Том 29. Так велела царица Царский гнев Юркин хуторок - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 30
Вдруг в ту минуту, когда пальцы Юрки уже готовы были коснуться необыкновенного предмета, из-под темной кисеи раздался пронзительный голос, закричавший на всю комнату:
— Сюда! Сюда! Фрицхен! Караул! Сюда, сюда, Фрицхен!
Юрик с ужасом отдернул руку и отскочил на несколько шагов назад, Митька — тот прямо со страху грохнулся на пол и пронзительно завизжал, как поросенок, закрывая лицо обеими руками. Сережа и Бобка полезли под кровать и выглядывали из-под нее перепуганными, недоумевающими рожицами.
— Нечистый! Сам нечистый! Чур меня, чур! Чур! Чур! Рассыпься! — лепетал насмерть перепуганный Митька, катаясь по полу и повизгивая время от времени.
Юрик, однако, оказался храбрее остальных детей. Он с минуту постоял на месте, соображая, как ему поступить, и потом, разом решившись, с самым отчаянно храбрым видом шагнул к окошку.
— Юрка! Юрка! Не подходи! Не подходи, тебе говорят! — усиленно зашептал ему Бобка, выглядывая из-под опущенного до полу конца покрывала, в то время как Митька, исполненный ужаса, продолжал шептать, плотнее зажмуривая глаза:
— Чур меня! Наше место свято! Наше место свято! Чур! Чур! Чур!
Юрик, однако, хотел быть храбрым до конца. В два прыжка очутился он у окошка и, сорвав с таинственного предмета темную кисею, снова отступил назад в полном недоумении.
Глазам изумленных мальчиков предстало самое неожиданное зрелище. В большой круглой клетке сидела розовая птица с зелеными крылышками и большим острым клювом. Птица теперь раскланивалась перед ними своей розовой же, с забавным хохолком головкой и кричала резким человеческим голосом, стараясь придать ему самое любезное выражение:
— Милости просим! Милости просим! Милости просим!
И вдруг самым неожиданным образом закричала ни к селу ни к городу во весь голос:
— Караул! Добро пожаловать! Добро пожаловать, Фриценька, караул, караул, караул, караул!
— Вот так штука! — прошептал дрожащий от страха и неожиданности Митька, дергая за рукав уже вылезшего из-под кровати Сережу и испуганно косясь в сторону диковинной птицы. — Из каких же они будут: человеки или пташки? А можэ, из хранцузов?
— Сам-то ты француз! — расхохотался Юрик. — А это просто попугай, говорящий попугай. Понял? Простая птица, которую можно выучить говорить человеческим голосом.
— Ладно! Так я тебе и поверил! Меня, брат, не надуешь! Нешто птица сможет разговаривать, а они, — и он почтительно покосился в сторону попугая, — а они, поди, и ругаться умеют, как настоящий барин.
И прежде чем мальчики могли сообразить, он сдернул с головы картуз и низко поклонился попке.
Тут уж Сережа, Юрик и Бобка не выдержали и звонко расхохотались. А за ними расхохотался в своей клетке и попугай, привыкший во всем подражать людям.
— Однако и провел же нас Фридрих Адольфович, — начал Сережа, когда смех детей, а вместе с ним и попугая, утих немного. — Он хотел скрыть от нас свое сокровище. Отлично провел, надо отдать ему справедливость.
— А вот мы его за это сами проведем в свою очередь! — сердито проговорил Юрик, который чрезвычайно любил подшучивать над другими и не выносил, когда шутили над ним. — Я уже придумалславную шутку: возьмем и напугаем как следует нашу крысу. Отнесем попку на голубятню; пусть он погостит немного у голубков. А дверцу клетки оставим открытой. Пусть Фридрих Адольфович подумает, что попка, желая прогуляться, ушел сам из клетки. Хорошо?
— Очень хорошо! Очень хорошо! — вскричали мальчики в один голос.
— Только дастся ли он тебе в руки? — предположил с сомнением Сережа.
— Э, пустяки! — беспечно отвечал Юрик. Храбро открыв дверцу, Юрик просунул руку в клетку, но тотчас же с громким криком дернулся назад. Попка изо всех сил клюнул Юрика в палец.
— Ах ты скверная птица! — вскричал рассерженный мальчик, обтирая окровавленный палец носовым платком. — Вот подожди ты у меня.
