Чудесный мир - Батуев Андрей Михайлович. Страница 27

Впоследствии я убедился, что все бабочки, выведенные из куколки дома, как правило, не боятся человека и при приближении руки не улетают, но тогда я этого не знал и радовался, что мне удалось приручить Павлиночку.

В природе бабочка боится не человека, а всего движущегося; если вы захотите поймать сидящее на цветке насекомое и будете очень медленно приближать руку, не наводя тень, то бабочка не заметит опасности и будет поймана. Но если она увидит движение хотя бы вашей тени, этого будет достаточно, и она немедленно взлетит. Все это я узнал много позже, а тогда я был по-настоящему счастлив и даже верил, что Павлиночка знает свое имя. На время сад был забыт: я целый день проводил возле своей воспитанницы.

Стояли последние дни августа. Погода вскоре испортилась, солнце скрылось, моросил мелкий холодный дождь. Павлиночка часами сидела неподвижно, сложив крылья, и не реагировала на подносимые фрукты. Боясь, чтобы она не погибла от голода, я, по совету мамы, смачивал сладким сиропом кусочек марли и, положив его на руку, сажал рядом Павлиночку, а затем, осторожно раскрутив свернутый в спираль хоботок тонкой булавкой, опускал кончик хоботка на марлю — и бабочка принималась сосать сладкий сироп. Обычно, насытившись, словно в благодарность, она раскрывала крылья и, сделав несколько грациозных взмахов, опять складывала их и затихала. Так как Павлиночка мало летала, то окраска ее оставалась по-прежнему яркой и нарядной.

В середине сентября выдался чудный, почти летний день. Солнце весело заглядывало в комнату, и я побежал в сад. Надо было осмотреть все знакомые места, побывать во всех заветных уголках. Когда я вернулся к обеду домой, Павлиночки не было. Я обшарил всю комнату, но тщетно! Бабочка исчезла. Это было мое первое детское горе, я долго не мог привыкнуть к своей утрате. Лишь когда за окном закружились белые мухи, а стекла окон разрисовал замысловатыми узорами дед-мороз, я перестал искать Павлиночку.

Наступал Новый год. У нас в семье этот праздник всегда отмечался очень торжественно. Готовились всякие вкусные кушанья, наряжалась большая красавица елка, я и брат получали подарки. Вечером на елке зажглись свечи. Мы любовались нарядной елкой, осыпанной золотым дождем, украшенной гирляндами бус, разноцветными шариками и всевозможными игрушками. И вот неожиданно наше внимание привлекла тень, мелькнувшая под потолком. Что бы это могло быть? И вдруг на золотую звезду, венчавшую елку, опустилась бабочка; словно нежась под лучами солнца, она распахнула нарядные крылья, и мы узнали Павлиночку! «Вернулась! Вернулась!»— закричали мы, и в честь Павлиночки грянуло оглушительное приветствие. По-видимому, наш восторг заметно превосходил рамки обычного, так как в комнату поспешно вбежала испуганная мама. Она подумала, что, по крайней мере, горит елка. Узнав, в чем дело, мама немедленно стала гасить свечи; только теперь мы поняли, какой опасности подвергалась Павлиночка на елке с зажженными свечами, и принялись усердно помогать маме.

Возвращение Павлиночки казалось мне сном наяву, сказкой. Посудите сами, зимой, в январскую ночь, она вернулась к нам, точно желая поздравить нас с Новым годом! В действительности все было проще и вполне естественно: осеннее поколение бабочек группы ванесс зимует и с наступлением первых теплых дней вылетает из своих зимних укрытий. Крапивница, адмирал, павлиний глаз, которых мы видим в первые весенние дни, — это не вновь вышедшие из куколок бабочки, а зимовавшие с прошлой осени. Я ведь говорил, что Павлиночка исчезла в теплый сентябрьский день. Видимо, в мою комнату забыли закрыть дверь. Ожившая под лучами солнца, бабочка выпорхнула в сени. В сенях было темно и прохладно. Повинуясь инстинкту, она нашла какую-то щелочку и там схоронилась. Под влиянием низкой температуры она впала в зимнюю спячку. В канун Нового года долго топилась плита; разбуженная теплом бабочка выпорхнула из своего убежища и полетела на свет в комнаты, приняв нашу елку за весеннее солнце. Как видите, все просто, но просто для того, кто знает, а ведь мне тогда только что исполнилось семь лет, и для меня появление Павлиночки казалось волшебством.

Много раз я потом встречал Новый год, но, пожалуй, не получал в жизни лучшего подарка, чем в ту новогоднюю ночь.

