Ватага 'Семь ветров' - Соловейчик Симон Львович. Страница 36

- Все равно Т-тридцать четыре лучше, - отозвался Зверев с последней парты. - Наши научились тогда кумпола штамповать. Вот так: бац - и кумпол, бац, бац - и кумпол. Немцы хотели тридцатьчетверку сделать, собрали инженеров, а не смогли.

Сражение в классе разгоралось.

Леня Лапшин, длинный, подобранный, быстрыми и точными движениями чертил на доске стрелы, показывая, как Манштейн за сутки дошел до Аксая и переправился через него, и как он занял Верхне-Кумскую, вот тут, на полпути до Мышковой, и как наши смертным ударом отбили станицу, а Манштейн опять занял ее, а наши опять отбили, а Манштейн окружил их, а наши выбились из окружения, и уже ничего не осталось у них, ни танков, ни пушек, и людей, кажется, не осталось... А Манштейн еще одну дивизию сюда бросает, свежую! И пятьсот самолетов немецких по три раза в день вылетают... Со страшной силой рвется Манштейн к Мышковой, к Громославке, к Сталинграду, и уже никакого заслона почти что нет ни здесь, ни поблизости - как остановить? Как?

Незамеченная, подошла Елена Васильевна.

- Мальчики! Звонок был! Урок.

- Урок? - Леня Лапшин оторопело посмотрел на Каштанову. Где он? Как он сюда попал? Разве он не лежит в снегу, разве не винтовка у него в руках?

- Какой урок? - переспросил Лапшин, недоумевая.

- Литература, - кротко сказала Каштанова.

- Литература, литература, литература! - Лапшин бросил мел, с размаху швырнул тряпкой об пол и пошел на место, сжав кулаки от злости.

Все ему враги! Все! Его душила злоба, он задыхался от азарта прерванного сражения, и казалось ему, мерещилось, будто оттого, что его прервали, роковым образом переменится судьба наших там, в прошлом, и прорвет фронт Манштейн, сольются "Зимняя гроза" и "Удар грома"...

Ведь история - это прошлые, прошедшие события, а произошли они день назад, или тридцать пять лет назад, или сто тридцать пять - какая разница? Всё в прошлом!

Леня так был погружен в свое, что не слышал, как Костя Костромин, безбожно торгуясь и стараясь не обиде гь Елену Васильевну, уговаривал ее отдать им этот урок.

"А мы за это, - говорил Костя, - мы всю вашу литературу наизусть выучим!"

- Мою? - улыбнулась Каштанова и позвала: - Леня! Лапшин! Иди продолжай! - И она села за парту рядом с Клавой Керундой.

"В конце концов, - подумала Каштанова, - разве мы не об этом с Алешей мечтали? Чтобы все разговоры с коммунарских дней выплескивались в будни и определяли будничные разговоры... Чтобы острова сливались в материк".

Месяцем раньше Леня ни за что не пошел бы - обиделся бы, да еще взвинтил бы себя, довел бы дело до скандала - это он умел, как и все семьветровские.

Но месяцем раньше его рассказ был бы его личным делом и вызывал бы одну реакцию: "Вот Лапшин, все знает!"

А теперь всем было важно и интересно то, что он рассказывает, Леня чувствовал это, у него был уже небольшой опыт доверия к ребятам. Раньше, рассказывая, он всегда отстаивал себя и свое право на рассказ; теперь воинственность эта была ни к чему - и Леня без спора, легко подавив обиду, вышел к доске.

- Значит, Манштейн рвется к Сталинграду, ему уже рукой подать... Как остановить его? - Леня отошел от доски. - Здесь Василевский был представителем Ставки... Он еще двенадцатого декабря, когда Манштейн только пошел, он первый понял, что дело плохо, что удара такой силы не сдержать... Василевский звонит в Ставку: давайте выставим заслон, срочно бросим на Мышкову армию Малиновского!

А ведь армия-то для другого была предназначена! Жалко ее в эту операцию вводить! Вот в Ставке и думали... А Малиновский пишет в своих воспоминаниях, что он всю ночь на тринадцатое не спал: что решит Ставка? Вот представляете? Он, может быть, один знал, какая беда ползет - не ползет, скачет! Вот он не спит, ждет решения: послушаются его или не послушаются?

- Ну и что? - спросил Саша Медведев. - Не тяни!

