Школа Детективов - Байяр Жорж. Страница 2

Господа, я разочарован, и вот почему. Завхоз коллежа сделал мне замечание, что в лаборатории необычайно быстро расходуются химикаты… К сожалению, это действительно так. Господа… вы — рас-то-чи-те-ли! И, еще хуже, вы разбазариваете их со-зна-тель-но!

Сказав это, он глубоко вздохнул и обвел своих учеников опечаленным взглядом. Ропот протеста и возмущения прошел по рядам; но Лори поднял руку, и в классе опять воцарилась напряженная тишина.

Я отвечаю за свои слова! Ваш товарищ, Люсьен Дю-марбр, только что сообщил мне, что исчез целый литр азотной кислоты. Слышите: целый литр! Бутыль была распечатана всего две недели назад… Я мог бы перечислять пропажи, но это займет много времени. Господа, я взываю к вашей честности… Ответьте мне: кто это сделал?

Смех, которым взорвался класс, постороннему человеку показался бы в высшей степени неуместным. Лори сам с трудом удержался, чтобы не улыбнуться.

Его уважали, и для этого ему не было необходимости быть слишком строгим. Ученикам своим он позволял даже порезвиться — в разумных пределах, конечно. У них, например, была любимая шутка: стоило кому-то задать вопрос, начинающийся словами: «Кто это сделал…»— как тут же следовал дружный ответ: «Конечно, Клистирщик, мсье!»

Реплика эта, хотя давно стала привычной, все еще действовала безотказно, вызывая снисходительную улыбку на лице учителя и краску смущения у того, кто носил кличку Клистирщик. Настоящее имя мальчика было Жан Менуа, но его фамилию никто не вспоминал с того самого дня, когда на вопрос того же Лори, кем он хочет стать, Жан ответил: «Клистирщиком, мсье!» Жаргонное это словечко он употребил, разумеется, не намеренно, а лишь по своей знаменитой рассеянности.

Несмотря на серьезность момента, несмотря на тяжелое обвинение в расточительстве, третий класс едва удержался, чтобы по прочной, ставшей едва ли не рефлексом привычке не ответить: «Мсье, конечно, это Клистирщик!»

Однако Лори тут же опять стал серьезным. Еще раз оглядев класс, он предложил:

— Тот — или те — кто чувствует, что совесть у него неспокойна, найдет меня в учительской во время большой перемены, в одиннадцать часов. Я не сторонник публичных покаяний, но считаю, что каждое преступление должно быть наказано. Надеюсь, вам достанет душевного благородства не искать способа уклониться от этой обязанности.

Пока Лори открывал свой портфель, в классе стояла полная тишина. Ученики хмуро поглядывали друг на друга, пытаясь догадаться, кому и зачем понадобился целый литр азотной кислоты. Люсьен Дюмарбр, понимая, что стал невольной причиной неприятного инцидента, смотрел в окно. Р оберу хотелось сказать ему, что никто к нему не в претензии. Но, обернувшись, он увидел ухмыляющуюся физиономию Банера и его насмешливый взгляд, направленный на Лулу. Робер сразу понял, что означает этот взгляд: «Видишь, доносчик он, твой Лулу!» Он не сомневался, Бавер не упустит возможности настроить всех против бедняги Люсьена, «чужака», «выскочки», занявшего его место в команде… И к тому же такого невыносимо обаятельного!..

Лори объяснил задание, которое классу предстояло выполнить во время лабораторной работы. Но в его тоне не было обычной теплоты. Да, тот, кто позарился на азотную кислоту, поступил весьма опрометчиво.

Робер выполнял работу в паре с Разэном, щуплым, темноволосым, непоседливым, как воробей; у него и глаза были словно у воробья — маленькие и хитрые.

Ты что-нибудь понимаешь в этой истории с кислотой? — спросил он у Разэна.

А, — отозвался тот. — Наверняка сам завхоз ее и унес, салат заправлять… Экономит уксус.

Робер пожал плечами.

Слабовато, старик… Дряхлеешь! Я говорю серьезно: несуразная какая-то история… Особенно если тот, кто виноват, не признается. Что станет думать о нас Лори?.. — И, чуть-чуть помолчав, добавил — скорей для себя, чем для соседа: — Не могу одного взять в толк: зачем ему столько азотной кислоты?.. Тому, кто ее уволок…

2

Ни на большой перемене, ни позже виновник не объявился. И в течение двух последующих недель учитель держался по отношению к третьему классу холодно и отстраненно.

