Нож великого летчика - Биргер Алексей Борисович. Страница 3

- Мон дью! - запричитала старуха. - Гиз, мон инфан террибль, посмотри, что ты наделал! Спасибо вам огромное, молодой человек - и простите нас, пожалуйста!

Французского я не знал совершенно, ни единого словца, я вообще не начинал ещё тогда учить иностранные языки, но то, как старуха пересыпала свою речь французскими словечками, потрясло меня настолько, что я запомнил все её любимые выражения - и, вроде, воспроизвожу их более-менее правильно.

- Ничего, нормально... - пробормотал я.

Я кое-как поднялся с земли и тупо стряхивал с джинсов липкую грязь. Тем временем, Гиз продолжал рваться куда-то вдаль.

- Ума не приложу, что с ним сегодня, - сказала старуха. - Простите, вы не поможете нам вернуться домой? Я думаю, у вас сил побольше, чем у меня, а кусаться он не будет, если я передам вам поводок из рук в руки, и он поймет, что так хочет хозяйка. А заодно, мы смогли бы привести вас в порядок. Или вы куда-нибудь торопитесь?

- Нет, - ответил я со вздохом. - Я никуда не тороплюсь. И с удовольствием вам помогу. Куда идти?

- На ту сторону реки, на улицу Госпитальный Вал, - ответила старуха. Кстати, разрешите представиться. Меня зовут Мадлена Людвиговна. А вас?

- Леня, - сказал я. - Просто Леня...

- Что ж, Леня, - сказала старуха. - Пошли.

Я подобрал ранец, она вручила мне поводок, и мы побрели в сторону пешеходного моста через Яузу.

- Так вы, получается, не русская? - осмелился спросить я. Поводок я держал с большим напряжением: фокстерьер все время дергал, правда, с каждым разом все слабее, постепенно уясняя, что ему со мной не справиться.

- Да, - ответила она. - Когда я осталась здесь, и получала советский паспорт, у меня спросили, как мое отчество. Моего пап( звали Луи, но от Луи никак не образовывалось хорошее отчество, получалось Луивовна, что-то вообще непроизносимое, вот мы все вместе и решили, что лучше мне быть Людвиговной. Ведь Людвиг - это то же самое, что и Луи, только на более северный манер... - она с любопытством взглянула на меня. - А вы...

- Говорите мне "ты", пожалуйста! - взмолился я. - "Вы" как-то совсем для меня непривычно.

- Хорошо, я постараюсь, - серьезно сказала Мадлена Людвиговна. - А ты почему гуляешь и никуда не спешишь? Прогуливаешь школу?

- Нет, - ответил я. - Это школа прогуливает меня.

Она удивленно наморщила лоб.

- То есть? Не совсем понимаю.

- Ну, меня выгнали за то, что я в джинсах... и с длинными волосами. И велели без родителей не возвращаться.

- Гм... - она ненадолго задумалась. - Зачем же ты носишь джинсы и длинные волосы, если этого нельзя?

- Я не думал, что этого настолько нельзя, - объяснил я.

Она опять задумалась. Мне показалось, у неё есть свое мнение по этому поводу, но она не хочет высказывать его мне.

Довольно скоро мы добрались до добротного "сталинского" дома, в котором жила Мадлена Людвиговна. Дом был всего пяти этажей в высоту, но казался огромным, во-первых, из-за того, что сами этажи были высокими, а во-вторых, из-за того, что он стоял буквой "П", охватывая просторный двор, и так царил над этим двором, что возникало ощущение, будто он возносится до самых небес. Мы прошли мимо беседки, где, по первой теплой погоде, уже расположились старики-шахматисты, вошли в один из средних подъездов, поднялись, втащив упирающегося Гиза, на третий этаж. Мадлена Людвиговна извлекла связку ключей, отперла дверь и вошла.

- Заходи, - кивнула она мне. И позвала, повернув голову в сторону кухни. - Шарлотта! Шарлотта!