И, вторично просунув уже обе руки в клетку, он быстро схватил попугая и, закрыв его с головой носовым платком, со всех ног кинулся с ним на голубятню. Попка, испуганный насмерть таким неделикатным обращением, кричал ни к селу ни к городу во всю свою птичью глотку, высовывая голову из-под носового платка:
— Милости просим! Спасибо! Спасибо! Спасибо!
Остальные три мальчика гнались по пятам и хохотали во все горло.
А через пять минут, когда красный, освеженный купаньем Фридрих Адольфович появился на пороге террасы, они снова, как ни в чем не бывало, сидели все трое на своих местах и озабоченно твердили, перекрикивая один другого: Есть — essen. Спать — schlafen. Бегать — laufen.
Наступил вечер. Птичница Аксинья, порядком таки уставшая за день, уже укладывалась на покой, прибрав и перемыв после ужина посуду. Митька — тот уже давно храпел, удобно растянувшись на лавке.
Помолившись Богу и положив несколько земных поклонов, Аксинья полезла на лежанку, где на ночь устраивала себе постель. На лежанке было тепло и уютно. Толстая птичница с удовольствием протянула усталые ноги и, закрыв глаза, сладко зевнула на всю избу. И вдруг, в ту самую минуту, когда приятная дремота уже подкралась к отяжелевшей голове Аксиньи, чей-то резкий, крикливый голос прокричал отчетливо на всю избу:
— Караул! Караул! Караул! Спасите!
Аксинья в ужасе вскочила с лежанки.
— Господи, помилуй! — испуганно озираясь, произнесла она. — Грабят кого-то, не то режут на голубятне. Митька, а Митька! — расталкивая своего приемыша, залепетала она. — Да проснись же ты ради господа! Не слышишь разве?
Когда, разбуженный толчками тетки Митька вскочил, протирая сонные глаза, сверху опять послышались крики, еще яснее и отчетливее прежних:
— Спасите, помогите! Караул! Фриценька! Караул, караул, караул!
И тотчас же к этим крикам присоединилось отчаянное гульканье голубей и такая возня, какой никогда не было еще на голубятне над птичницыной избушкой.
Но Аксинья не слышала уже ни возни, ни гульканья: она быстро набросила на себя платье и, перепуганная насмерть, со всех ног кинулась из избы в господский дом…
Как раз в это время все семейство Волгиных сидело за ужином. Юрий Денисович объявил детям новость, доставившую им большее удовольствие. Сегодня вечером лесничий прислал ему приглашение устроить назавтра пикник. Мальчики так и запрыгали от радости, даже по бледному личику слепой Лидочки пробежала радостная улыбка. Слепая Лидочка всегда радовалась каждому удовольствию, доставляемому ее братьям.
— А Фридрих Адольфович знает об этом? — спросил отца Бобка, так и сияя весь от удовольствия.
— Нет еще, друг мой, не знает. Он, вероятно, занят в своей комнате. Можешь пойти и объявить ему новость, — отвечал Волгин сыну.
Но Бобке не пришлось идти в комнату гувернера объявлять ему приятную новость. Он сам появился неожиданно на пороге с встревоженным, взволнованным. лицом.
— О, господин Вольгин, — заговорил Гросс вздрагивающим от волнения голосом. — У меня слюшилось несшастье, большая несшастье! У менэ пропал попка…
— Кто пропал? — переспросил в недоумении Юрий Денисович.
— Попка… Попагайка… Мой любимый попагайка. Молодой князь подарил менэ попагайка, а я хотел его подарить вашим детям… и ушил его говорить побольше, чтобы сделать один маленький суприз для ваших мальшик, и вдруг… Попка пропал, ушла из клетка…
— Слышишь, Сергей! — незаметно подтолкнул Бобка Сережу. — Он хотел его подарить нам, а мы-то…
— Этот попагайка для меня самый дорогой сувенир от князя Витеньки, — продолжал горевать Фридрих Адольфович, — и он погиб, его съела кошка… О, што за горе! Што за несшастье!
И на глазах бедного старика даже навернулись слезы.
— Милый, милый господин Гросс, — прозвучал трогательный, нежный голосок Лидочки, — . какой же вы, однако, добрый! Вы так любите вашего попугая и хотели отдать его моим братьям!
— О, да! Я любиль его! Я ушиль его говорийт слова каждое утро и хотэл его сделайт хороший подарок, и вдруг… Ви никто не догадался о его присутствии у менэ; я закривал дверь и ушил его, ушил его, ушил, ушил…