Жюль Верн - Борисов Леонид Ильич. Страница 52

— Вы думаете? — привставая, спросил Жюль.

— Вы всё проморгали, сударь! — ответил Этцель.

Прошло еще немного времени. Жюль взял с тарелки кусок холодной телятины, положил его на хлеб и собрался позавтракать, но как раз в это мгновенье Этцель свернул рукопись в трубку, длительно посмотрел на Жюля и сказал:

— Лекция! Вы написали лекцию. Температура вашей рукописи невысока. Кому нужны лекции! Кого заинтересует компиляция! Нужен роман! Он уже есть в вашей рукописи, его нужно вынуть, очистить, причесать. И не история воздухоплавания, а история с воздухоплавателями! Понимаете? Такая книга пойдет. Налейте мне, пожалуйста, мадеры. И себе. Благодарю вас. Будете работать?

— Буду, — ответил Жюль, совсем не чувствуя себя убитым. Он ждал худшего. Он получил ответ, предсказанный Онориной. Она только ничего не сказала о вине и закусках. Мадера оказалась превосходной. Критика Этцеля — обнадеживающей.

— Наука наша на пути прогресса, — продолжал Этцель, то прикладываясь к бокалу с вином, то затягиваясь сигарой. — Кому-то нужно подхватить то, что может дать и уже дает техника. Чуточку прогноза, это не помешает. Если, конечно, на это у вас найдется знаний, способностей, ума. Таким образом мы получим новый жанр. Понимаете мою мысль? В таком случае принимайтесь за работу. А это… — он протянул Жюлю его рукопись, — не пойдет. Ваша история…

Положил руку свою на плечо Жюлю, заглянул ему в глаза, дождался улыбки и только тогда произнес то, что ему чаще всего приходилось говорить молодым авторам:

— Совсем неинтересная история! Возьмите ее. Населите людьми, сочините приключения, главным действующим лицом сделайте воздушный шар. Получится роман, наилучшая форма лекции.

— Мне не найти слов для благодарности, — пробормотал Жюль. — Я так…

— Пейте мадеру, оставьте ваши слова. Возьмите себе в карман дюжину сигар, они из Манилы. Не курите? Бросили? Очень хорошо, очень хорошо, — оттягивая нижнюю губу, певуче проговорил Этцель. — И не огорчайтесь. Мы будем делать интересные вещи. Жду вас в самое ближайшее время. Не торопитесь, но и не медлите. Вы работаете регулярно?

— Шесть-семь часов в сутки, — потупясь ответил Жюль, ожидая, что Этцель скажет: «Мало!»

— Садясь за работу, всегда ли знаете, о чем будете писать?

— Знаю всегда, но только не всегда получается так, как хотелось бы, — ответил Жюль, чувствуя себя учеником перед строгим, но доброжелательным учителем. — Много читаю, — добавил он. — За истекшие пять лет прочел триста научных книг. Скажите — я не совсем безнадежный человек?

Этцель рассмеялся и, в свою очередь, спросил о возрасте Жюля.

— Мне показалось, что вам лет сорок, — сказал он, когда Жюль назвал год своего рождения. — Ну что ж… Увидим, увидим, — он стал потирать свои руки. — Оставьте свой адрес.

Едва закрылась за Жюлем дверь, как Этцель дернул шнур звонка дважды. Явился секретарь, он же главный бухгалтер и кассир.

— Видели? Я говорю о человеке, который только что был у меня. Он придет к нам в конце месяца.

— Романы? Рассказы? — спросил секретарь.

— Пока что нагромождение фактов, хорошо изученных, профессионально поданных. Этот человек присел подле золота и кучи железных гаек и тщательно подобрал все гайки. Я поговорил с ним, намекнул. Возьмите его адрес.

— Его фамилия?

— Верн. Жюль Верн. Недурно звучит, не правда ли? Принесите всё, что сделала типография за вчерашний день. Разберите почту и дайте мне.

Прошел месяц, и Жюль принес Этцелю роман под названием «Пять недель на воздушном шаре»; он стоил автору многих бессонных ночей, непогасимого восторга, сомнений, воодушевления и полного забвения всего, что его окружало. Он признавался, что писал под диктовку незримого друга, образы возникали сами собою, нужные слова являлись как по волшебству, страницы ложились в папку законченных глав без единой помарки. Глобус и географический атлас были главными помощниками Жюля. Карта Африки была вся исчерчена цветными карандашами…

Воздушный шар Жюля Верна летел над Центральной Африкой, которая еще не была исследована. Она исследовалась и тщательно изучалась здесь, в Париже, за письменным столом трудолюбивого, взыскательного художника, создававшего новый жанр в литературе. «Теперь или никогда», — говорил себе Жюль в короткие минуты отдыха, настаивая на том, чтобы Онорина всем приходящим к нему сообщала, что муж ее болен. Никого не принимать, даже Барнаво и Аристида.