Робер весь кипел. Будучи вожаком класса, он болезненнее, чем остальные, переживал нависшее над ними подозрение. Кроме того, ему очень не нравилось поведение Бавера. Тому удалось привлечь на свою сторону Нибаля, который был его закадычным дружком, и двух крайних полузащитников, Сенезо и Пирамье (последний был больше известен под кличкой Голубь).

Хватит! Больше так продолжаться не может! — воскликнул Робер однажды вечером, собираясь домой. — Завтра утром — сбор команды. В восемь часов, возле графика игр. Слышали, Сенезо, Голубь, Бавер? Если не явитесь, придется проголосовать за ваше исключение. Окончательное! Мы не можем рисковать из-за каких-то троих недоумков…

Выходя этим утром из дома, Робер все вспоминал ухмылку, которой встретил его ультиматум Бавер… Застегнув на молнию куртку из рыжей замши, он прижал локтем книги под мышкой и посмотрел на часы.

«Без десяти восемь. У меня еще есть время. Остальные придут, как всегда, в последний момент».

Накануне шел дождь, и ночью, наверное, тоже. В лужах на улице голубели кусочки чистого неба. Робер вышел из прохладной тени, в которой тонул тротуар, и погрузился в теплое, золотое, слепившее глаза сияние. Он ускорил шаг, хотя в этом не было необходимости: просто хотелось почувствовать, как легко и свободно движутся ноги. Он наподдал ногой камешек, тот с сухим стуком срикошетил от бровки.

«Какие же они идиоты, Бавер и его приятели! Идиоты и шовинисты, — думал он. — Прямо как болельщики „Спор-тинга“ в прошлое воскресенье».

Конечно, он тоже любил, когда команда его коллежа побеждала. Или когда побеждал «Спортинг-клуб», представлявший их город. Но ничто так не выводило его из себя, как поведение местных болельщиков, которые бесновались, топали, махали руками, орали до хрипоты при малейшем промахе их команды или выкрикивали оскорбления в адрес арбитра, когда тот принимал пусть справедливое, но ущемляющее их любимцев решение.

«Ну, каких-то сопливых мальчишек еще можно понять, но эти-то — почти взрослые люди! Разве не очевидно, что Лулу Дюмарбр, хоть и не „коренной“ житель, куда интереснее и приятнее, чем Бавер или Нибаль…И отец у Дюмар-бра — тоже человек симпатичный. Почему же надо считать их чужими?.. Ей-богу, прямо средневековье!»

Он дошел до поворота и свернул в переулок. С двух сторон здесь тянулась живая изгородь из кустов бузины, которую с трудом удерживала ржавая железная проволока.

Казалось, городок еще спит. Лишь солнце ярким серебристо-белым светом заливало крыши домов, над которыми распростерлось удивительно чистое голубое апрельское небо. Через просветы в зарослях бузины Робер видел свежевско-панные гряды, где даже комья земли блестели на солнце гладкими срезами.

Он вышел на улицу Рампар, самую новую и широкую улицу города. Сиреневые тени падали от невысоких домов на желтоватую булыжную мостовую, которую еще не успели заасфальтировать. Невдалеке, метрах в двухстах, возвышалось над окружающими постройками здание коллежа, на четырех этажах которого размещались классы и общежитие.

«Конечно, никто еще не пришел. Не так-то легко вытащить их в такую рань из постели!»

Он не спеша шагал к коллежу, слегка недовольный тем, что друзья его, как видно, вовсе не торопятся на «сбор».

Скрипя ржавыми петлями и со звонким щелчком попадая в зажим, открывались ставни в домах. Из широко распахнутых окон лился запах свежего кофе вперемешку с тихой музыкой и радиорекламой.

Раздалось четыре звонких удара; отзвуки их, прежде чем смолкнуть, долго плыли, вибрируя, над собором. Затем куранты стали отбивать время. Робер машинально считал: «…шесть., семь… восемь…»

Он подошел к коллежу, который, благодаря мелькающим тут и там интернатским ребятам, напоминал просыпающийся муравейник.

Восьмой удар прозвучал как сигнал: улица вдруг очнулась от сонной неподвижности. Откуда-то донесся цокот копыт, грохот железных ободьев по мостовой, потом Робер увидел повозку молочника Валера. Послушная лошадь сама остановилась в начале улицы. Рыжий приземистый человечек в плоской кепке проворно спрыгнул на(тротуар и, держа в руках жестяной бидон, направился к ближайшему дому, протяжно крича: