Лагерный флаг приспущен - Дьяконов Юрий Александрович. Страница 20

Теперь он спешил. Скорей. Скорей. Сколько времени пропало даром. Клещ может подняться, уйти, и тогда все окажется напрасным. Прижимаясь животом к скале, цепляясь за выступы руками, он, торопясь, шагал и шагал по карнизу. Главное — не смотреть вниз: закружится голова. Осталось еще немного. Вон только до тех кустов… и тут левая нога вдруг провалилась в пустоту. Он судорожно дернулся назад. Но от резкого толчка рыхлый ракушечник под правой ногой стал осыпаться. Секунда — и карниза уже не было! Руки, не находя опоры, скользнули по шероховатому камню. Хоть бы выступ или трещина! Но даже самой маленькой трещины не было.

— Ма-а-а-а-а! — в ужасе закричал Вовка и полетел вниз!..

Сергей уже пробежал громадный белый камень, как вдруг сзади услышал крик. Ноги будто вросли в землю. Но в следующий миг он уже повернулся и в три прыжка достиг кустов.

То, что он увидел, было похоже на сон. Над лежащим на земле Вовкой с ножом в руках стоял Клещ… Сережка рванулся вперед и упал Клещу под ноги. Взмахнув руками, Ленька перелетел через него и растянулся на земле. Сергей вскочил первым. Ему нужно было вскочить первым. Он загородил собой Вовку. Клещ тоже вскочил. Лицо перекошено, губы трясутся. В руке по-прежнему был нож. Сергей обеими руками схватил Клеща за кисть руки и бросил через себя. Взбрыкнув ногами в воздухе, он упал на спину. Сергей, больно сдавив руку в запястье, вырвал нож…

Все произошло так быстро, что Степан ничего не успел сделать.

— Покарауль его, Степа! — тяжело дыша, приказал Сергей.

Степка с зажатым в руке большим треугольным камнем шагнул к Леньке. Камень он поднял еще там, на дороге, да так и не расстался со своим оружием. Губы Степана прыгали. По лбу струился пот.

И вдруг приподнялся и закричал Вовка:

— Не трогайте!.. Не бейте Леню!..

Сергей и Степан оторопели. А Вовка закричал снова:

— Что же вы стоите?! Режьте!.. Скорей режьте. Мне дышать нечем!

Тут только Сергей заметил, что у пояса Вовка перетянут петлей из крученого английского шпагата, врезавшейся под самые ребра.

Он бросился к Вовке и, с трудом просунув лезвие ножа, разрезал шпагат.

— У-у-ух! — облегченно вздохнул Вовка. — Думал — задохнусь совсем, — и вдруг неудержимо, навзрыд расплакался.

— Чего он? — удивленно спросил Клеща Сергей.

— Тебе б так, — буркнул Ленька. — Испугался пацан насмерть…

Степан бестолково топтался около своего названного «брата» и не знал, чем его успокоить.

Но Вовка быстро выплакал слезы, сам успокоился и рассказал все, что с ним произошло.

Ленька шел по ущелью и думал: «Что же теперь будет?» Он устал. Болели сбитые при падении колени. Он давно бы уже остановился или повернул назад. Но тревожило странное, неприятное чувство, будто кто-то невидимый все время следит за ним, смотрит в затылок. Когда это становилось нестерпимым, он резко оборачивался. Но сзади никого не было. Ленька ругался и упрямо шел дальше…

Хуже всего, если его и Альку выгонят из лагеря. Леньке-то наплевать. Да и Алька не полиняет от этого, а вот мать…

Странно, но раньше Ленька как-то не думал о матери. Она была чем-то привычным и незыблемым. Как старый дедовский дом, который, казалось Леньке, всегда был и всегда будет. Чего о нем думать?..

А последнее время стал замечать многое. Не та стала мамка. Совсем не та… Простоит полдня за корытом, а потом отойдет за тутовое дерево и затихнет… Глянул раз Ленька, и страх побежал по спине мурашками. Лицо у мамы белое, аж голубое. Глаза закрыты, рукой за сердце держится. Губу закусила так, что кровь выступила.

Бросился Ленька в дом, вернулся мигом с кружкой воды и маминым сердечным лекарством. Руки его дрожали. Рассыпал таблетки, расплескал воду.

Мама машинально, по привычке, выпила лекарство, оперлась спиной о ствол дерева и долго сидела с закрытыми глазами. А шершавая теплая рука все гладила и гладила жесткие, непослушные Ленькины волосы. И он услышал, как мама шептала в забытьи; «Старшенький мой… старшенький…»

Наверное, в этот миг что-то и перевернулось в душе у Леньки. Он оставался таким же, как был, и в то же время совсем другим.

Когда боль отпустила, мама открыла глаза и будто удивилась, увидев его возле себя:

— Ленечка, ты?.. Альке не говори, ладно? Мал еще. Испугается.

Ленька стыдился своих, как он считал, не мужских чувств. Узнай об этом отцовы дружки или ребята на улице — засмеют. Он и сам посмеялся бы над другими. И, оставаясь все таким же резким, грубым, как это принято среди уличных мальчишек, Ленька старался, когда этого никто не видит, помочь маме во всем.

Потратив чуть ли не все свои сбережения, он купил летом на Нахичеванском базаре огромный оцинкованный бак. И бдительно следил, чтобы он всегда был полон воды и маме не приходилось таскать тяжелые ведра за полтора квартала.

Одного не мог он побороть: страсти к рыбной ловле. Хотя и знал, что этим очень волнует мать. Но зато Ленька никогда не возвращался с пустыми руками. Свежая, соленая и вяленая рыба не переводилась в доме, семья даже в самое трудное время не голодала.

Альке что! Пацан еще. Воткнется в свои книжки, и весь тут. А Леньке есть о чем думать…

И дедовский дом оказался не вечен. Совсем прохудилась крыша. Весной ручьем текло. Листов десять железа надо. В магазине нет. А на толкучке — ого-го! — сколько рубликов стоит. А где их взять?..

Когда, приехав в лагерь, Ленька узнал, сколько в селе садов осталось без хозяев, он сразу понял, что тут пахнет заработком. Прикинул: гривенник за яблоко. Десяток — уже рубль. А на одном дереве сколько таких рубликов висит? Ого! Тут не только на крышу, а еще и на велосипед заработать можно…

Какой-то шум отвлек его от мыслей. Ленька выскочил из-за белой глыбы, в тени которой он сидел.

Откуда-то сверху сорвался камень. Подскакивая, как мячик, по крутому срезу горы, он все набирал и набирал скорость. Подскочив в последний раз и описав в воздухе дугу, он пролетел над Ленькой, ударился о скалу и разлетелся каменными брызгами.

«Вот бы такой рубанул — и сразу покойник, — как-то безучастно, как о постороннем, подумал он. — Или под обвал попасть. А что?.. Пусть. Только бы не до смерти». Леньке представилось, как его находят всего в крови, израненного камнями, и несут на носилках в лагерь. «Небось бы и про яблоки тогда забыли, и про все! Забегали бы, засуетились…»

— Ма-а-а-а-а! — вдруг резанул в уши тонкий полный ужаса крик.

Ленька глянул вверх и ужаснулся. С карниза метрах в тридцати над дном ущелья падал мальчишка. Он перекувыркнулся в воздухе. Как котенок, упал всеми четырьмя конечностями на крутой скос каменной осыпи. С потоком щебня и камней пролетел еще метров пять и… Ленька замер… Дальше покрытый щебенкой склон обрывался почти отвесно на пятнадцатиметровую глубину. Внизу, как спина какого-то исполинского ящера, топорщилась гряда острых обломков скал. Не удержится пацан на осыпи, сорвется на эти скалы — и конец.

Камнепад ударил по обломкам скал. Закрыв все белой пылевой завесой, сорвался поток щебня. Когда пыль чуть отнесло ветром, Ленька увидел: не сорвался! Пацан в голубой майке каким-то чудом зацепился на краю отвесного обрыва за корни когда-то росшего здесь и давно умершего дерева. Но сколько он сможет продержаться? Минуту? Две? Ослабеют руки, и он свалится на острые скалы.

Раздумывать было некогда. Ленька, не знавший и не любивший гор, вдруг принял самое верное решение. Нужно подняться по склону слева чуть выше пацана. Там не так круто. До тех вон кустиков. И оттуда бросить веревку… Веревку? А где ее взять? Он обшарил карманы. В них и за подкладкой кепки нашел моток шелковой лески и кусок крученого английского шпагата. Леска толстая, выдержит. Шпагат — тем более.

— Держись, пацан! Держись! — закричал Ленька и полез в гору.

Ободрав в кровь руки, изорвав одежду, он все же вскарабкался до тех кустов. Отсюда до пацана было всего метров двенадцать-пятнадцать. Он всмотрелся и узнал того мальчишку, что уговаривал его вернуться в лагерь. Узнал и не удивился.