Дело №1 - Биргер Алексей Борисович. Страница 12

— Но, ведь, наверно, и за других ребят кто-то вас будет просить, если уже не просил… — возразил он.

— С другими я и разговаривать не стану так, как разговариваю с вами, — ответил я. — И, пожалуйста, давайте сделаем вид, будто этого разговора просто не было. Иначе получится, что вы навредили мальчишке, вместо того чтобы помочь… Кстати, где он сейчас? Еще в Архангельске? Или уже в Москве, куда-то пристроен?

— Еще в Архангельске. Но, разумеется, не дома. Ему надо было создать нормальные условия, вот я и договорился с одной деревенской семьей, из моих хороших прихожан, что Миша у них пока поживет, отдышится, покупается, по лесу побегает. О младших ему теперь думать не надо, так что он дергаться не будет. Он выезжает через пять или шесть дней, на поезде. Так выезжает, чтобы как раз приехать к автобусу, который повезет ребят на сборы. А если на день раньше приедет, так я его у себя устрою. То есть, у тех друзей, у которых и сам живу.

— Без помощи Гортензинского? — спросил я.

— У него и без того забот хватает. Зачем его лишний раз нагружать? Спасибо и на том, что он участие в парне принимает.

— Да… — заметил я. — Спасибо и на том.

Отец Владимир поднялся.

— Понимаю, что и так отнял у вас немало времени. Извините. И, надеюсь, в следующий раз мы увидимся по менее щепетильному поводу. Просто повидаемся как старые знакомые. Может, и в наши края заглянете, я вам северную природу покажу. Красивая у нас природа. Недаром и Ломоносов как раз из тех мест.

— Спасибо, отец Владимир, — отозвался я. — Только, боюсь, я долгонько теперь никуда не выберусь. Работа у меня такая, что отдыха не предусматривает.

— Ну, храни вас Бог, храни вас Бог…

И я проводил отца Владимира к выходу, а когда он ушел, устроился в кресле, чтобы еще немного подумать.

Отец Владимир сам не представлял, сколько он мне рассказал.

И очень мне не понравилась картина, которая вставала перед моими глазами.

Мне надо было решить главный вопрос: или попробовать разобраться с надвигающимися проблемами самому или позвонить Борису Андреевичу. Мне своевольничать не привыкать, когда это для пользы дела надобно, да и генерала не хотелось тревожить…

Но в конце концов я все-таки набрал его номер. Ведь если я где-то промахнусь, если что-то пойдет не так, то я и его подведу! Поэтому он обязательно должен быть в курсе.

— Да?.. — прозвучал его голос.

— Борис Андреевич, это я. Дело неотложное. Когда мы с вами можем встретиться?

— Да хоть сейчас, если тебе удобно.

— Вполне. Куда мне подъехать?

— Хм-хм, дай подумать. Знаешь что, приезжай-ка ко мне домой, где-то часика этак через полтора. Заодно и поужинаем вместе. Не забыл еще, где я живу?

— Как можно, Борис Андреевич!

— Вот и славно. Жду.

Я выждал еще минут пятнадцать, потом покинул квартиру. Валерий, завидев меня, встал с лавочки за детской площадкой, где он сидел, читая газету, и пошел к машине.

— Ну? — поинтересовался я. — Есть что-нибудь новенькое?

— Возможно, — кивнул Валерий. — Похоже, священника сопровождали двое, и он об этом не подозревал. Я этих типов, конечно сфотографировал.

— Отлично! Сейчас остановимся у ближайшего фотосервиса, в котором есть срочное исполнение заказов. А потом поедем к «Войковской».

Проявка и печать заняли около часа, и вот мы понеслись дальше, по Ленинградскому проспекту, к дому Бориса Андреевича.

— Прости, но тебе опять придется подождать, — сказал я Валерию, когда мы остановились во дворе генеральского дома. — А ты, наверно, голоден? Можешь сходить в кафе, я нескоро освобожусь. Есть у тебя деньги?

— Если можно на часок отлучиться, — улыбнулся Валерий, — так я к, сестре заверну, она тут живет неподалеку. Там и поем.

— И час есть, и даже поболее, — сказал я. — Можешь съездить.

И сам зашёл в подъезд, поднялся на лифте на седьмой этаж.

Генерал встретил меня в спортивном костюме и в шлепанцах. Его милая жена, Клавдия Петровна, хлопотала на кухне.

— Заходи, заходи, — сказал Борис Андреевич, — сейчас закусим, а там и о делах потолкуем.

