кафи… Знаешь, я много думала о нем. Позавчера мне даже приснился сон, что я его встретила на узенькой улице, но это было не в Круа-Русс, а в каком-то другом районе, даже не знаю, где. Я его позвала, он подошел и потерся о мою ногу, а я совсем не испугалась… хотя я боюсь больших собак. Ну, Тиду, расскажи мне еще что-нибудь о Кафи!

Я сел рядом с ней и вытащил из кармана маленькие фотографии. Они были сделаны прошлым летом, во время каникул. Там были наш деревенский дом, родители в саду на скамеечке, Жео у мамы на руках. К сожалению, Кафи на снимках не было — он боялся фотоаппарата. У меня оказалась только одна его фотография — он там рядом со мной у реки, но в последний момент Кафи дернулся, и голова получилась нечетко.

— Какой он большой и красивый! — воскликнула Мади. — Я бы все-таки его испугалась!

— Нет, я уверен — вы бы сразу подружились!

И я снова заговорил о своей собаке, о Реянетте… Мади слушала меня с тем же вниманием, что и в прошлый раз, ее глаза сияли. Я рассказывал о наших вылазках в виноградники и на скалы, о том, как мы носились по полям.

Но вдруг до меня дошло, что стыдно все это ей рассказывать, — ведь она не может ходить! Мади и на этот раз поняла причину моего смущения.