Услышав французское имя, я тихо спросил:

- Это ваша сестра?

- Нет, - ответила Мадлена Людвиговна, плотно запирая дверь и освобождая Гиза от поводка и ошейника. - Это моя, так сказать, конфидентка. Мы знакомы с тех пор, как вместе попали в Россию... Сейчас она живет у меня, потому что вдвоем нам легче справляться, а вообще у неё комната в Санкт-Петербурге... то есть, в Ленинграде.

В то время я в жизни не слышал, чтобы вот так, в разговоре, Ленинград называли по-старинному - Санкт-Петербургом - и, естественно, насторожил уши. Я понял, что о многом могу порасспрашивать этих странных старушек. Когда же они попали в Россию, если Ленинград до сих пор оставался для них Санкт-Петербургом? Ну, и другие вопросы роились. Я бы начал расспрашивать немедля, но тут из кухни в коридор вышла Шарлотта: совсем сухонькая, с волосами не то, чтоб жидкими, но и не слишком пышными, уложенными волной то есть. взбитыми искусственно, чтобы создать впечатление пышности и объема. Она была в темном платье с узким белым воротничком и в фартуке.

- Шарлотта, дорогая, - обратилась к ней Мадлена Людвиговна. - Гиз сбил с ног этого милого мальчика, когда мальчик... его, кстати, зовут Леонид... помогал мне поймать нашего озорника. Ума не приложу, что с ним случилось и куда он вздумал умчаться. В общем, надо бы почистить мальчику брюки. Надеюсь, он не постесняется снять их при нас, двух старых женщинах. В крайнем случае, может завернуться в одеяло или плед. А я, пока брюки будут сохнуть, развлеку его, чтобы ему не скучно было... Тебе дать плед, чтобы ты мог задрапироваться как в римскую тогу? - повернулась она ко мне.

- Да я... Да как-то... - я растерялся.

- В общем, снимай брюки и проходи вон в ту комнату, - указала она.

В квартире было две комнаты - спальня и гостиная, и я, сняв джинсы и вручив их Шарлотте, прошел в гостиную. Это была идеально чистенькая и уютная комната, с большим старинным сервантом, сплошь покрытом резьбой и с прихотливо граненым стеклом застекленных дверец, с круглым столиком, на котором были разложены кружевные салфетки, двумя креслами, старинной люстрой, старинной настольной лампой, из бронзы и резного камня, с расписным абажуром, цветами на окне и множеством фотографий на стенах. Если бы вместо фотографий висели рисунки и акварели и если б не было телевизора в углу, то вполне могло показаться, будто я попал в гостиную каких-то далеких-далеких времен - может даже, в девятнадцатый век.

Я разглядывал фотографии, когда появилась Мадлена Людвиговна. Она катила перед собой сервировочный столик на колесиках. На верхней полке столика красовались чайничек тонкого фарфора, три чашки под стать чайничку, вазочки с печеньем, вареньем и сахаром, а на нижней полке лежал аккуратно свернутый плед, в желто-красные квадраты - на случай, если я пожелаю "задрапироваться".

- Садись, пожалуйста, - сказала она. - Шарлотта сейчас подойдет... Что, интересные фотографии?

- Да, очень, - кивнул я. - Интересно, вот это кто?

Я указал на очень старую фотографию - ещё из тех, что были коричневатых тонов - на которой был запечатлен трехлетний бутуз в бархатном костюмчике с кружевными отворотами и с отделанным кружевом отложным воротником, в башмачках толстой кожи, с медными пряжками. Малыш стоял, держась за гнутый стул с высокой овальной спинкой.

- А это мой первый воспитанник, - улыбнулась Мадлена Людвиговна. Очень был хороший мальчик, и я так была рада, что он не погиб во всей этой ужасной суматохе.

- В какой суматохе? - не понял я.

- Ну, в революции, - объяснила Мадлена Людвиговна.