Я прошел на кухню, поздоровался с Клавдией Петровной, меня тут же усадили за стол…

— …А теперь извини, Клавочка, нам с Валентином нужно потолковать наедине, — сказал генерал минут через двадцать.

— Вот и хорошо, — улыбнулась Клавдия Петровна. — А то сейчас мое любимое телешоу начнется, я уж сижу, как на иголках, все-таки гостя покидать неудобно… Но раз вы меня отпускаете, то спасибо вам!

— Ваша жена — отличный дипломат! — сказал я Борису Андреевичу, когда Клавдия Петровна вышла.

— Старая школа! — засмеялся он. — Но давай, рассказывай, что у тебя стряслось.

И я начал рассказывать во всех подробностях. Закончив рассказ, выложил на стол конверт с готовыми фотографиями.

Генерал взял фотографии, медленно и вдумчиво перебрал их, одну за другой. Периодически он то хмурился, то головой покачивал.

— Ну? И что ты сам обо всем этом думаешь? — наконец спросил он.

— Я думаю о том, что Гортензинский так возникает отовсюду, как будто специально подставляется, специально хочет засветиться.

— И зачем ему это, по-твоему?

— Ему нужно убедить меня, что в отношении училища у него есть свои интересы. Для чего? Чтобы я начал реагировать и этим интересам препятствовать, готовясь отразить удар с той стороны, которую он мне демонстрирует. А он тем временем совсем с другой стороны ударит. Я так понимаю, ему нужно скинуть меня из начальников училища, чтобы другой человек, послушный, позволил ему… ну, скажем так, вылепить из некоторых кадетов его агентов в нашем ведомстве. Развратив мальчишек деньгами, обещаниями хорошей жизни… Интересно, он уже проделывал подобные штуки?

— Проделывал, — кивнул генерал. — Мы имеем данные, что среди студентов и курсантов некоторых заведений есть будущие «агенты», находящиеся под влиянием Гортензинского и его людей. Знаем, какими методами он этих ребят проталкивал, но не вмешивались, потому что эти заведения нам не подчиняются. Глаз с этих ребят мы, конечно, не спустим, особливо с тех, кому предназначено стать, например, прокурорами… Но дело в том, что до сих пор Гортензинский проталкивал вполне взрослых ребят, от семнадцати до двадцати лет. То есть, людей сложившихся, и уже испорченных деньгами или теми кругами, в которых вращаются их семьи. Таких ребят, которые сознательно готовы всю жизнь продаваться Гортензинскому и служить ему дополнительным щитом… А тут — двенадцатилетние мальчишки. За те годы, что они проведут в училище под твоим руководством, любой «мальчиш-плохиш» десять раз перевоспитается.

— Ну, не переоценивайте мои возможности.

— Я знаю, о чем говорю, — Борис Андреевич качнул головой. — А вот если тебя не будет… Работа училища будет, по сути, развалена. Но от всех внутренних интриг и разногласий, которые могут тебя задеть, я тебя надежно огражу. А у тебя-то какие соображения?

Я еще раз все взвесил, прежде чем заговорить.

— Насчет визита отца Владимира, — начал я, — есть два предположения. Первое — Гортензинский и правда считает, что отец Владимир относится ко мне со страхом и ненавистью, как к человеку, который несколько раз вызывал его на допросы. И Гортензинский в жизни не мог предположить, что отец Владимир меня навестит. Второе — он знал заранее, что в свое время именно я…

— Ну, не важно, что именно ты сделал, — генерал махнул рукой.

— В общем, он предвидел заранее, что отец Владимир помчится ко мне, чтобы хлопотать за Астафьева — и проговорится, естественно, какую роль в судьбе Астафьева играет сам Гортензинский. Мне представляется, что верен второй вариант. Если бы Гортензинский думал, что нас с отцом Владимиром ничто не связывает, то за отцом Владимиром не следили бы. Теперь вопрос, зачем это Гортензинскому надо. По нескольким причинам, и основная: навести меня на мысль, что именно Астафьев — тот мальчишка, из которого Гортензинский вылепит шпиона мафии в наших рядах. Потому что, мол, финансовой помощью младшим братьям и сестрам Михаила Астафьева он крепко будет держать парня на крючке и не даст ему забыть о долге… Но если он хочет, чтобы мы так думали — значит, на самом-то деле, Астафьев ни при чем. А пока мы будем думать на Астафьева, начнем искать рычаги, которыми ежедневно Гортензинский воздействует на мальчика, Гортензинский провернет совсем другую комбинацию. То есть, Астафьев — это пыль нам в глаза.