— Барнаво привел врача, — сказала как-то Онорина. — Они сидят и ждут, когда ты позовешь их к себе.

— Барнаво пришел с двумя врачами, — сказала Онорина на следующий день. — Выйди к ним, покажись, поговори!

— Что-то случилось с моим воздушным шаром, — пожаловался Жюль жене. — Может быть, ты позовешь Надара? Как, уехал? Куда уехал? Врачей гони!

— Пришел твой кузен Анри, — сказала Онорина вечером того же дня. — Его ты, конечно, примешь.

— Анри математик, он мне не нужен. Поцелуй его за меня и извинись, дорогая…

— Мишель хочет видеть тебя, — прибегала Онорина к самому крайнему средству. — Он спрашивает, где папа, что с ним…

— Давай Мишеля, скорей, скорей! Здравствуй, сын! Поцелуй меня сюда. И сюда. Теперь сюда. Спасибо. Я пишу для тебя книгу. Да, с картинками. Страшно веселую; ух какая это будет книга! Скорее учись читать, Мишель. Онорина! Возьми Мишеля.

Еще страница… Еще полстраницы… Заключительная фраза, и — точка. Жюль отложил перо, потянулся так, что хрустнули суставы, закрыл глаза. Какое счастье — закончить работу! Ни с чем не сравнимое счастье — знать, что твой труд будет известен сотням, тысячам, сотням тысяч людей, а возможно, и миллионам. «Миллионам», — вслух произнес Жюль и подошел к окну.

Небо над крышами невысоких домов было ясно и чисто. Но вот с востока пришла туча, она остановилась прямо перед Жюлем, и ветер стал трепать ее, комкая очертания и форму. Прошло несколько минут, и от тучи осталось облако, странно похожее на Африку — ту Африку, что лежит на карте.

— Африка! — воскликнул Жюль и настежь растворил окно. — Африка! — крикнул он, протягивая руку к облаку, уже менявшему свои очертания, уже таявшему в бледно-голубом небе. — Африка, моя Африка! — еще раз сказал Жюль и в изнеможении, в состоянии блаженного забытья и счастья опустился на диван…

На следующий день Жюль пошел к Этцелю. Издатель поставил перед Жюлем столик с винами и закусками и сказал:

— Я буду читать, а вы поскучайте, мой друг, за мадерой! Хорошая, старая мадера! Я не задержу вас, я умею читать быстро!

Жюль сидел ровно пять часов. Этцель наконец прочел последнюю страницу, молча протянул Жюлю руку и сказал только одно слово:

— Поздравляю!

Затем он налил себе вина, чокнулся с Жюлем, обнял его и сказал:

— Вы будете представлять мне ежегодно по два романа, только мне и никому другому. Я приглашу лучших художников — Риу, Невиля, вас будут иллюстрировать Бениет, Фефа. Эти люди хорошо знают географию, интересуются техникой, любят и понимают природу. Мы завоюем мир, Жюль Верн!

— У меня кружится голова, не надо, — сказал Жюль. — Будем мечтать в наших книгах, в жизни останемся трезвыми людьми.

— Будем мечтать и в жизни, — поправил, улыбаясь, Этцель.

— Да, конечно. — Жюль закрыл руками лицо. — Это я от большого волнения! От очень большого чувства, которому нет названия!

— Хотите быть знаменитым и богатым? — спросил Этцель, отдавая распоряжение секретарю заготовить текст договора. — Хотите? Будете! — торжественно проговорил Этцель. — Вы взбираетесь на золотую гору, сударь!

— А потому оба и дышим так тяжело, — вставил Жюль, подписывая договор. Этцель обратил внимание на то, что рука Жюля дрожит. — Событие исторической важности, — сказал Жюль, откладывая перо. — Сегодня я заново родился, вы моя повивальная бабка… А это что? — спросил он, когда Этцель протянул ему узкую длинную бумажку бледно-зеленого цвета с красной чертой по диагонали.

— Это чек, по нему вы получите пока что три тысячи франков. А пока — пью за процветание Жюля Верна! — Этцель поднял бокал.