- А я не тяну. Утром сообщили: армию Малиновского двинуть против Манштейна, направление удара - Громославка... Вот как две стрелы в одно яблоко: Манштейн на Громославку с юга, Малиновский с севера - кто быстрее дойдет?

- А если бы по-другому решили? - спросил Паша.

- Тогда... Тогда вполне возможно, что Паулюса вырвали бы из окружения и Василевский был бы еще и виноват.

Ведь он перед Ставкой отвечал...

Класс загудел. Всем показалось несправедливым: как же виноват, если предупреждал! Если говорил!

- Мало ли что говорил, - с оттенком презрения к этим штатским людям ответил Леня Лапшин. - На войне по результатам судят, там разговоры не в счет. Ты не говори, ты побеждай!

Леня собрался с мыслями и продолжал рассказ.

Двести километров шли по талому снегу, по пустой степи, без передышки и обогрева передовые части Малиновского, и в то же самое время рвался к Мышковой Манштейнстрашные гонки со смертью по заснеженной пустыне...

И вот Манштейн, собрав все силы, вышел к Мышковой...

Но на шесть часов раньше вышли на Мышкову части Малиновского!

И пошли бои на Мышковой - за Громославку, за Васильевку, за каждый метр на северном берегу реки...

Леня замолчал и подумал: "Вот мы здесь сидим сейчас... А где бы мы были и что бы с нами было, если бы не успели наши на Мышкову? Если бы сдалась речка Мышкова?"

Позже Каштанова рассказывала мужу о ее странном уроке.

- Надо было тебе поправить немножко Леню, - сказал Каштанов. - Так вопрос ставить нельзя: если бы проиграли на Мышковой, то... Это исторически неверно.

- Исторически, может, неверно, - согласилась Каштанова, - а по-человечески я Леню понимаю... Если бы каждый солдат, погибая, не думал, что в этом бою решается вся судьба войны, то как же шел бы он на смерть?

24 декабря 1942 года армия Малиновского, выдержав удар на Мышковой, перешла в наступление, 25-го к вечеру наши были на Аксае. 27 декабря корпус Ротмистрова завязал бой за Котельниково, откуда Манштейн начал свой поход, и 29-го оно пало. Малиновский перенес свой штаб в Громославку.

Что же касается Лени Лапшина, то он пережил сражение на Мышковой и как солдат, и как полководец, и как историк, и не мог он жить дальше так, как жил. Что-то он должен был сделать, именно сделать. Совесть его мучила так, словно он убежал с кровавого сражения на Мышковой.

Что с того, что он в то время еще не родился? Не был же он на Мышковой, это факт: не был! Как дезертир, выходит, он! И Леня почувствовал, что он не сможет жить, если немедленно, сейчас же, неизвестно каким образом не окажется он в Громославке. Ну, тех людей и тех боев уже нет.

Но Громославка - есть же она сейчас! Там его место!

"Увидеть своими глазами, иначе предательство какое-то получается", думал Леня.

- Руки-ноги дрожат, - говорил он Косте. - Сейчас подняться и поехать...

- А ты поезжай, - сказал Костя. - Я бы сразу поехал на твоем месте. Я, если хочется... Я - всё!

- А деньги?

- Достанем, - сказал Костя. - Хочешь ехать?

- Вот позарез! - сказал Леня, сам удивляясь тому, что он открывается перед кем-то в классе. И вообще перед чужим человеком!

Денег у Кости не было, и продать было нечего. Отец обещал купить плащ, но не возьмешь сейчас под плащ этот и вместо плаща? Слишком много разговоров... И никогда не брал он деньги у отца, если не давали ему, и никогда не просил.

А нужно достать сегодня, сейчас, это Костя понимал.

- Ты вот что, - сказал он Лене. - Ты сиди дома и жди. У меня мысль есть.

У единственного человека в классе всегда были деньгиу Романа Багаева. К нему и направился Костя. Пусть разменяет СБОЮ сотенную бумажку, ничего с ним не случится!

"А то отниму, - думал Костя по дороге. - Отниму силой!"

- Да? - сказал Роман, когда Костя объяснил еьгу, зачем пришел. - Денег у тебя нет? А мозги у тебя есть?

И он популярно объяснил Косте, что он. Роман, не чоккулся еще, что не для того копил он деньжата, что они самому нужны.

"Сейчас убийство будет", - подумал Костя, но сдержался. Улыбнулся, как мог, - и начал говорить...