Лесник-снайпер

В тот день я долго бродил по лесу и заплутал. Короткий вечер сменила ночь, вызвездило, а я все упорно продолжал «выходить».

Неожиданно невдалеке на берегу реки я увидел костер. Около костра временами поднималась человеческая фигура, отбрасывая огромную тень.

Четверо рыбаков горячо о чем-то спорили. Когда я вышел из леса, разговор оборвался. Сидевший у костра старик с редкой бородкой сказал: «Садитесь гостевать. Откуда будете?» Я объяснил, что заплутал. «Ночуйте с нами, а как рассветет, мы вам дорогу покажем», — предложили рыбаки. Я поблагодарил и прилег в стороне. Надо мной простирался необъятный звездный полог, языки огня, вспыхивая, выхватывали из темноты лица сидевших вокруг костра людей. Кругом была тишина, и только ночные насекомые, очарованные светом нашего костра, внезапно появлялись и, покружившись в освещенном пространстве, уносились в сторону реки.

Прерванный моим появлением разговор вскоре возобновился. «Ты говоришь, Кузьмич, — обратился молодой парень к старику с редкой бородкой, — что Петр Пантелеич промахнулся, а я этому не верю! В нашей округе на тыщу километров нет такого стрелка, как Пантелеич! Мне рассказывали, что он в гражданскую на полном ходу ссадил белогвардейский броневик, а там знаешь, в какую щелочку надо угодить? А ты говоришь — в медведя промазал. Быть того не может! Стрелок он классный, одно слово — снайпер!» — «Точно, что снайпер!» — подтвердили двое, молчавшие до этого. «А ты молод, да горяч, — возразил Кузьмич. — И я ведь знаю, что наш лесник — стрелок отменный, а только недаром говорят, что и на старуху бывает проруха! А было это вот как: пошел я, значит, за белкой. Иду, все по деревьям глазами шарю, а на дорогу-то и не взгляну, ни к чему мне. А как глянул, так и обмер: свежие медвежьи следы, агромадные, а рядом — махонькие. Знать, медведица с дитенком тут недавно прошла. Ну, думаю, айда, вертай отседова! Хоть и говорят, что медведь на человека первый не нападет, а только в молодые годы я видел одного мужичка, которого медведь так разукрасил, что и глядеть было страшно! Стал этот мужичок медведя по следу скрадывать, вышел на полянку да присел на поваленное дерево, а медведь за тем деревом сам охотника скрадывал да как мазанет его лапищей по голове, так всю кожу с головы на лицо и надернул! Уж почему он его совсем не пришиб — неизвестно. Нет, с медведем шутки плохи. Силища страшенная! Ну, тут бы мне и повернуть, а я еще маленько вперед прошел. Смотрю: что за оказия! Медведицы след дальше идет, а маленький пропал: куды ж он девался? Мать, что ли, его за ворот взяла, или он сам на нее забрался? Остановился и стою в раздумье, и вдруг вижу — на суку дерева лежит медвежонок, прижался к ветке и таращит на меня глазки-пуговки. Не знаю, откуда и смелость взялась, разобрал меня охотничий задор. Полез я за ним на дерево, а дело страшное: как вдруг матка вернется — пропала моя головушка! И жуть берет, а все за ним лезу. А он, чертяка, все выше да выше! Насилу его стащил: хоть и маленький, а подрал меня изрядно. Принес его домой, ну тут соседи собрались, всем интересно занятного зверя посмотреть. А наш столяр и говорит: „Экая тебе, Кузьмич, удача, ведь мать за сыном обязательно воротится! Тут ее проще пареной репы повалить!“ Ну, вы знаете, я охотник по мелкой дичи: белка, заяц, разная там птица, а медведь — не мой зверь! Тут надо охотника на большого зверя.

Пошел я к леснику: мол, так и так, помоги, а он поначалу заартачился. „Пусти ты, — говорит, — малыша в лес, на что тебе эта медведица?“ — „Как, — говорю, — на что? А шкура? А мясо? Я, тогда, — говорю, — к Егору-охотнику пойду!“— „Ну, ладно, — отвечает, — идем!“

Пришли мы в лес, привязал я медвежонка на цепочку, а сами на дереве засидку из ветвей сделали и ждем. Пантелеич ружье так укрепил, чтобы удобно было сделать выстрел, когда медведица подойдет; на всякий случай взяли фонарик ручной, сидим, ждем, а жутко! Малыш на цепи рвется, скулит, а матка все окрест ходит, а подойти не решается: людей чует.